На следующий день Суржикова вызвали в партком. Он явился ни жив ни мертв. В глубине души он никогда не верил, что галантное приключение в Японии сойдет ему с рук. Едва вернувшись домой, он принялся писать объяснительную записку, но получилось до того глупо и неубедительно, что опускались руки. Погас свет, села на колени, расстегнула кофточку, открыла грудь… тьфу!., чушь какая-то. А главное, сам собой напрашивается вопрос: почему к другим не села, а именно к тебе? Не села же она к Олегу Петровичу, значит, поняла, к кому можно сесть. Не пытайся выкрутиться, Суржиков. Ты исказил образ советского специалиста в глазах японской общественности, скомпрометировал наше КБ, подвел страну. А он будет жалко лепетать, что это в последний раз, что он исправится, самоотверженным трудом искупит свою вину. Конечно, его не послушают, и будет общественный суд, похабные вопросы под видом уточнения обстоятельств, смешки, ханжеские, лицемерные нравоучения тайных развратников, которые тринадцатую зарплату отдадут, дай только подержаться за голую грудь японки… Но кто его все-таки заложил? Неужели Олег Петрович, а ведь дал слово, что никому не скажет. Как-то не похоже на него, слишком мелочно. Фирмачи? Чего ради? В отместку, что он попортил им кровь. Но широкий жест Олега Петровича дал им куда больше, нежели они рассчитывали. Гейши или, как их там, отессы? А им-то какая корысть? Нечего голову ломать. У них всюду есть глаз, от них ничего не скроется, и в собственной квартире, и на службе, и в токийском баре ты весь как на ладони.
- Докатились, Суржиков? - Мущинкин не встал из-за стола, не протянул руки, хотя обычно был обходителен с посетителями, особенно беспартийными.
- Я хотел сам прийти, - пролепетал Суржиков. - Даже заявление на себя написал… Я, правда, ничего не делал… Они, знаете, какие нахальные…
- Вы бы уж помолчали о нахальстве. Имейте в виду, Суржиков, своим поведением вы поставите себя вне рядов партии.
- Я беспартийный, - напомнил Суржиков.
- И очень плохо. Если вы будете себя так вести, мы примем вас в партию и вышвырнем вон. Чтобы не засоряли ряды. Попомните вы Голодандию!
- Японию, - поправил Суржиков.
- Какую еще Японию? - не понял Мущинкин. - Ах да, Япония! Много у нас сотрудников было в Японии? Кроме директора - никого. И после такого путешествия вы пользуетесь связями, чтобы отобрать у ваших товарищей поездку в нищую Голодандию!..
- О чем вы? - в отчаянии вскричал Суржиков, хотя на самом дне отчаяния затеплился огонек надежды - гейши не имеют отношения к его вызову в партком.
- Как о чем? - опешил Мущинкин, видя, что собеседник искренне обескуражен. - О поездке в Голодандию.
- На кой она мне сдалась? Я же был там!
- То-то и оно! - вновь завелся Мущинкин. - На золотишко дешевое потянуло, на китайские рубашечки?..
И тут Суржиков окончательно понял, что японский инцидент не имеет никакого отношения к происходящему. Он сразу успокоился.
- Рубашку я уже купил. Мне в Голодандии делать нечего. Я и не слыхал об этой поездке. - Голос его звучал твердо.
- Как не слыхали, когда все только об этом и говорят. Люди работать перестали.
- А я не переставал. У меня за время отсутствия столько скопилось - не разгребешь.
- Можете написать, что вы не претендуете на эту поездку? - успокаиваясь, спросил Мущинкин.
- Да ради Бога!..
- Садитесь. Вот бумага, ручка: пишите… В партком КБ… ФИО… заявление. "В связи с крайней занятостью по месту основной работы и плохим состоянием здоровья, подорванным тяжелым климатом Японии, а также сознавая свои обязательства перед коллективом и товарищами, не имевшими длительное время зарубежных поездок, ехать в Голодандию категорически отказываюсь". Подпись.
Мущинкин взял заявление, прочел его про себя, шевеля губами, и спрятал в карман коверкотовой "сталинки".
Этот строгий полувоенный китель был проявлением легкой и неопасной фронды. После так называемого разоблачения культа личности большинство партийных руководителей поспешило напялить костюмы-тройки и галстуки. Но не все оказались конформистами, гвардейцы духа, верные милой тени (при всех отдельных ошибках этой тени), не изменили аскетическому облику большевика строгих и ласковых сталинских дней.
- Ну и хорошо, Суржиков, так держать. В партию хочешь? - Мущинкин всем беспартийным говорил "вы", оставляя сердечное "ты" лишь для настоящих товарищей, но сейчас он испытывал такое доверие к Суржикову, что подарил его этим братским обращением.
- В какую? - не понял Суржиков, но тут же спохватился: - Спасибо, товарищ Мущинкин, я еще не готов.
- Я тебя не тороплю. Будь здоров. Постой, а правда, в Голодандии золотишко баснословно дешевое?
- Не знаю, нам не давали карманных денег.
Выпроводив Суржикова, Мущинкин позвонил Ступаку.
