– Вы просто молодчина, что дожили до этого дня. Нам необходимо было встретиться! – радостно сказал я и простился с нею.
Я пошел обратно на свой пост, думая о Верочке Клюге, которую любил до сих пор. Мне было пятьдесят девять лет. Три года назад мне было пятьдесят шесть лет, а Верочке Клюге было пятьдесят три года. Она умерла в двухтысячном году.
В этот день я не мог больше править рукопись. Мысли мои были заняты Верочкой Клюге и ее ранней кончиной. Мне хотелось напиться, но я не позволил себе этого сделать.
А в воскресенье должен был состояться День города. Я решил обязательно сходить на этот праздник. Мне необходимо было развеяться от грустных мыслей. В десять часов я поехал на Невский проспект – именно тогда меня сменила моя сестра, Наташа. Я был еще в метро, когда наверху разворачивалось грандиозное действие.
Точно по расписанию на площади Восстания собрались Петры Великие в количестве двадцати пяти персонажей. Каждый император назывался по-особенному: "Бомбардир", "Артиллерист", "Оригинал". "Петр– Гулливер" передвигался на ходулях, "Петра-маленького" исполнял на сцене карлик в посеребренном цилиндре. Чтобы не испытывать судьбу, были приглашены исполнять роль Петра даже знаменитые актеры, которые за многие годы театральной службы сроднились с императорским сюртуком.
Вслед за Петрами Великими на сцену поднялись очаровательные фрейлины в костюмах "а-ля рюс" и со свертками в руках. Они изображали из себя мамушек-нянюшек, а белый сверток символизировал собой младенца Петра или просто Петю. Следует отдать ему должное – младенец громадной шумной толпы не испугался, вел себя спокойно и даже не плакал.
Рядом с Петрами Алексеевичами танцевали расписные красавицы в купальниках и страусовых перьях, что очень напоминало новое прочтение сказок о Жар-птицах. Не хватало разве что Иванушки-дурачка, чтобы изловить их сетями.
Основные персонажи карнавала пребывали возле сцены в радости и веселье. Сзади – вроде арлекины, спереди – шутовские палачи. Именно так их представил главный распорядитель карнавала, пригрозив, что если кто празднику не рад, палач вмиг окатит водой.
Количество людей на Невском будоражило воображение. Даже если кто и хотел сдвинуться с места, физически это сделать было невозможно. Просторный зрительный зал под открытым небом заканчивался там, где обозначились стеклянные витрины. Публика впечаталась своими спинами в дорогое стекло, грозя убытками салону Ананова, гранд-отелю "Европа" и "Идеальной чашке". Кто половчее, взгромоздились на прозрачные крыши автобусных остановок и на коней Клодта.
Чтобы праздный народ не заскучал, по всему Невскому проспекту расставили скоморохов с клоунскими красными носами. Они размахивали флагами с символами карнавала, кричали: "Виват основателю города!" – и взрывали огромные хлопушки.
Невиданная процессия медленно двигалась от площади Восстания в сторону Дома Книги. Возглавляла это грандиозное шествие четверка лошадей с наездниками.
Лошадей-то подобрали норовистых! Лошади всем своим видом указывали, что участвовать в этом невероятном празднестве не собираются – раздували ноздри, упрямо разворачивались, вставали на дыбы. Но укрощенные актером, прославившим свое имя ролью д’Артаньяна, – он восседал на самой норовистой, впервые без шляпы, но зато в треуголке – двинулись уже беспрепятственно, куда следует.
На Дворцовой площади руководитель карнавала, по заведенной традиции совершил "обрезание" Губернатору – отрезал добрую половину галстука. А жюри в составе скульптора, знаменитого ужастиком Петру Первому, герольдмейстера с иностранной фамилией и актера, сыгравшего в фильме "Брат" старшего братана, начали выбирать ко всеобщему удовольствию публики лучшего Петра – им оказался Петр с Васильевского острова. Шествие завершилось. А в небо уносились воздушные шары, их обгоняли белые голуби, а прямо под ногами рвались петарды. Веселое и запоминающее было зрелище.
Мне тоже пришлось потолкаться в шествии. Но результатом я был доволен. Мне не хотелось больше напиться.
И как много надо было еще совершить, прежде чем последовать за Верочкой Клюге. Я даже боялся, что моей жизни на это не хватит.
Капитолине Владимировне я позвонил в День Победы. Она очень обрадовалась моему звонку и просила ее не забывать. В это время я был занят нашей главной с Фриевым книгой "Матрица Суждения".
– Я поздравляю вас с Днем Победы! – сказал я в трубку Капитолине Владимировне.
– Спасибо тебе, Виктор, – тепло сказала К.В.
– Я сейчас пишу свою главную книгу, – радостно сказал я. – В ней очень хорошо написано о Верочке и нашей любви. Я хочу подарить эту книгу вам.
