Газа-блюз
Вайсмана одолевал сухой кашель, вроде туберкулезного, и всю дорогу он только и делал, что откашливался и сплевывал в салфетку. "Это все сигареты, - сказал он извиняющимся тоном. - Они меня убивают".
У погранпоста "Эрез" мы припарковали машину на заправке. Нас уже ждало такси с местными номерами. "Ты бланки не забыл?" - спросил Вайсман и сплюнул на асфальт желтую мокроту. Я отрицательно покачал головой. "А доверенности?" - придирчиво продолжал Вайсман. Я сказал - да, и их тоже взял.
Нам ничего не пришлось говорить таксисту, он сам все знал и повез нас прямо в офис к Фадиду. Стоял уже конец мая, но улицы заливала вода - видимо, здесь были какие-то проблемы с канализацией. "Дорога дерьмо, - жаловался таксист. - Каждый три неделя нет возить". Я понял, что он заранее готовит нас к расставанию с кругленькой суммой.
Мы вошли в офис Фадида, он пожал нам руки. "Знакомься, - сказал ему Вайсман, - это Нив, он стажер у нас в компании. Приехал сюда учиться". - "Раскрой глаза, Нив, - обратился ко мне Фадид на чистейшем иврите. - Раскрой глаза пошире и хорошенько смотри по сторонам, тут есть чему поучиться". Он впустил нас в свой кабинет. "Ты садись здесь, - сказал он Вайсману, указывая на кожаный стул позади бюро, - а вот это, - он указал на маленькую деревянную скамеечку в углу комнаты, - это место для переводчика. Я вернусь в два, чувствуйте себя как дома". Я уселся на кожаный кабинетный диван и разложил бланки пятью стопками на невысоком журнальном столике. Тем временем пришел переводчик. "Всего четверо истцов, - сказал он. Его звали Масуд или что-то в этом роде. - Два с глазами, один с ногой и один с яйцами". Подписание документов плюс собеседование могли занять, по словам Вайсмана, где-то около двадцати минут на каждого, а значит, самое позднее часа через полтора мы должны были тронуться в обратный путь. Вайсман задавал им через переводчика обычные вопросы и прикуривал одну сигарету от другой. Я давал им подписать отказ от сохранения врачебной тайны и доверенность, а потом объяснял через переводчика, что в случае, если они выиграют дело, мы берем себе сумму, колеблющуюся между пятнадцатью и двадцатью процентами. Одна женщина с выбитым глазом расписалась отпечатком большого пальца - раньше я видел такое только в кино. Мужчина, который получил травму мошонки, спросил на иврите, может ли его жалоба помочь засадить в тюрьму того следователя, который ударил его по яйцам. "Я знаю ему имя и не боюсь говорить для суд, - сказал он. - Стив, йинналь абу, так его звали". Переводчик набросился на него по-арабски за то, что он заговорил на иврите. "Если ты так хочешь разговаривать с ними сам, - заявил он, - то я здесь ни к чему, я могу вообще выйти". Я немножко знаю арабский - в школе учил.
Через час десять минут мы уже ехали в такси обратно, к посту "Эрез", Фадид пригласил нас пообедать, но Вайсман объяснил, что мы спешим. Всю дорогу он кашлял и сплевывал в салфетки. "Это не хорошо, господин, - сказал ему таксист. - Ты должен пойти к доктор. Муж моей сестра доктор, живет близко". - "Спасибо, это ничего, я привык, - Вайсман попытался улыбнуться в ответ. - Это все сигареты, они меня убивают, медленно, постепенно".
Почти всю дорогу мы молчали, я думал про свою баскетбольную тренировку, она была назначена на пять. "В трех случаях у нас есть шансы, - сказал Вайсман. - Кроме этого, с яйцами. За те три года, что он просидел в тюрьме, нет никаких упоминаний о его травме. Пойди докажи, что они сделали это три с половиной года назад". - "Но ты все равно возьмешься?" - спросил я. "Да, - нехотя ответил Вайсман. - Я не говорил, что не возьмусь, сказал только, что у нас нет шансов". Он попытался поймать что-нибудь по радио, но раздавался лишь треск статического электричества. Тогда он попробовал напевать, но через несколько секунд ему надоело, он закурил и снова принялся кашлять. Потом опять спросил меня, собрал ли я у них подписи на всех бумажках. Я ответил: "Да". - "Знаешь, - сказал он вдруг, - мне следовало родиться негром. Каждый раз, когда я возвращаюсь отсюда, я говорю себе: "Вайсман, ты должен был родиться негром. Не здесь, нет - где-нибудь далеко, может быть, в Новом Орлеане. - Он приоткрыл окно машины и щелчком выкинул сигарету. - Билли - вот как меня должны были звать, Билли Уайтман, это хорошее имя для певца. - Он прочистил горло, как если бы собирался запеть, но стоило ему набрать воздуха в легкие, как раздались хрип и кашель. - Видишь? - сказал он, когда смог взять себя в руки, поднести ко рту грязную салфетку и прокашляться в нее как следует. - Это я сам написал, сильно, а? "Билли Уайтман и Покинутые" - вот как звали бы нашу группу. И мы бы играли только блюз".
