- На. Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.
- Ну, тогда будем здоровы!
- Лэ хаим!
5
Суббота. Шабат в разгаре.
С утра опохмелялись, но не слишком.
- А что, музей открыт сегодня? - поинтересовался Петр Иванович. - Достопримечательности непосредственно?..
- "Метро закрыто, в такси не содют…" - пропел Мишка. - Шабат во всем околотке. Алка в лаборатори сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.
- Ага, - въедливо усмехнулся Петр Иванович. - В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди–ка: интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля–улю По правде–то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более, где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме. Где харч покупали.
- А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? - предложил Мишка. - Павел, отнеси гостю матрац.
Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или - не к стол; будь сказано - в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но, это все чепуха, так сказать непосредственно Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха - снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде "кукушкой" голову отсекло – обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо Главное, чтоб из жопы пыль не шла!
- Ладно, Михаилу не мни водку! - весело призвал он хозяина. - По последней, и - на крышу!
Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном была густо заставлена солнечными батареями: их–то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для. всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые "пачки сигарет и даже пустые банки из–под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.
Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение - обозревал субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем–то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее внизу и вокруг.
- Дай я покурю из твоей сигареты, - робко попросил он, поглядывая на дверь.
Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке.
- А мать узнает?..
Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.
- Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой? - поинтересовался он, выпуская дым колечками.
Петр Иванович пожал плечами.
- Ничего такого не ем. Закусываю активно и все. Лучше суповину, похлебочку… Хватит тебе курить, дурака валять! - Он перегнулся через парапет. - Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело Хорошее.
Внизу евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, - как объяснил Пашка - в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами.
- А рядом что? - Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.
- Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают.
- Баня, что ли?
- Только без мыла. Баня для религии.
Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.
- Ясно. Почему все в очках? По религии?
- От книг зрение уменьшается.
- Отец и мать у тебя почему в очках обоя?
- Они ученые были в Москве, кандидаты наук.
- А здесь, выходит, не заладилось? - посочувствовал Петр Иванович.
- У папы с работой проблемы, - Пашка кивнул чуть виновато: - нагрузка маленькая и кончается грант в университете… А мама имеет работу в больнице, но - анализы: кровь, моча…
- Кал, - продолжил; перечень Петр Иванович. - Выходит, глаза–то они себе еще в Москве посадили? Ясно. Ну, они–то хоть ученые, а эти? - он потыкал вниз мощным прокуренным пальцем. - Чего эти вот под мышкой с собою целую библиотеку тащат? Дома почитать не могут?
- Им везде положено читать, - сказал Пашка, явно думая о другом. Чего–то он хотел, но стеснялся сказать. Потом все–таки решился: - Ты кушать не хочешь, я могу нести сюда? Скажи, Васин.
Петр Иванович рассмеялся.
- Ну и проглот ты, Пашка. Поясни мне еще чуток, и покушаем. Почему кто в шляпах, кто в тюбетейках. А вон и вовсе в малахае меховом пилит?
- Все хасиды, но все по–разному.
- А вон с мальцом в халате стеганом, этот кто?
- Опять хасид.
Петр Иванович агрессивно закряхтел и стряхнул пепел не в пепельницу, стоявшую на ограждении, а вниз, где возле подъезда сидели с детьми бабы в одинаковых прическах.
- Это знаешь, как называется?! Это сектанты называется! Непосредственно. У нас их на кол сажали и в избах жгли, чтоб не баловали!
Пашка, не желая включаться в компрометирующий его страну разговор, сделал вид, что углубился в газету. А может и правда, читал.
- Чего там? - буркнул Петр Иванович, недовольный что на старости лет сцепился с мальчишкой.
- Голаны арабам отдают, - повторил Пашка фразу, сказанную вчера отцом.
- Ну и что? На всех земли хватит, ладно уж вам чурок пригнетать. Я вон когда в армии служил, в дивизии Дзержинского, у нас поперву–то тоже над чурками мудровали. Мне не понравилось. Пару раз в клюв кое–кому дал и прекратил безобразия. У меня с левой хорошо идет.
Пашка тяжело, как взрослый умудренный жизнью человек, вздохнул и сложил газету.
- Васин, ты этого не поймешь, Они стрелять начнут. Или взрывы делать. Как раньше.
- Ну уж так уж?
- Васин… Когда первые поселенцы землю, как это по–русски, - делали?
- Обрабатывали, - подсказал Петр Иванович.
- …обрабатывали, арабы стреляли по ним. Пришлось ездить в тракторах с броней. Землю делать. А когда делали землю руками, томаты и прочее так дальше - рядом был автомат. У мужчин, у женщин, у детей даже. И старые тоже имели вооружение. Так было.
- Не врешь? - Петр Иванович почему–то безоговорочно верил этому жирному балбесу. - Ну, так нельзя. Та люди не делают. Война войной. А крестьян на поле зачем! Тут арабы не правы. За это надо наказывать.
Петр Иванович совсем не собирался вступаться за евреев, но за них вступалась деревенская его душа.
- Ладно! - оборвал он неприятную тему. - Скажи лучше, почему вот у баб лица, в основном, приятные, одеты чисто, даже, можно сказать, модно, а прически одинаковые? Опять религия?
- Опять, - засмеялся Пашка. Почему–то здесь, на крыше, с Петром Ивановичем он стал говорить по–русски нормально, не как вчера. - Это не прически. Это парики. Из волос.
- А под париком?
- Бритвой так делают - Пашка погладил себя по голове.
- Броют? - ахнул Петр Иванович. - Налысо? А… мать твоя?.. Алка, в смысле, тоже?..
Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот.
- И нечего ржать… - недовольно пробормотал Петр Иванович, понимая, что сказал что–то не то, но не понимая - что. - Ладно, иди уж, жратву тащи…
Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с крыши. Но, похоже, не за одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?..
Вслед за Пашкой, который минут через пять приволок обед с ледяным пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они весело лопотали что–то между собой по–ихнему и, смеясь, поглядывали на Петра Ивановича. Мири сразу бросилась к парапету, выискала внизу какую–то товарку и тоже начала лопотать ей что–то смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович, которого не оставляли сомнения, подошел и наклонился над ее головой, пристально изучая макушку. Потом протянул руку и, погладив девочку по голове, несильно дернул ее за волосы.
- Ай! - взвизгнула Мири.
Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота.
- Да парики - это только у хасидок, когда они идут жениться!.. - задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.
Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.
- Миша, объясни ты мне, Христа ради, - сказал Петр [Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. - Вот все талдычут у вас про терроризм. Да и меня вчера два с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? - Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где внизу мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость производила какое–то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. - Ну кому их взрывать?!
- В общем–то да–а… - протянул Мишка. - Эти–то, может, и не очень нужны. Но…
Но что "но", так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда–то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел картофельной служкой - чипсами. Допил пиво.
После обеда посидели еще, покурили. Мири опять отправилась к парапету, свесилась вниз, что–то выискивая там глазами. Но Петру Ивановичу крыша уже осточертела, а загорать - так у него и на даче загара хватает.