Жена ушла от него, когда окончательно убедилась, что сотрудничать с фармацевтическими фирмами ее муж не собирается. Поэтому когда встретился ей какой-то пройдоха, она схватила дочку и убежала к нему. Чуть ли не год жена терпеливо разъясняла, почему его встречи с дочкой травмируют малышку. Смидович долго не понимал, чем могут навредить ребенку их прогулки в парке? Он что, стукает девочку об качели? Они только прогуливаются вместе, отец рассказывает собственной дочке о бабушке, расспрашивает, что там у нее в детском садике. Жена объяснила, что речь идет о психологической травме. А!… Душевная рана – это другое дело. Он, действительно, немного запил после их ретирады, но длилось это только полгода. К дочке он всегда приходил трезвый. "Так в чем травма?"- спросил он простодушно, вглядываясь в узкие глазки бывшей жены. "Травма в том, что ты ничего ей не дал, а после общения с тобой она слезами умывается!". "Я понимаю, – покачал головой Смидович, – ты воспитываешь робота: чтобы не загрустил, не засмеялся и не соображал, что вокруг происходит…".
Спорить было напрасно, а тут и мать захворала. В городе его уже ничего не держало, он сдал однокомнатную квартиру, доставшуюся ему после развода, в аренду коллегам-молодоженам и выехал в райцентр Пресное. Медицинских кадров на селе катастрофически не хватало, и его с удовлетворением взяли на вакантное уже два года место патологоанатома (до этого хирурги за надобностью сами анатомировали). Постепенно новая работа показалась весьма интересной, а со временем он понял, что это было спасение. Мертвые ничего не требуют, и пусть они не такие симпатичные, но с ними спокойнее. Правда, он потерял в имидже, ну да Бог с ним. Какой имидж у патологоанатома? Ужасный. Обедает рядом с трупами, непременно пьет, циник каких свет не видел. У Смидовича было все наоборот: алкоголем не злоупотреблял, за пятичасовой рабочий день проголодаться не успевал, а от "общения" с неживым материалом его религиозные чувства даже возрастали. Как никто другой он знал, как великолепно сконструирован человек и при каждом вскрытии любовался творением Великого Конструктора. Он не удивлялся тому, что его коллеги были большей частью безбожниками, но он поражался, когда об этом говорилось вслух. Как академик Амосов, например… Уважаемый человек, а на каждом углу похвалялся своим атеизмом…. Зачем?
Смидович страдал от того, что люди не умеют ценить своего тела – "транспортного средства", который делает возможным их существование на Земле. Когда он разбирал человека после смерти, то с горечью созерцал маленькую светлую бугристую печень и бычье сердце алкоголика, черные легкие и закупореные никотином сосуды курильщика. А вид сморщенного, в рубцах и язвах, мозга с множеством мелких кровоизлияний приводил его в отчаяние. Его бесило, когда люди заботились о своем имуществе больше, чем о собственном теле. Вот взять его соседа Николая. Целыми днями он лежит под своей легковушкой, что-то там подкручивает, смазывает, переделывает, регулирует. Потом вылазит из-под машины, вытягивает из холодильника двухлитровую бутылку пива и жлуктит ее, несмотря на наличие десятилитрового живота. Другой сосед, Иван, больше всего в мире любит свой дом… Всю жизнь он его строил, перестраивал, планочка к планочке, тщательно отделывал окна и подоконник. Такое было впечатление, что и спит этот Иван с дрелью под кроватью, потому что круглосуточно этот струмент жужжит из его двора. Придет с работы, не успел поесть – снова дрель в руки и вперед! И додрелился до инсульта. А инсульт от чего? От переутомления, перенапряжения и маниакальной зациклености на одной цели. А дядьке уже под 60 лет, и вся жизнь от работы – к дрели. Теперь лежит в больнице… Отдыхает… А соседи дух переводят…
Сердце патологоанатома сжималось от жалости при виде того, как целеустремленно люди портят свой уникальный организм, который помогает им ходить, видеть, чувствовать… Питаются кое-как, двигаются мало, заливают себя алкоголем, наполняют дурманом – словом, делают все, чтобы поскорее вывести себя из строя. Видел на своем веку Смидович немало, и к своему организму относился с благочестивым уважением. Временами даже разговаривал с ним. "Что, брат, надеешься поужинать жирненьким? И не рассчитывай", – такие разговоры он вел со своим желудком. Кто бы услышал, решил бы, что мужик сдвинулся на почве своей профессии.
Таким образом они прожили вместе с матерью пять лет. Работы в больнице было немного: в районе редко умирают не своей смертью. Чаще всего селяне идут к врачу с устаревшими радикулитами и алкогольными отравлениями, а если кто-то и отдаст Богу душу, так родственники преимущественно от вскрытия отказываются. А кто побогаче – едут лечиться в город, и там же, бывает, и кончают свои дни.
