- Когда постарею! - И стрельнула зелеными глазами в Генерала.
- Кишечник!.. Кажется, все?
Генсек оживал буквально на глазах: порозовели щеки, глубоким и спокойным стало дыхание.
Генерал в задумчивости вышел из кабинета. "А Селезенка очень недурна!" - вспомнил он, стряхнул докучные мысли и чуть было не столкнулся с появившимся в дверях Главным идеологом.
- Ты-то мне и нужен, - проскрипела верста в пиджаке и вдруг заканючила бабьим жалостливым голосом: - Освободи меня от Голодандии, будь другом!
"Другом"! Главный идеолог люто ненавидел его. То была ненависть узурпатора и завистника. Ни для кого не было секретом, что он захватил место, по праву принадлежавшее Генералу. Комбинация, уведшая Генерала со Старой площади на площадь Дзержинского, была осуществлена совместными усилиями его и Генсека, тоже опасавшегося соперничества. Два злобных полуразвалившихся и любящих власть старика боялись его относительной молодости и относительного здоровья (бодрый вид Генерала был обманчив, но рядом с ними он казался цветущим юношей), его ума, образованности и порядочности. К тому же знали точно, что рано или поздно он станет первым, а потенциальных преемников никто не любит.
И вот этот ненавистник воззвал к дружбе. В чем тут подвох? Дело выеденного яйца не стоит: послать работника в отсталую дружественную страну. Но им занимается сам Генсек, на нем провалился Главный идеолог, и вот теперь хотят подставить его. На мгновение мелькнула мысль: не слинять ли? Можно лечь в больницу на обследование. Можно сочинить микроинфаркт - любимую дипломатическую болезнь ответственных работников, но он тут же подавил недостойную слабость. Он обязан одержать победу там, где провалился Главный идеолог. И заверил своего собеседника, что расстарается для друга.
Они расстались. Главный идеолог шаркнул ногой в направлении кабинета Генсека, а Генерал вызвал лифт. Конечно, стоило бы повидаться кое с кем и подразузнать об этом загадочном деле, но была опасность, что Главный идеолог пустится в обратный путь и закупорит дорогу до вечера.
Секретаря парткома Мущинкина вызвали на Новую площадь. Он удивился, но никакой тревоги не испытал. У него все было чисто. Случись это в прежние времена, Мущинкин тоже пошел бы без страха и сомнения, он свято верил в справедливость органов, в щит и меч государства. Нет дыма без огня: если человека брали; значит, было за что. Ведь его же не посадили, и никого из родственников не посадили. Неопровержимый аргумент перевешивал для Мущинкина всю болтовню, поднявшуюся после XX съезда. Сейчас, правда, болтали куда меньше, вообще не болтали, и Мущинкин видел в этом подтверждение своей правоты. Перед Генералом предстал бодрый, отмобилизованный, с чистым, прямым взглядом партийный человек.
Вначале поговорили о том о сем, для разминки. О погоде, о мемуарах "Ренессанс", которых оба не читали, об открытии века в заду Устюжина. Мущинкин счел уместным напомнить Генералу, в каком коллективе сформировался Устюжин. Заурядность, недалекость Мущинкина были так очевидны даже в этом коротком разговоре, что Генерал несколько озадачился, более того - струхнул. Если на нем обжегся Главный идеолог, значит, есть какая-то тайная сила в банальнейшем представителе среднего партийного звена. Но надо было переходить к делу.
- Вы что - решили извести Голодандию? - спросил Генерал осторожно.
Мущинкин улыбнулся - оценил генеральский юмор.
- Зачем нам ее изводить? Мы интернационалисты.
- Плохие интернационалисты. Не хотите помочь стране.
Мущинкин не ответил, будто не понял.
- Почему до сих пор не оформили человека?
- Казус вышел, товарищ генерал. Кто знал, что Устюжин - феномен. Наша недоработка. Сейчас исправляем. Задействован товарищ Садчиков. Хороший, крепкий кадр.
- Он же бухгалтер, а нужен химик.
Мущинкин развел руками:
- Голубцова Тамара Ивановна в декрете. Остальные невыездные. Пятый пункт.
- Не все же… - вяло возразил Генерал.
С ним творилось что-то неладное. Он все больше робел перед ничтожным, но непоколебимо уверенным в своей правоте человеком.
- Я и говорю, не все. Тамара Ивановна Голубцова в декрете.
- У вас еще Суржиков есть. - Генерал пытался придать голосу суровую твердость, но слышал в нем какое-то противное дребезжание.
- Он только что из Японии вернулся.
- Ну и что же? Он там не груши околачивал - дело делал. И Голодандия требует Суржикова.
- Они не знают, что он только что был в загранке.
- Да какую же это играет роль? - Генерал стукнул кулаком по столу, но жест получился не угрожающим, а беспомощным.
- Как какую? - удивился Мущинкин. - У нас большой коллектив. Путев… приглашение на одного человека, и мы не можем посылать товарища, который только что вернулся из длительной поездки. Нельзя же так: одному пироги да пышки, другому кулаки да шишки. Это не по-партийному. И коллектив нас не поймет.
- Да ведь гибнет страна, Мущинкин!
Тот вынул из кармана слегка помятый листок бумаги и протянул Генералу.
- Что это? - не взяв бумаги, спросил Генерал.
- Заявление товарища Суржикова. Будучи занят по основной работе и уважая интересы коллектива, он от поездки отказывается, - как по писаному, сказал Мущинкин. - В сложной ситуации товарищ Суржиков повел себя как настоящий советский человек.
- А вы уверены, что бухгалтер Садчиков поможет Голодандии?
- Этого не могу сказать ни за товарища Садчикова, ни за товарища Суржикова.
- А Голодандия может. И требует Суржикова.
- Требовать они не имеют права, - улыбнулся Мущинкин. - Мы суверенное государство. Товарищи из Голодандии не знают нашей ситуации. Надо им объяснить, и они успокоятся.