Ежевика
Царевич Александр руководил отрядом грузин, посланных наказать за коварство одного афганского хана. С давних пор ведь приходилось грузинам воевать в чужих землях на стороне шаха персидского ради сохранения своей земли. Так устроен мир, оказывается, - когда жарко, раздеваешься, а когда совсем невмочь печет, снова ищешь одежду.
Отряд царевича попал в засаду. Долго отбивались грузины и уходили, но враг сумел окружить их. Чтобы спасти остальных, царевич пошел заложником. Об этом написано. Пойдя, он дал одному человеку свой золотой перстень с изумрудами, расположенными в виде креста, с тем чтобы этот человек принес перстень в родовой храм царевича. Царевич этого человека не любил и всегда ставил впереди, чтобы он первым врывался к врагу. Но, видно, Бог берег этого человека. Уцелел он во всех битвах. И царевич решил довериться ему. Этим человеком был Таро. О том, как он добирался домой, тоже написано. Остался он без правой кисти, но выжил, потому что был воином и владел в должной мере не только оружием, но и знанием местных языков, обычаев и верований.
Кое-кто утверждает, что царевич дал ему не перстень, а свой нательный крест с изумрудами, и будто Таро соблазнился завета не исполнить, будто он принес крест домой и спрятал в ветвях груши, которая жива до сих пор, только уже не дает плодов. Измышления очевидны, ибо в момент прихода Таро домой груша была деревом только для куриц и имела всего пять-шесть веток, среди которых едва ли кому пришло бы в голову что-то прятать. Измышления очевидны еще и потому, что с нательным крестом не расстаются и принимают муки вместе с ним. К тому же Таро не смог бы в минуту наибольшей опасности проглотить нательный крест. А то, что он это делал - глотал перстень во время нападения многочисленных шаек на пути домой - об этом известно достоверно. И Магаро об этом говорит, несколько кривясь, всегда более представляя не тот момент, когда Таро перстень глотал, а последующий, когда Таро вновь являл его на свет Божий.
Вот подлинная история этого перстня.
Голодный и оборванный Таро пришел наконец к спине родных гор, пришел к Сурамской крепости. Было это в апреле, и говорили, апрель в том году стужей походил на февраль. Снега в горах и на перевале легли в высоту всадника вместе с конем, так что преодолеть их в одиночку не было возможности, и Таро ждал кого-нибудь с нашей стороны, из Чрдили, кто бы устал целую зиму сидеть недвижно и рискнул размять ноги.
Таро, как и всякий человек той поры, предположил встретить такого человека прежде всего на базаре и ходил туда ежедневно. Он познакомился со многими. Многие знали его нужду и сочувствовали - показывали на громоздкие туманы в горах и на перевале, говоря:
- Там дорога твоя, уважаемый!
Таро и сам знал, что там. Но, как хороший воин, он не рисковал на последнем шаге, самом нетерпеливом и оттого часто гибельном. Ведь из Чрдили любая дорога и даже любая звериная тропа вели в мир, как, собственно, из любого родного дома. Уходя из него если и ошибешься, то всегда сможешь выправиться. А к родному дому ведет из мира только одна дорога, состоящая единственно из твоих шагов. И если, пойдя из мира в родительский дом, ошибешься хотя бы на просяное зернышко в сторону, - окажешься где угодно, но только не в родительском доме. Потому Таро не рисковал и терпеливо ждал попутчика. Ведь был уже апрель. И кто-то же должен был насмелиться выйти из деревни.
Его, Таро, на базаре знали многие. Многие видели, что он голодный и оборванный - оборванный, кстати, совсем не так, как можно себе представить. Был он не в лохмотьях, так как издревле ведется обычаем в Грузии одеваться чисто и аккуратно. В лохмотьях мог быть только безродный человек, полностью махнувший рукой не только на себя, но и на фамилию предков. Вот, знали уже на базаре Таро, видели его голодного, но сохраняющего достоинство, взирающего на снедь глазами хорошо поевшего человека. Видели саблю его, висящую справа и тем говорящую, что он управляется оружием рукой левой. Видели печать его тяжких испытаний. Видели - и многие из сострадания предлагали ему кто чем богат, а он если когда и соглашался взять, то очень редко и то после какой-нибудь задушевной беседы. Его спрашивали о пережитом. Но вспоминал он неохотно. Однако все равно все видели в Таро испытанного и много пережившего человека. Даже магометанцы - персы, османы, татары - смотрели на него с уважением, тем более что он знал и из их языков и из их обычаев.
Один осман, лишенный глаза, столкнулся с Таро в первый же день.
- Ты такой, я такой! - с улыбкой показал осман на обрубок правой руки Таро и на свою пустую глазницу.
А потом уже приветствовал Таро в качестве своего старого приятеля. Оказалось, он, кривоглазый осман, на базаре в дальнем углу около не совсем чистого духана держал некий закуток из досок и кошм, про который всегда говорил с намеком и подмигиванием. Таро не особенно отвечал на его приветствия, потому ничего общего у них не было. Один после многих лет войны голодный и увечный возвращался домой. Другой занимался таким делом, о котором сам мог говорить только намеком и подмигиванием. Разница была у всех на виду. И многие османа не жаловали. Он, однако, совсем не обращал на это внимания, бегал по базару, намекал, подмигивал, предлагал.
