Мужики хмыкнули, только Костя из Перми по-прежнему оставался то ли в задумчивости, то ли в злобе: бесцветные глазки на скуластом личике, ноздри, выставленные наружу, пони-тэйл из белесых волос. Когда он разговаривал, на уголках его губ скапливалась какая-то желтоватая слизь. Его прозвали Тикмэном из-за того, что его три раза за эту весну укусил клещ.
- Вить, зачем ты его увольняешь? - сказал он. Костя был на чем-то зациклен, не мог думать ни о чем другом. - Хочешь, я у тебя в магазине сделаю фотосалон. Это привлечет покупателей. Я могу делать фотки в течение часа. Он был на войне. Ты слышал, как он играет. Он играл с Клаптоном. Ты знаешь его жизнь, жену… Она танцует с Барышниковым…
- А я сегодня Сасси разыграл! Этого додика из общаги. С его сикухой. - Хивук гордился своим чувством юмора. - И волоса ее расчесались… И весь свет узнал… Ха-ха-ха. Так писал Лев Толстой? Она была в джинсах… Откуда я знал, что он такой нервный? - Хив вежливо качнул стриженой бородой. - Слушай, Грабор, он же президентов рисует, королей, герцогов. Ты имей в виду.
ФРАГМЕНТ 37
На них надвигалась со стороны реки красивая женщина. За ее спиной копошились деревья и облака, сверкали алюминиевые вечные небоскребы. Она шла наугад, но догадка ее была правильной, к тому же Лизонька где-то приоделась. На ней были плотные черные рейтузы, хорошая кофточка, кожаный пиджак, рассчитанный на то, чтобы прикрывать попу. Когда она увидела Грабора в пивной компании, сделала лицо счастья. Она плюхнулась в кресло рядом и вздохнула:
- Мальчик, неужели это ты? Это ты. Как хорошо. - Она закрыла глаза и ткнулась носом ему в плечо. - Тебя отпустили? Я знала, что тебя отпустят. Я вышла вчера на улицу и забыла, что у меня нет ключей. Мой любимый мальчик.
Он обнял ее, поставил перед ней свою бутылку пива.
- Где ты была? - спросил он, и в его голосе проскользнули нотки мудрости. - Лиза, я искал тебя всю жизнь.
- Я искала работу..
- Хоть бы барышню представил, - поднялся с места Большой Вас. Он протянул Лизоньке руку, глубинно сказал: - Василий. Премного о вас наслышан.
Лизонька посмотрела на Грабора:
- Что он тебе рассказывал?
- Ну как… Ничего… То есть… Только самое хорошее… Ха-ха-ха…
ФРАГМЕНТ 38
- Грабор, не сюсюкай. Действуй с особым цинизмом. Резче… Разорви… Разорви до конца. Ты знаешь, что мне надо. Ты знаешь… Да… Ах… - Берта откинулась на гостиничной койке, вцепившись обеими руками в грубые деревянные планки ее изголовья, властность собственного голоса возбуждала ее, но чем с большей жестокостью и тщательностью ее приказания исполнялись, тем покорней и женственней становился ее голос. - Вставь сюда… Больно… Да, так…
Она извивалась на простыне своим длинным атлетическим телом, как на анатомическом столе; поджарые ноги бывшей манекенщицы с чуть выпуклыми подростковыми коленками ерзали шершавыми ступнями по обнаженной обивке матраса: даже в этом их бессознательном движении чувствовалось, что женщина всю жизнь проходила на каблуках. Она хотела всего: насилия, нежности, завязанных глаз, лошадиных хлыстов, щекочущих перьев, пластмассовых шариков на веревочке, страшных кожаных шлемов, хамской, непонятной ей матерщины, капающего воска и тающих на ее теле льдышек… Всего: наручников, кинокамер, много мальчиков и мужиков…
- Еще, - сказала она. - Я не дам тебе денег на твоих сучек.
Грабору она нравилась, она не позволяла ни себе, ни ему говорить о любви. Он забывал и о том, что она - миллионерша, жена министра образования Уругвая, крупного предпринимателя, что у нее повсюду квартиры и особняки. Она воспитала мужу троих детей: одного своего и двух девочек от предыдущего его брака. Он дал ей возможность отдохнуть и позволял такие вот путешествия на грань возможного. Их отношения умещались в рамки неписаного контракта, и никто из них не позволял себе его нарушить.
Он перевернул ее на живот и привязал за руки к перекладинам кровати разорванным шемизе (дикарь, он так и не научился его расстегивать).
- Сколько мужиков было у тебя за это время? - спросил он и неожиданно больно хлестанул ее ремнем по спортивной заднице. - Это за первого. - Берта зарычала, никакого сладострастия в ее рыке больше не было. Рванулась так, будто собирается ответить ударом на удар, завязать драку. Он размотал веревку, когда понял, что ее боль прошла, извинился и взял ее за руку.
- Тихо, - сказал он. - Ты должна позвонить своей маме.
- Мы не разговариваем об этом, - она успокоилась; шлепок пошел ей на пользу. - Да, мне надо позвонить.
Берта повернулась, села на кровати, в глазах ее забрезжили возвращение к жизни и медлительно тающая благодарность. По телевизору мелькали беззвучные кадры неопрятной групповухи за три доллара в сутки, этот мотель существовал в основном за счет приезжающей молодежи. Берта держала здесь свой номер из гигиенических соображений.
