Ослепительный комедиант – это находят критики, это находят дамы, это находит фрейлейн Бернгард, этого уже не могут отрицать коллеги. Пьеса "Вина" своим необычайным успехом обязана главным образом Хефгену. Спектакль ставится сто раз подряд, Профессор наживает огромные деньги; свершилось невероятное: Хендрику повышают жалованье еще во время сезона, в договоре такое не предусмотрено – фрейлейн Бернгард и Кац выхлопотали это у своего знаменитого шефа.
Эту вещь можно бы ставить и сто пятьдесят и двести раз. Но просачиваются слухи об авторе, и они действуют отрезвляюще. Вдруг все о нем становится известно. Вовсе он не какой-то там невероятный невропатолог из Испании, не посторонний, знающий лишь бездны человеческой души и не ведающий банальных мистерий театрального обихода. Он вовсе не благородный незнакомец. Он просто господин Кац, многим наскучивший и насоливший. Разочарование всеобщее. Господин Кац, ловкий делец, написал драму "Вина"! И вдруг все разом находят, что вся пьеса – скопление вульгарных мерзостей и в той же степени безвкусна, как и незначительна. Все чувствуют себя попавшими впросак, все придерживаются того взгляда, что господин Кац – дикий наглец. Тоже еще Достоевский! С каких это пор? – раздражаются в задающих тон кругах. Господин Кац – администратор и консультант Профессора. Должность вполне завидная. И никто не дал ему права выдавать себя за испанского невропатолога и погружаться в бездны человеческой души. Драму "Вина" надо снять с репертуара!
Капризное общественное мнение отвернулось от Каца. Но дело сделано, Хефген пробился и своей удивительной злобой окончательно завоевал все сердца. Он может быть доволен первым берлинским сезоном, у него все основания для отличного настроения: все считают его восходящей звездой.
Его договор на следующий сезон, 1929/30, выглядит уже совсем по-иному: жалованье увеличено почти втрое, Профессору пришлось на это пойти, Хефген – нарасхват.
– Ну что ж, теперь вы сможете себя обеспечить свежими сорочками и лавандой, – визгливо-скрипучим голосом говорит Профессор новой звезде.
И Хефген с неотразимой улыбкой парирует:
– Одеколон, господин Профессор! Я пользуюсь только одеколоном!
Вот и лето. Хендрик съезжает из двух мрачных комнат, снимает светлую квартиру на Новом Западе, покупает желтые туфли и костюмы мягких тонов, учится водить машину, ведет переговоры с несколькими фирмами о покупке элегантного лимузина с откидным верхом: он хочет купить его по рекламной цене. Барбара едет к генеральше в имение. Удачливый супруг интересует ее меньше, чем дерзающий, дрожащий от неудовлетворенного честолюбия. Фрау фон Герцфельд приезжает в гости, чтобы помочь Хендрику обставить новую квартиру. Она выбирает модную стальную мебель, в качестве украшений на стены – репродукции Ван-Гога и Пикассо. Все голо, элегантно, все претендует на изысканность. Хендрик упивается восхищением фрау фон Герцфельд, как заслуженную дань, принимает ее любовь, кажется, еще разросшуюся. Гедда отказалась от всякой иронии. С жадной грустью, со смиренной страстью следят за возлюбленным ее нежные, золотисто-карие глаза.
– Бедная маленькая Зиберт совсем побледнела от тоски по вас, – сообщает она, утаив при этом, что сама дошла до того, что однажды плакала вместе с Ангеликой – горько и долго – о том, что утратила, никогда не имев.
Фрау фон Герцфельд позволено провожать Хефгена на киностудию. Этим летом он впервые снимается в кино. В детективе "Держите вора" он играет главную роль великого Неизвестного – таинственного преступника, который большей частью появляется в черной маске. Все на нем черное – даже рубашка; по цвету одежды можно судить о мраке его души. Его называют Черным Сатаной, он главарь банды фальшивомонетчиков, торгует наркотиками, грабит банки, и у него на совести уже несколько убийств. Черным Сатаной руководит не только корыстолюбие и жажда приключений, но и соображения принципиального характера. Когда-то ему очень не повезло с молоденькой девушкой, и он превратился во врага рода человеческого. Для него стало сердечной потребностью творить зло и беды, он преступник по убеждению; в этом он признается незадолго до своего ареста в кругу сотоварищей, которые удивляются ему и боятся его, ибо они воруют из менее сложных побуждений. Они что-то благоговейно и смущенно бормочут, узнавши, как необычно обстоит дело с их шефом Черным Сатаной, что он, оказывается, не всегда был преступником, а совсем наоборот – был гусарским офицером. В течение этой драматической сцены злодей снимает маску; его лицо – под котелком, над закрытой темной рубашкой – ужасает своей бледностью, но все еще производит впечатление аристократизма и трагичности, несмотря на свою порочность.