Смидович доцедил в конце концов чай и не успел застегнуть последнюю пуговицу на своем стареньком пальто, как с улицы зашла мать. С жалостью осмотрела она своего сына и сняла из его пальто невидимую глазу нитку…. Потом вздохнула и ошеломила новостью:
– Вчера встретила Настю Горпынивську, так она говорила, что те донецкие… ну те, что прихватизировали больничные корпуса… вобщем они там ресторан откроют и еще какие-то развлечения: или бильярд, или булин, или чорт-знает что …
– Боулинг. Это как кегли…И кто туда будет ходить? Наши больные?
– Найдется кому. С города понаезжают.
Мать стянула с себя поношенную фуфайку и через минуту уже гремела на кухне своими кастрюлями.
– Что творится, что творится, – бубнила старая.- Хорошо еще, что Жаборовский не дожил до такого позора…. Как же это так? Людей лечить у них денег нет, врачам платить – тоже нечем, а как на гульбища, то – пожалуйста. Все есть… Должна была быть больница, а будет невесть что… Кегли!
Под материнское бормотание Смидович вышел из дома. Дождь уже закончился, и он медленно пошел к парку, начисто забыв о просьбе-приказе Дюдяева бежать бегом. Парк был старый и удивительно красивый… Дорогу он знал наизусть, поэтому обычно смотрел не под ноги, а на древние роскошные деревья и розовый небосклон. До работы – десять минут, и то были наилучшие минуты его жизни. Уже не там, но еще и не здесь. Никто не капает на мозги и есть время поразмышлять о своем. Сейчас он вспомнил Валю, которая недавно появилась в его жизни. Валя была вдовой и работала медсестрой в их больнице. Ее двадцатидвухлетняя замужняя дочка недавно родила сына и со своей семьей жила у матери. Так что в прыймах место было занято: там уже зять поселился. Валя иногда намекала, что неплохо было бы продать его городскую квартиру и купить здесь в селе домик, но Смидович эту идею отбрасывал. Пока что…
В раздумьях он вошел на территорию больницы. Сегодня Валя дежурила в ночную смену, и обычно в это время она выходила к нему на крыльцо. Но в это утро крыльцо было пустым как и окно манипуляционного кабинета где она иногда маячила. Смидович обошел главный корпус и вышел на каштановую, покрытую мокрой осенней листвой аллею, которая вела прямо к моргу.
… Не успел снять пальто, как позвонил Дюдяев и раздраженно сообщил, что материал уже в дороге. Патологоанатом нацепил клеенчатый фартук, натянул резиновые перчатки, разложил на салфетке скальпель, пилку, реберный нож, ложечку-ковшик и распатор. Пилку он внимательно осмотрел и вздохнул. Тупая, что и киселя не врежет… Не раз и не два требовал у начальства циркулярку для крышки черепа, так разве допросишься?
Посмотрел на сломанный холодильник… Плохо… Вышел из строя еще полгода назад, и ремонту по старости лет не подлежит. А главврач лишь успокаивает, что впереди зима, а весной она нажмет на спонсоров… И что это за спонсоры? Такое время, что кругом орудуют какие-то спонсоры. Только и слышно: "Найдем спонсора, договоримся со спонсором, мы не знаем, как спонсор на это посмотрит…".
Может он что-то прозевал, и государством руководят Спонсоры?
5.
Не хватало времени для осознания того, что происходит. Окружавшие люди совершенно не считались с его шоковым состоянием, а капитан Григоренко время от времени посматривал на часы и нетерпеливо ожидал ответ на элементарный вопрос: "Знаете ли вы эту женщину?".
– Да… это моя жена…. Томашенко Марина, – еле выдавил из себя…
Все это время Дюдяев напряженно вглядывался в запыленное окно. Увидев в больничных воротах патологоанатома, он живо поинтересовался:
– Вы еще долго? Нам тело нужно на вскрытие.
От слова "тело" капитан недовольно поморщился, а Олег вздрогнул и понуро опустил глаза. Пришел в себя только через полминуты:
– А я могу отказаться от вскрытия?…
Дюдяев чуть не подскочил:
– По инструкции если человек умер в больнице, то вскрытие …, – здесь он смутился и, бросив взгляд на капитана, решил слово "труп" опустить, – производится сразу после установления факта биологической смерти.
– А с главврачом поговорить можно?
– Конечно, – с облегчением вымолвил офтальмолог и повел его в холл, где стояли два жалких кресла, обитых зеленой засмальцованной тканью. Олег побрезговал туда садиться и отошел к окну. Минут через десять мимо него прошелестела высокая худая чернявка, одетая в агатовое блестящее длинное пальто и высокие белые сапоги со сверкающими висюльками. На голове ее высился шиньон цветом немного темнее гладко зачесанных волос. Женщине было хорошо за пятьдесят, и не очень удачный яркий макияж лишь подчеркивал ее возраст. Глянув на Олега глазками-буравчиками, она уверенной походкой зашла в кабинет с медной табличкой "Главный врач Семенова О.А.". Дюдяев шмыгнул следом, но быстро и вышел, кивнув мимоходом посетителю.