Муравьи
Я отрубаю им головы ножом, по одному, чтобы получалось аккуратно. Потом я складываю их в большие кучи прямо перед входом в муравейник и принимаюсь ждать. Вот одна мурашка возвращается домой с маленькой крошкой хлеба. Она взбирается на кучу, она и представить себе не может, что ее поджидает. Я чиркаю спичкой, и она вспыхивает.
Мама говорит, что мне надо обучаться самостоятельно, так что в школу я больше не хожу. Но папа мне не раз говорил, что все, чему учат в школе, - вранье и чушь. А изучать вранье и чушь самостоятельно у меня нет сил, вместо этого я планирую разобраться с муравьями.
Папа и мама почти не разговаривают друг с другом с тех пор, как я перестал ходить в школу. Мама говорит, что виноват папа. Однажды я слышал, как она кричала ему: "Меня же про тебя предупреждали, мне же говорили не выходить за тебя замуж. Ты посмотри на себя - каждый день спит до полудня, не работает, ходит по дому голый. Ребенок тебя стыдится - это ты хоть понимаешь? Вот почему он целыми днями где-то бегает!"
Я для них как бог. Я могу сделать с ними все, что захочу, и им это отлично известно. Если мне захочется, их муравейник будет лопаться от еды, а если они меня рассердят - шмяк! - и они размазаны по подошвам моих сандалий.
Мама ушла из дому, забрала меня и переехала жить к Хасиде Швейг, но я сбежал обратно домой. Теперь у меня есть план. План, который заставит всех снова зауважать папу и меня. Это очень даже просто сделать, надо только придерживаться программы тренировок.
Два муравья - крошка хлеба, десять муравьев - это уже оливковый листок, триста миллиардов - это целая школа, поднимающаяся в воздух. "Поставьте нас на место! - орет им Манташ. - Я вам приказываю немедленно опустить нас вниз!" - но муравьи срать на него хотели, они слушаются только моих приказов. Теперь дети прыгают из окон школы, с каждым прыгнувшим ребенком школа становится легче, и муравьи начинают двигаться быстрее. Меньше чем через пять минут они переходят на бег.
И вот я возвращаюсь домой, возвращаюсь победителем. Меня боготворят не только муравьи, но и одноклассники. Нет больше школы, нет больше тех, кто стал бы смеяться над папой. Теперь все будет, как раньше. Мне хочется рассказать про это папе, но его нет дома. Я проверяю комнату за комнатой - он не в гостиной и не в спальне. Может быть, он уже знает, что всё позади, думаю я, может, он вернулся к себе на работу? Но нет: я вижу его из окна кухни, он во дворе, голый, стоит на четвереньках около муравейника.
Без нее
Чем заняться, когда умерла женщина, которая была главной любовью всей вашей жизни? Я вот прокатился в Иерусалим и обратно. Были чудовищные пробки, как раз начинался какой-то кинофестиваль. Один только путь от центра города до ворот Геа занял больше часа. Парень, с которым я ехал, был молодым адвокатом плюс мастером каких-то там боевых искусств. "Спасибо, - бормотал он всю дорогу. - Спасибо всем тем, кто проголосовал за меня, и в особенности моей маме, без которой... Без которой". Он всегда застревал на "без которой", и так триста раз.
За воротами Геа дорога немного освободилась, машины начали двигаться, он прекратил бормотать благодарности и только все посматривал на меня. "Ты в порядке? - спрашивал он каждые несколько секунд. - Ты в порядке?" Я говорил, что да. "Ты уверен? - настаивал он. - Ты уверен?" Я опять говорил, что да. Мне было немного обидно, что он поблагодарил всех, кроме меня. "Раз так, то ты, может, расскажешь чего? Не ту чушь, которую ты все время сочиняешь, а что-нибудь, что на самом деле с тобой случалось". Тогда я рассказал ему про дезинсекцию.
Дезинсекцию хозяин квартиры подарил мне забесплатно, он вписал ее в договор, в последнюю строчку, от руки, хоть я его и не просил. Через неделю меня разбудил молодой человек в рубашке фирмы "Доктор Жук", в руках у него была пластиковая канистра. Он разобрался со всей квартирой за сорок минут и попросил, чтобы вечером, придя домой, я проветрил всё как следует и потом неделю не мыл полы.
Когда я пришел с работы домой, пола не было. Все было покрыто ковром задранных к потолку лапок. Три слоя трупов. Сто-двести штук на каждой кафельной плитке. Некоторые размером с котенка. Один, с белыми пятнами на животе, был размером с телевизор. Они не шевелились. Я попросил у соседа лопату и начал загружать их в большие мусорные мешки. Когда я наполнил мешков этак пятнадцать, комната начала кружиться. У меня болела голова. Я начал распахивать окна, ступая по разваливающимся трупам. На кухне я обнаружил, что еще один труп качается на лампе. Судя по всему, этот таракан предвидел смерть от яда и избрал самоубийство через повешение. Я развязал узел, и его тело свалилось на меня. Я чуть не упал, он весил как минимум семьдесят кило.