- С Суржиковым - нормалек. Олег Петрович тут ни при чем. Обычный бардак. Куда девался Устюжин, пора выводить его на райком.
Ступак ничего не слышал об Устюжине. Слаботочник как в воду канул.
А Устюжин попал в ловушку, предусмотреть которую не могли даже такие ушлые люди, как Мущинкин и Ступак. Началась медицинская страда весьма удачно. Хотя психдиспансер находился в одном из тупиков Божедомки, а наркологический центр - на Каширском шоссе, районный вытрезвитель - за Речным вокзалом, а кожно-венерологическая клиника - в Сокольниках, Устюжину, человеку выносливому и мобильному, удалось охватить их за три дня. Подкрепленный справками, что он не психопат, не наркоман, не алкоголик и не сифилитик, Устюжин бодро устремился за рентгеновскими снимками (в районе Тимирязевской академии) и за электрокардиограммой, которую делали в Чертанове. Дело в том, что нижний этаж его поликлиники обесточился в связи с дорожным строительством - случайно перерубили кабель, поэтому рентгеновский кабинет и ЭКГ не работали.
Затем он быстро проскочил глазника, отоларинголога, хирурга, невропатолога, уролога, дерматолога - никто его не осматривал, только записывали что-то в большую книгу и заполняли какую-то карточку с усталым и равнодушным видом; лишь невропатолог ударил его зачем-то молоточком под коленкой, отчего нога подскочила и чуть не сбила очки с носа врача. Не было затруднений и в гинекологическом кабинете, куда тоже пришлось заглянуть. Даже работники поликлиники не боялись говорить вслух, что посылать мужчин к врачу по женским болезням - глупость и головотяпство. Дело в том, что в старой инструкции в графе "гинеколог" было указано "только ж.", а в новой инструкции это указание отсутствовало. Трудно сказать, почему так случилось: может, по рассеянности, а может, сочли излишним указывать на то, что само собой разумеется. Но поскольку разъяснений к инструкции спущено не было, руководство поликлиники сочло за лучшее действовать по букве, тем более что все сводилось к короткой пометке "жалоб нет", в гинекологическое кресло мужчин не усаживали.
Наконец Устюжин добрался до терапевта, который и выписывал справку. Но тут выяснилось, что у него нет анализа крови на протромбин и холестерин, а в поликлинике этот анализ делают только по средам. Был как раз четверг. Пришлось Устюжину съездить в Лихоборы, в Институт переливания крови, где за бутылку коньяка ему сделали этот анализ. На другой день он вновь предстал перед терапевтом. Вот этот потерянный день и погубил Устюжина, хотя, с другой стороны, поднял к новой, высшей жизни.
Даже не взглянув на собранные Устюжиным материалы: свидетельства о нравственном и психическом здоровье, анализы мочи, крови, рентгеновские снимки и кардиограмму, старый врач с рачьими - за толстыми линзами - глазами принялся что-то строчить в растрепанной книге. Устюжин посчитал, что дело в шляпе, но тут им заинтересовался находившийся в кабинете глыбистый, коренастый доктор с буденновскими усами.
- Снимите штаны, молодой человек, - сказал он Устюжину.
- Не морочь ему голову, - оторвался от своей писанины терапевт.
- Я ему другое место поморочу! - загрохотал усатый.
Он был проктологом и, подобно большинству коллег по этой довольно молодой медицинской специальности, пламенным энтузиастом своего дела. В поликлинике он консультировал раз в неделю и жадно накидывался на каждого пациента. Устюжин повиновался. Врач поставил его в позицию, усилил глаз линзой и заглянул внутрь. Устюжин вдруг услышал его обрывистое дыхание, будто врач взлетел бегом на телевизионную башню. Затем в плоть его чуть болезненно проникли два пальца.
- Господи Боже мой! - хрипло произнес врач. - Матка Боска Ченстоховска!.. Мон дье!.. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!.. Готт им химмель!..
Он подошел к своему коллеге и взял его за щеки.
- Посмотри, какое чудо!
- Убери свои грязные лапы! - взвизгнул тот, ударив усатого линейкой по пальцам. - Свинья!.. Лазишь черт знает куда, а перед едой не моешь рук.
- Нет ничего чище ануса! - глубоким голосом сказал усатый, но руки убрал. - Помнишь, как начинается учебник великого Урениуса: "Я представляю себе волнение юного ума, приступающего к изучению заднего прохода". Поди сюда, не пожалеешь.
Врач подошел и устремил рачий взгляд в глубь Устюжина.
- Ты ничего не видишь?
- А что я могу увидеть? - раздраженно спросил врач.
- Совсем забыл анатомию? Посмотри на дельта-концентрическую мышцу. Видел ты что-нибудь подобное? Три кольца, как на Олимпийских играх.
- Д-да… - протянул старый врач, и тут, видимо, что-то ожило в его заросшей памяти. - Невероятно!.. Знаешь, а ведь это открытие!.. На государственную тянет.
- А Нобелевскую не хочешь?.. - агрессивно сказал усатый. - Давай сейчас сообща заприходуем это событие. Ты подпишешь, завотделением и секретарь партийной организации. Не то Берендеев наложит лапу - и привет!