- Как мужики могут смотреть это дерьмо, - сказала она, кивнув в сторону ящика. - Один раз видела, когда смешно. Там маляр стоит на стремянке, к нему подкрадывается домохозяйка… И отсасывает, отсасывает… А он малюет… малюет… Я немка, почему я так не люблю немцев? - Она вздохнула. - У тебя хоть какая-то фантазия. Я недавно у одного американа спросила, а он: ну вот я, ты, на яхте, среди океана. Гумозники. И вообще надоело: секс, спорт, все одно. Мы сегодня вечером улетаем в Европу. Прекрати пить. От этого плохо пахнет кожа. И не связывайся с ФБР, ничего глупее придумать невозможно.
Берта сосредоточилась. Накинув простыню на свое рыжее тело, она набирала номера и разговаривала на непонятных языках. Если дома меня сильно достанут, можно свалить сюда, подумал Граб. Их окно выходило из полуподвала на шоссе, из асфальта росло стыдливое дерево, еле-еле двигались колеса автомобилей в сторону Голландского туннеля. Одна из машин оказалась лимузином, можно было долго смотреть в ее внутренности, пока она стоит в пробке. Грабор поймал себя на мысли, что выбранный полуподвальный ракурс чем-то всерьез оправдан. Это хорошо, когда твои окна вровень с шоссе: ближе к земле, что ли? Бред. Абсолютный бред.
Он не заметил, когда Берта ушла.
ФРАГМЕНТ 39
Когда Лизонька удалилась, Грабор с удовольствием включился в обсуждение ее тактико-технических характеристик.
- Романтическая особа. Вечная весна, бесконечная молодость. Баба-гуляй-нога. У нее каждый день: убийства, призраки, аборты, а в ушах играет Шостакович на скрипичном оркестре. - Грабор заострил внимание на последней детали. - Мы вместе выполняем миссию русского народа.
- Чево? - зыркнул Хивук.
- Миссию русского народа. Мы как Шумахер, бля. Пьем только "Хеннесси" и "Мартель". Сквозь тернии к звездам.
- Чево?
В разговор включился Костя Тикмэн:
- Тернии - это такие колючие кусты, - сказал он. - Терновник слышал? Некоторым подлецам раньше надевали на голову терновый венец. Впрочем, не только подлецам. Зачем ты увольняешь Тулио, он ветеран Вьетнама.
- Костя, хочешь, я тебе твой хвост сейчас отрежу, - сказал Василий. - Такой хвост должен над задницей висеть.
ФРАГМЕНТ 40
- Как хорошо, что вы здесь. У меня к вам дело. - Голос был высокий, настойчивый. За их спинами стоял художник Рогозин-Сасси, Ольга заняла место за отдаленным столиком, открыла книгу, высоко держа ее перед собой обеими руками. - Грабор, ты же фотограф, художник, ты должен понимать меня, должен понимать искусство.
- Какой я фотограф, - сказал Грабор. - Я был фотографом. Я теперь, как Вася. Свободный предприниматель. Вон фотограф сидит. - Грабор кивнул в сторону Тикмэна.
- Рафаэль… Леонардо… - продолжил Сасси. - Я преклоняюсь перед ними, но это доступный реализм, это все-таки слишком красиво. Жизнь это другое, это безобразно, скорее всего. Ты согласен?
- Абсолютно безобразно.
- Ты любишь Рембрандта? Ты знаешь, что он тоже смешивал краску со стеклом? Он этим передает энергию… Как Федор Михайлович… Взял и обнажил мир с кишками… Все передал… - Сасси взялся рукой за пуговицу своей куртки. - Правда убивает, уничтожает. Настоящий художник это убийца, кровавый садист. Остальное - безделушки, блестящие безделушки.
- Эдуард Викторович, вы садитесь. В ногах правды нет. Про садиста мне очень понравилось. - Хивук поднялся, пододвинул Сасси свой стул и, насвистывая, прошел в помещение магазина.
Рогозин сел, быстро взглянув на Большого Василия.
- А вы всё пьете, - приветливо сказал он. - Хорошее дело. Сходили бы лучше в какую-нибудь галерею. Я вчера был в коллекции Фрика: Веласкес, Гойя, Эль Греко… Познакомьтесь с девушкой, сводите ее в музей. Совершенно новое ощущение. Вы же неглупые ребята, должны понять.
- Мы только на стриптиз ходим, - меланхолично сказал Андрюша, собрал со стола пустые бутылки, отнес в мусорный бак. - Вы бы пригласили к столу вашу жену. Пиво будете?
Сасси побагровел, скользнул по мужикам маленькими колющими глазками, склонился поближе к Грабору и зашептал:
- Мальчики, это моя жена. Понимаешь-нет? Никого из вас это не касается. Я ей скажу - будет мне ноги лизать. Скажу - сделает харакири, прыгнет со мною в окно. Не обижайтесь, но вы молодые еще. Я же вижу, как вы на нее смотрите. Она никому не достанется. Н-и-к-о-м-у. Я ее сам прирежу, если мне будет нужно. - Он провел ребром ладони поперек горла, шрамы на его кадыке побагровели. - Спасибо, за пиво спасибо. В долгу не останусь. Я ничего не пью. Здоровье не то. Старость. Уже давно старость.
- Ну, это проходит, - успокоил его Грабор.
Сасси серьезно кивнул и положил на стол свою бежевую кепи, достал из толстой кожаной сумки альбомного формата портфолио, раскрыл перед Грабором первую страницу.