В тот вечер Сева дал себе слово: раз уж ввязался в эту историю, он обязан сделать всё, от него зависящее, чтобы Наде было хорошо. Впрочем, зависело от него очень немногое: был свидетелем в ЗАГСе, помогал молодым двигать мебель, приносил книги и воевал с фирменными календарями, которые Надежда развешала по стенам. Вина и жалость - это было в основе, а остальное доделала фантазия. Любопытный сдвиг произошел у Севы в сознании: все чаще ему казалось, что и семья эта, и бедный ее уют, да и сама Надежда - творение его рук…
Если бы Сева узнал, что, по мнению Надежды, он "тащится и млеет", творческая радость его была бы сильно замутнена. К счастью, он совершенно ни о чем не догадывался и продолжал себя чувствовать в этом доме как дома.
4
- А, Себастьян, и ты здесь! - весело вскричал Олег.
Такая у него была манера: он не любил называть людей просто по именам, ему это казалось скучным. Бориса Лутовкина он звал то Билли, то Боборыкиным, то каким-то Барбудой, а Сева (Всеволод) превращался у него в Савосю, Володю, Сильвио и Иоганна Себастьяна Баха.
Встреча друзей была бурной и радостной.
- Что-то ты не мужаешь, - сказал Олег, похлопывая Севу по спине. - Пора, друг, пора. Хочешь, я тебя в клуб дзюдо запишу? Это тебе не иго-го. Ездить, правда, придется ко мне в Южный порт, но зато эффект потрясающий. Две недели поломают - и станешь другим человеком.
- А зачем мне другим? - улыбаясь, отвечал Сева. Он вынужден был придерживать очки: от каждого Олегова хлопка они соскакивали у него с носа. - Мне и так хорошо.
- До поры, Савося, до времени, - назидательно сказал Олег. - Защищенным надо быть, эпоха такая. Могут побить.
Он прошел в передний угол, развернул кресло, сел лицом к Севе, долго, прищурясь, дружелюбно на него смотрел. Крупный, светловолосый, самый стандартный из них троих, Олег был в синем пиджаке с металлическими пуговицами, в светлых брюках и казался похожим то ли на летчика-любителя, то ли на молодого миллиардера.
- Что это ты, братец, закисший такой? - спросил он наконец.
- Да вот, - сказал Сева, - хозяин на улицу гонит.
- Кто? Бургиба? Не бери в голову. Когда захотим, тогда и уйдем. Ну, а вообще - как у тебя? Далеко еще до синих слонов?
Это была школьная Севина присказка: если каждое утро выливать в унитаз ведро синей воды, то и рыбки в реке станут синими, и трава на берегу посинеет, но до синих слонов еще ох как далеко. Как-то запала Олегу в душу эта нехитрая мудрость, и он часто, по поводу и без повода, ее вспоминал.
- Да приближаемся потихоньку, - с застенчивой улыбкой отвечал Сева. - Восьмая глава.
- Уже восьмая! А как называется?
- "Детская месть Печорина".
- Вона. Ишь ты. Детская месть. Значит, что у нас получается?
И Олег, загибая пальцы, перечислил названия семи предыдущих глав никому не известной книги, из которых Лутовкин запомнил только одно: "Песни карлика". Олег вообще многое помнил касательно своих друзей и не упускал случая козырнуть памятью. Насколько можно было судить, в Севиной книге речь шла о Лермонтове (хотя сам Сева упорно это отрицал: "Нет, о жизни вообще"). Лутовкин уважал словесность, полагая ее равноправною формой познания, но, когда речь заходила об этой книге, он не трудился скрывать раздражение: ему и жалко было Севу, понапрасну гробившего время жизни, и претила вся эта несуразная болтовня.
Поэтому, потоптавшись для виду в гостиной, Лутовкин удалился в прихожую к телефону. Время шло, назревали обстоятельства, и надо было выпутываться из положения.
Был один только способ удалить Севу: звонок мамаши Корнеевой. Сева боготворил свою мать. Эта рыхлая женщина вот уже много лет страдала таинственным заболеванием, природы которого никто не мог определить. А проявлялось это заболевание так: целыми днями она лежала в постели, читала, курила, ночами мучилась от бессонницы, а по утрам жаловалась на головную боль. Все заботы по дому, включая стирку, уборку, стряпню и доставание продуктов, брал на себя смиренный и работящий супруг, майор тыловой службы, а после его смерти домоводческую эстафету принял старший брат Севы, унаследовавший натуру отца. Он работал водителем автобуса, не пил, не курил, не знался с женщинами, всё до копейки приносил в дом и увлеченно обслуживал маму и Севу. Сева трудился над своей монографией, а мать лежала, читала и поглядывала на всех поверх книги желтыми глазами, казавшимися яркими на ее бледном лице. Она живо интересовалась делами сыновей и их приятелей, охотно вступала в беседу. Лутовкин побаивался этой женщины: ее увядший рот с поразительной легкостью произносил желчные фразы, а глаза всегда смотрели беспокойно, зорко и пристально. Сева не уставал повторять, что он ей всем, всем обязан, но в чем это выражалось конкретно, Лутовкин не спрашивал: семейные легенды лучше не разбирать. Олег ненавидел мадам Корнееву всеми переливами своей флотской души: однажды эта женщина назвала его рептилией. Прямо в глаза и сказала, не помнится уже, по какому поводу, а может быть, и без повода, случались с нею такие внезапные озарения, смотрит на человека - и вдруг получай ни за что оплеуху: "А ты, дорогой мой, рептилия". Обременять такую женщину просьбами, да еще деликатного свойства, было, конечно, бессмысленно, но со старшим Корнеевым Лутовкин надеялся столковаться. Он несколько раз набирал номер - как на беду, мадам Корнеева пребывала в бродячем состоянии и подходила к телефону сама. Услыхав ее тихий, придушенный голос, Лутовкин тут же бросал трубку. На третий или четвертый раз она спокойно сказала:
- Ну, погоди, кошка драная, я тебя отловлю.
