Таким способом мы добрались до первых бохио недружелюбных гуарани, уже хорошо знакомых с цивилизацией. Их мы успокаивали своей безоружностью и ублажали подарками, еще остававшимися в наших сумках. Уговаривали не бояться лошадей. Забавно, что они в ответ протягивали орехи и мед, которые многие лошади, к нашему изумлению, охотно ели. А нам они великодушно отплатили рецептом приготовления жареных червей, которые водятся в сахарном тростнике и почитаются за лакомство.
В одном селении мы наблюдали настоящую битву, с применением военных хитростей, между семейством пекари и семейством обезьян за обладание несколькими деревьями с шишками. Видели птиц невероятной окраски, орхидеи, неслышно поющие ночью, черных пантер, наблюдающих за пришельцами горящими как угли глазами; семьи пестрых тигров, дремлющих в развилках деревьев и нападающих на людей только в пустыне и в случае крайней необходимости.
Мы сражались с затаившимися вампирами и с мохнатыми пауками величиной больше ладони португальского крестьянина.
Теперь, имея богатый опыт, я могу сказать, что мир диких животных - это мир жизненной необходимости. Наш мир, мир людей, иной, нами движет жажда излишеств, страх перед будущим, страсть накопления.
Именно в этой сельве я постиг, что наши желания чрезмерны.
В каком-то смысле можно сказать, что мы шли по исконному Земному Раю.
Змеем-искусителем был не кто иной, как эта длинная вереница солдат в кирасах, проклинавших судьбу за то, что им приходилось воевать с колючими ветвями и мириадами москитов и слепней.
Мы преодолевали большие лагуны, сооружая мосты из стволов. После долгого пути по сельве мы снова вышли на слегка холмистую равнину под бескрайним небом. Добрались до больших рек и сподобились увидеть явление вселенского Бога в том невероятном водопаде на Игуасу, о чем я уже писал.
Старик Овьедо считал наш поход одним из величайших событий в истории завоевания Америки. За четыре месяца мы потеряли только одного человека. Его не убил ни индеец, ни хищник - он по неосторожности утонул в водах Игуасу.
Кинжал и крест. Оба лежат на столе, за которым я пишу. Кинжал короткий и широковатый - римский (похожими были вооружены римляне). Крест взят с железного нагрудника деда Веры. Потускневшее от времени распятие, только поблескивают колени Христа.
Испанцы в парагвайской сельве служили всего лишь мечом. За далью времени и пространства мне ясно видно, что мы были холодным стальным клинком, ничем больше. Мы были римлянами, только и всего.
А я надеялся изменить действительность. Думал, это будет легко. Но потерпел бесславное поражение. Я вовремя не понял, что в этом Парагвае, где сплошь болота и сельва, единственным золотом для наших людей были тела индеанок.
Уже когда мы по Игуасу приближались к Асунсьону на каноэ и видели дома из кирпича-сырца и скромную колокольню "кафедрального собора" на самом краю оврага, я должен был понять суть дела. Ибо над тихой рекой, где хорошо разносятся звуки, слышался веселый гомон учеников на переменке в школьном дворе. Непрекращающийся, беспечный крик детей, маленьких счастливых метисов.
Я прибыл, удовлетворенный тем, что доказал, как можно завоевывать без меча. (За нами следовали отряды индейцев-друзей на каноэ, прикрытых навесами из разноцветных перьев.) Я продемонстрировал моим офицерам и солдатам, что можно пройти в самую глубину Америки, преодолеть пятьсот лиг, ни разу не выстрелив и никого не убив.
Я проверил истину моего девиза - только вера исцеляет, только доброта побеждает… Но это не произвело впечатления на офицеров, даже на тех из них, кто были моими родственниками. Тем более на простых солдат.
Я начинал понимать, что по странному порочному наваждению мы склонны от природы к греху или к преступлению. По причине, не объяснимой здравым смыслом, мы погрязали в беспутстве, создающем свои собственные законы и ценности.
В Асунсьоне мы встретили десятки ребятишек, которые прыгали в воду с песчаного берега, и, хохоча, хватались за борт наших лодок, над которыми развевалось знамя, украшенное коровьей головой с грозными рогами.
Сотни детей. Быть может, детей больше, чем индейцев, перебитых Саласаром, Айоласом и баском Иралой, чтобы завладеть женщинами и наплодить этих детей (которых они не колеблясь называли своими).
Ирала мне прямо сказал, что он "от знатных индеанок" имел шестерых детей.
Так я принял во владение Рай Магомета, где у священников было по десятку индеанок в услужении. Где в официальных (нотариальных) документах значилось, что меняют индеанку на одеяло или красивую индеанкуна хороший огород, подготовленный для посадки американской белой и красной фасоли.