Авторитетных деятелей кино очень впечатляет эта жестокая, страдальческая мина. Хефген полон неожиданностей, он своеобразен, он даст хороший сбор как в столице, так и в провинции. Так говорят авторитетные господа, и предложения, которые получает от них Хефген, превосходят все его. надежды. Кое от чего приходится даже отказаться; его связывает контракт с Профессором. Но могущественные деятели кино тем ревностней за ним охотятся. Они вступают в связь с господином Кацем и фрейлейн Бернгард, предлагают значительные отступные, если им на несколько недель в сезоне предоставят артиста Хефгена. Сколько телефонных переговоров, сколько переписки, сколько встреч! Бернгард и Кац неуступчивы, даже за огромные деньги они не согласны отказаться от своего любимца. Хефгена домогаются. Всем он нужен. А он сидит в своей голой изысканной квартире со стальной мебелью, стервозно улыбается, иронически комментирует борьбу между театром и кино за его драгоценную особу.
Вот она, карьера! Великая мечта воплощается в действительность. Надо только уметь мечтать, думает Хендрик, из смелой мечты всегда родится реальность. Ах, она еще прекрасней, чем он мечтал І В каждой газете, которую он раскрывает, он ищет только свое имя – опытная Бернгард заботится о таких публикациях, и теперь его имя всегда пишут правильно и почти таким же жирным шрифтом, как имена тех давно испытанных звезд, за славой которых когда-то в ресторане провинциального театра он с такой завистью следил. На титульном листе солидный иллюстрированный журнал помещает фотографию Хендрика. Ну и физиономию скроит Кроге, когда ее увидит! А консульша Мёнкеберг? А тайный советник Брукнер? Все, кто относился к Хефгену скептически и несколько высокомерно, теперь благоговейно содрогнутся, видя, как головокружительно, как круто он поднимается вверх.
В конце сезона 1929/30 Хендрик Хефген стоит значительно выше, чем, в его начале. Все ему удается – сплошные триумфы. В театрах Профессора к нему прислушиваются чуть ли не больше, чем к самому шефу (который, впрочем, редко бывает в Берлине, все больше в Лондоне, Голливуде или Вене). Хефген правит господином Кацем и мадам Бернгард. Давно уже он позволяет себе так же бесцеремонно обращаться с обоими, как некогда со Шмицем и с фрау фон Герцфельд. Хефген определяет, какие пьесы принимать, от каких отказываться, вместе с Бернгард распределяет роли среди артистов. Авторы обхаживают его; артисты, стремящиеся выступить, обхаживают его; свет – или клика богатых снобов, так себя именующая, – обхаживает его, ибо он на вершине.
Все снова как в Гамбурге, но в большем масштабе, в других измерениях. Шестнадцатичасовой рабочий день, а в перерывах интересные нервные припадки. В элегантном ночном ресторане "У дикого всадника", где Хендрик с часу ночи до трех часов утра собирает вокруг себя обожателей, он иногда вдруг падает, держа в руке стакан с коктейлем, с высокой табуретки. Маленький обморок, ничего страшного, однако же все присутствующие дамы визжат. Фрейлейн Бернгард спешит с нашатырем. Когда артист Хефген в таком положении, всегда вблизи находится преданная женщина. Он снова довольно часто позволяет себе эти маленькие припадки: сначала дрожь или тихий обморок – потом конвульсивные вскрики. Они на него хорошо действуют. Он встает освеженным, как из целительной ванны, полный новых сил для многотрудной, изнуряющей, полной наслаждений жизни.
Впрочем, теперь ему уже нет нужды столь часто прибегать к спасительным припадкам. Принцесса Тебаб снова рядом. В течение первой берлинской зимы он оставлял без ответа грозные письма черной дочери вождя, выполненные в причудливом стиле и полные орфографических ошибок. Но теперь Барбара почти окончательно покинула его, она не выносит суеты блистательного супруга; все реже она возвращается в Берлин, ее комната в изысканных апартаментах у площади Рейхсканцлера почти все время пустует, она предпочитает более тихие помещения в доме тайного советника или на вилле у генеральши. И Хендрик решается послать своей Джульетте деньги на дорогу – жизнь без нее лишена остроты, унылые дамы, фланирующие в высоких сапожках по Тауэнтцинштрассе, не могут ее заменить. Принцесса Тебаб не заставляет себя долго упрашивать. Она тотчас является в Берлин.
Хендрик снимает ей комнату в отдаленном районе и минимум раз в неделю наносит туда визиты; как таящийся преступник, закутавшись шарфом до самого подбородка и глубоко надвинув шляпу на лоб, он крадется к возлюбленной.
– Если меня накроют в таком наряде, – шепчет он, влезая в свой тренировочный костюм, – я пропал! Мне крышка!
Принцесса Тебаб забавляется его страхом; она смеется сипло и от всего сердца. Ради удовольствия видеть, как он трясется, и чтобы вытрясти из него побольше денег, она предвещает ему уже в сотый раз, что придет в театр и завизжит, как дикая кошка, когда он выйдет на сцену.
– Вот увидишь, малышка, – дразнится она. – Правда, я так и сделаю как-нибудь на большой премьере вот хоть на следующей неделе. Надену пестрое шелковое платье, сяду в первый ряд. Вот будет скандал!