Взглянув на часы, Лутовкин впал в уныние и возвратился в гостиную в самом гнусном расположении духа.
Олег как ни в чем не бывало, развалясь в кресле, благодушно беседовал с Севой, делился с ним своими жизненными задумками. Сева слушал очень внимательно, даже напряженно, как будто разговор шел на малознакомом языке, и на лице его было смешанное выражение недоверия и почтительности. Планы Олега сводились, как обычно, к тому, чтобы малыми усилиями заработать побольше денег и зажить наконец без проблем, только подсчеты он вел не в рублях, а в финских марках. Купить вскладчину теплоход и водить его по Сайменскому каналу - вот такую идею Олег лелеял, и обещала эта задумка баснословные барыши. Впрочем, у Олега в мыслях всегда были не сотни и не тысячи даже, страшно сказать: если бы его планы сбывались хотя бы в десятой части, он давно уже и в самом деле стал бы миллиардером. Только не могли они сбыться ни на сотую долю процента - слишком много и охотно Олег о них говорил, бесконечные разговоры эти разъедали любой, даже самый надежный замысел, словно ржавчина, создавая успокоительное ощущение, что дело уже идет.
Нет, кое-что Олегу ухватить удавалось, но больше, как он сам признавал, "на дуру", по мелочам. Вдобавок Олег недостаточно твердо держал собственную мысль, и сегодняшний рассказ его то и дело соскакивал на какую-то не относящуюся к делу трансформаторную будку, которую ему обещали уступить почти даром, за десять тысяч даже не марок, а просто рублей. По всей вероятности, Олег уже взял на себя какие-то обязательства перед владельцами будки, и воспоминание об этом его неприятно волновало.
- А что, она на самом берегу стоит? - добросовестно пытаясь вникнуть в суть идеи, спросил Сева.
- Кто на берегу? На каком берегу? - удивился Олег.
- Не кто, а что, - терпеливо и кротко пояснил свой вопрос Сева. - Телефонная кабина, она прямо на берегу?
Олег долго молчал, серьезно глядя на Севу.
- Да, брат Сильвио, - сказал он наконец. - Интеллект у тебя для других целей.
Лутовкин понял, что настал подходящий момент.
- Ну что, ребята? - сказал он, нервно потирая руки. - Чтой-то знобит меня сегодня. Выпьем граммулечку - и ступайте вы по домам. А я себе прилягу.
- Вот, пожалуйста, опять, - проговорил Сева, обращаясь к Олегу. - Я тебе говорю, он плохое задумал. Одного его никак нельзя оставлять.
- Почему нельзя? Можно, - сказал Олег и поднялся во весь свой внушительный рост. - Ежели связать хорошенько - то можно.
Вразвалочку он подошел к Лутовкину, обхватил его своими могучими лапами и, хотя Лутовкин раздраженно сопротивлялся, поднял его и закинул себе на плечо.
Сева понаблюдал, как Лутовкин дрыгает в воздухе ногами, потом молча направился к выходу.
- Э, ты куда? - спросил Олег. - За веревкой?
- Нет, домой позвоню, - сказал Сева. - Надо маму предупредить, чтобы к ужину не ждала.
5
Когда он вышел, возня сразу же прекратилась. Олег поставил Лутовкина на пол, тот с досадой передернул плечами и плюхнулся на диван.
- Ну что ты будешь делать?
- Давно сидит? - вполголоса спросил Олег.
- Да полчаса уже, если не больше, - шепотом отвечал Лутовкин.
- И не понимает?
- И не понимает! - сказал Лутовкин с отчаянием. - Я уж и так, и этак… А напрямую - нельзя. Ты его знаешь.
Олег задумался.
- М-да, накладочка, - сказал он. - Значит, пошел у мадамы отпрашиваться… А может, мадама его призовет?
- Она как раз в форме, - печально промолвил Лутовкин. - По квартире колышется.
- Ну, ничего, - сказал Олег, помолчав. - Я его сейчас вразумлю.
- Нет уж, ты, пожалуйста, не встревай в это дело, - вскинулся Лутовкин. - Знаю я тебя, китобоя. Тут ситуация деликатная, тебе не понять.
- Чистеньким хочешь остаться? - насмешливо спросил Олег. - В желтой рубашоночке, брезгливенький такой? А я, значит, отброс, портянка?
- Ты холостяк, братуля, - миролюбиво ответил Лутовкин. - Это всё в корне меняет. По крайней мере для него.
Олег не любил долго сердиться.
- О-хо-хонюшки. - Он походил по комнате, поколупал ногтем прутик багульника. Вдруг светлые брови его насупились.