- Какая несчастная у него там! - со вздохом иногда говорили на базаре про османа.
Но вмешиваться никто не хотел. Всяк имел свой товар, от которого кормился. Таро кормиться было не от чего. И он ходил на базар в надежде встретить кого-нибудь из своих. Кто-нибудь да неужели не придет. Зима закончилась. И хоть снега в горах и на перевале без труда скроют всадника вместе с конем, но ведь уже наступил апрель, и ноги размять после зимы неужели никому неохота! Ходил Таро на базар, часто сжимая и ощупывая в потаенном кармане царевичев перстень. Если бы не голод, не полное отсутствие какой-либо вещи, которую можно было бы продать и тем прокормиться, свернул бы Таро с дороги, передал этот перстень по назначению. Но голод гнал прямо домой. И Таро, думая исполнить обет чуть позже, остановился лишь в виду родных гор за Сурамской крепостью. Встал туда Таро лицом - и будто родным запахом ему потянуло, теплом его деревни. Ведь совсем рядом осталось. И если бы идти не туда, а оттуда, - пошел бы Таро один. Ведь оттуда - всякая дорога в мир. Туда же - ступишь на просяное семечко мимо, и с лихвой хватит тебе скитаться по чужбине. Приходить - не уходить. Тот и жив остается, кто это знает.
Шел Таро. Кривой осман его издалека окликнул:
- Ты такой, я такой! Два молодец!
- Молодец, молодец! - пробурчал Таро, стараясь пройти стороной.
- Твой рука где был? - оббежав стороной же, встал на пути осман.
Таро догадался, что осман спрашивает о том, где он, Таро, лишился правой кисти.
- Там! - без охоты показал он себе за спину, мол, давно и далеко.
- Хорошо воин! - сладко причмокнул осман и сладко же к губам пальцы щепотью поднес. - Имею тюльпан, вах тюльпан! Один монет-марчил - один раз твой тюльпан, воин! - осман пальцами показал: - Вот один - вот один! И вах тюльпан! - оба пальца чмокнул.
Хмуро поглядел на него Таро. Конечно, понял он османа - что же не понять. Не раз бывал он в заведениях подобного рода. Дело житейское. А тут нахмурился и отказал.
- Нет! - сказал.
- Воин! - жарко приложил обе руки к груди осман. - Такой тюльпан! Один монет-марчил - один раз тюльпан!
- Нет! - сказал Таро.
- Половина монет-марчил, воин! - ухватился за рукав осман.
- Какая несчастная у него там! - сказали со вздохом рядом.
Таро глаза скосил на сказавших. Люди стоят, торгуют. Товар есть, вот и торгуют. Товара нет - землю пашут или, как он, на чужбине воюют. Обидно стало Таро. Он весь мир прошел, а родные горы остановили. Сорок своих товарищей он в чужие пески и камни зарыл - а на родной земле чужак прохода не дает. Нет, - решил, - завтра же уйду один. Тихо в деревне. Кроме своих - никого. Речь родная, вода родная, краюха хлеба тоже родная. Дом свой, воздух свой, и если какой-нибудь наглый забияка сыщется, то тоже свой. Отвернулся Таро от османа, пошел.
- Воин! - вдогонку позвал осман.
- Только такие увечные остались. Пропадает земля грузинская! - сказали рядом.
Таро вздрогнул, глаза скосил. Стоят люди, торгуют.
- Пошли! - хмуро сказал он осману.
Вот как поступил он. Ушел он из Чрдили смолоду. И не пахал, сад-виноградник не обрабатывал, дом не строил, скот не разводил, детей не рожал. Он только воевал. Потому он думал немного не так, как те, кто пахал, строил, обрабатывал, разводил, рожал, - хотя при этом тоже воевал.
- Пошли! - хмуро сказал Таро осману.
И пришли они в закуток из досок и кошм близ не очень чистого духана в углу базара, где их встретили двое людей османа. И на них хмуро поглядел Таро. Зашли они в закуток. А самое малое время спустя, Таро вышел один и с большим ковровым свертком под мышкой. Он вышел, сожмурил от света глаза, оглядел вокруг. Все на базаре повернулись к нему. Но никто не выдержал его взгляда. Таро, как по пустому месту, прошел базар, свернул за крепость, пришел в постоялый двор, отвязал коня и уехал.
- Как имя твое? - спросил он в дороге у свертка.
- Маквала-Ежевика! - пропищал сверток.
Таро спешился, развернул ковер, в котором, как можно догадаться, оказалась юная и не чаявшая спасения девушка. Таро отвез ее домой. Но, говорят, она столь вцепилась в него, что и дома, при виде всей своей родни, не желала расцепить рук.
- И вправду, ежевика! - якобы пробурчал в смущении Таро, а потом все-таки уехал.
Так он поступил. Он пашню не пахал, виноградник не обрабатывал, дом не строил, скот не разводил, детей не рожал. Он всю жизнь воевал.