В судебных фолиантах подробно описаны все перипетии моей борьбы за изменение существующего порядка вещей, который одержал победу надо мной задолго до моего прибытия.
Никого не интересовала моя нравственная задача. Я видел взгляды разгневанных индеанок, когда предлагал, прежде всего, прекратить кровосмесительные связи, а затем попытался если не убеждением, то силой ввести моногамию. Никто не хотел такого порядка. Они смотрели на знамя с коровьей головой как на зловещий символ.
Индеанки, не уважающие и не понимающие наших иерархических градаций, осыпали меня яростной бранью, когда я шел в церковь или в аюнтамьенто.
Я принес разочарование и ненависть. Ввел железный военный порядок. Прогнал плетью "прислужниц" из ризницы.
Я почувствовал себя одиноким, окруженным всеобщей враждебностью, теряющим власть над происходящим.
Надо мной потешались, злословили.
Мужчины в глубине души больше склонны к греху и к преступлению. Я не исключение.
Вот почему наш Бог, наш Христос, - это не бог земной реальности. Он и его учение - вечная недостижимость, апория, беспрестанная фрустрация.
Я был узником в клетке своих костей, на земле, где всегда будут цвести апельсиновые деревья и источать аромат крохотные цветки жасмина.
Разврат распространялся, как пролитая ртуть, никто не был способен остановить его. В теплые ночи слышались звуки гитар, пенья и тамбуринов. Насыщенное страстью молчание влюбленных, а затем стоны любви, беготня. То были ночи диких котов, ревнивых пум, разгоряченных ящериц.
Только я лежал на своей постели в одиночестве, спрашивая себя: как может притязать на роль судьи тот, кто сам был героем подобных похождений?
Я задумал смелый и, возможно, безумный план - установить господство империи (и даже оправдать конкисту), строго следуя принципам нашей морали. То есть как бы вознамерился искупить вину Испании, действия которой со временем осудят как величайшее преступление - разрушение жизни индейцев, их верований, жизненного уклада, превращения их самих в орудия подневольного труда и разврата.
Я, грешник, взялся создать первое основанное на морали вице-королевство. Теперь, когда я пишу это после многих лет и многих неудач, мне даже стыдно такой благоглупости. В основе всех исторических событий - преступления. Сама История с большой буквы - преступное деяние. Как можно надеяться творить ее, не запятнав себя?
С первых же недель я ощутил вокруг себя пустоту. Я был одинок. Меня ненавидели.
Мне вздумалось собрать моих земляков, с великой радостью предававшихся чувственным утехам, для того, чтобы, объединившись, общими усилиями построить большую церковь, настоящий кафедральный собор.
Я думал, что сила веры, спасшая Испанию и придавшая величие всей Европе, сумеет поднять этих людей из ничтожества. Мы возведем церковное здание с высокой колокольней из пальмовых стволов, подвесим большой колокол, который отольем сами, чтобы звон его напоминал нам о верховенстве гласа Божия.
Однако через две недели все разбежались. Пришлось пригнать их обратно с сожительницами под угрозой тюрьмы. Я понял, что этот путь не годится. Призвал трех священников. Начал, подавая пример, сам копать ров для фундамента.
И все кончилось унизительным крахом, даже в моем присутствии люди едва сдерживались от смеха. Фрай Бернальдо, мой кандидат в епископы, однажды ночью сбежал с тридцатью индеанками-наложницами и устроил себе гарем на севере, возле озера Ипакараи.
Я приказал его арестовать, а мои родственники, немногие сохранившие мне преданность офицеры, обнаружили у него бумаги, из коих явствовало, что существует подлый заговор с целью отделаться от меня.
Большой колокол не был отлит. Он так и не зазвучал. Бронза так никогда и не отделилась от формы из липкой глины, которая с наступлением сезона бурь бесследно поглотила бронзу.
Потерпев крах с идеей креста, я вознамерился опереться на другой очистительный столп - на меч.
Военный строй избавляет мужчин от праздности. Я подумал, что следует их вытряхнуть из гамаков и циновок, пропитанных запахом женщин, где они проводили долгие жаркие часы сиесты и ночи разгоряченных самцов.
Я поставил перед ними великую задачу - добраться до величайшего в мире богатства, знаменитой Серебряной Сьерры, где горы из чистого серебра, а вершины их пронизаны жилками золота. До земли баснословно богатых племен женщин-воительниц, отрезающих себе одну грудь, чтобы удобней было опереть лук. Женщин, которые, победив в бою, требуют одного от поверженных врагов - чтобы те их оплодотворили.
Надо было дойти до Гавани Королей, а оттуда до горы Тапуагуасу, ворот всех земных богатств (той самой горы Потоси, которую открыли другие и которая теперь оплачивает величие Испании).