– Не знаю, дождусь ли я твоей книги. Уж очень неважно я себя чувствую.
– Вы уж доживите, пожалуйста, до следующего Дня Победы.
– Я постараюсь, – с надеждой сказала Клюге и повесила трубку.
Но книга не была готова ни в 2004 году, ни в 2005. Только в начале 2007 года мне удалось издать ее. Учитель серьезно болел, и мне пришлось издавать ее на свои деньги.
Я не звонил более Капитолине Владимировне. Думаю, что она так и не дождалась выхода моей книги. В этой книге несколько глав посвящены Верочке Клюге. Я не забыл ее. И как можно забыть свою первую любовь. Одного мне жаль, что я так и не спросил К.В., вспоминала ли обо мне Верочка Клюге. Эта мысль часто приходит ко мне и не дает покоя.
Глава тридцатая
Рукопись "Михайло Ломоносов"
С годами у меня накопилось множество рукописей. И однажды я задумался над целесообразностью их хранения. Все свои рукописи я сумел издать. Рукописи мои были напечатаны на машинке. Они пожелтели, поблекли… И я решил от них избавиться, потому что они лежали на платяном шкафу и делали неприглядным мое жилище.
Я снимал их со шкафа и выбрасывал в мусоропровод, расположенный на лестничной площадке. Рукописи веером летели в отверстие мусоропровода, который, словно удав, проглатывал их. Мне их было не жалко. А было время, когда я дорожил каждым исписанным листочком.
Много я выбросил рукописей со шкафа. И вдруг вспомнил, что в одну из них я недавно положил свою заначку – тринадцать тысяч рублей. Горькая досада охватила меня. Эти деньги я отложил на золотую цепочку и крестик внуку, которому в декабре исполнялось четырнадцать лет. Я сидел расстроенным на своем диване и удивлялся собственной беспечности. Но что я мог поделать? И тут взгляд мой упал на листы бумаги, валявшие на полу возле моих ног. И на них лежали, сложенные пополам, тысячные купюры. Я тут же поднял их и стал пересчитывать. Осталось только восемь тысяч. Пять тысяч улетели в мусоропровод вместе с рукописью "Матрица серебряная". Но я был очень рад и этому. Хоть какие-то деньги удалось сохранить.
Разбирая бумаги, я обнаружил рукопись романа в стихах "Михайло Ломоносов". Она была переплетена в темно-синий твердый переплет. И их было два экземпляра. Эта рукопись была написана двадцать лет назад. Я, кажется, хотел издать ее к 280-летию со дня рождения величайшего русского гения, но все время был недоволен текстом романа. Поэтому я просто взял и положил его в ящик стола.
А потом начались невероятные исторические события, которые полностью изменили нашу жизнь. И мою в том числе. Я совсем перестал писать стихи. Увлекся прозой и написал в соавторстве со своим духовным Учителем, Валерием Фриевым, с десяток книг. В 2006 году был принят в члены союза писателей "Многонациональный Петербург".
Но 3 сентября 2008 года я был у памятника "Детям Беслана", расположенного у церкви Успения Пресвятой Богородицы в Санкт-Петербурге на Малой Охте. Там проходил митинг осетинского землячества. Это событие так меня потрясло, что через неделю я написал стихотворение "Памяти детей Беслана". Собственно, с этого все и началось. Я понял, что должен попробовать себя в новой ипостаси.
И вот я держу рукопись "Михайло Ломоносов". Перед моим мысленным взором проносится вся моя жизнь. Но нерешительности более нет во мне. С волнением раскрываю рукопись и начинаю править стихи. И октавы зазвучали. Я понял, что у меня открылось второе дыхание. Ощущение легкости, молодости и, наверно, вдохновения не покидало меня до тех пор, пока, я не закончил работу над романом. А потом я отвез исправленную рукопись к Елене Владимировне Мошко, своему издателю.
Леночка Мошко, энергичная молодая женщина, тут же взяла мой роман в работу.
– Когда только ты успел его написать? – тепло спросила она.
– Ты не поверишь. Я написал его двадцать лет назад, а теперь хочу довести до ума к 300-летию Михаила Васильевича Ломоносова.
– Идея, конечно, грандиозная, – похвалила Лена. Через две недели макет романа был готов. А еще через полмесяца роман напечатали в типографии на Миллионной улице.
Я был счастлив, что мне удалось воплотить этот грандиозный замысел в жизнь. Но моя эйфория продолжалась недолго. Мой трезвый рассудок говорил мне, что роман еще очень сырой. И тогда я принял единственно правильное решение: показал роман на очередном заседании нашего союза писателей.
Я раздал членам союза что-то около двадцати экземпляров. Вечером, после возвращения домой, я позвонил Альмире Талхаевне Бикуловой, нашему председателю Союза писателей. Она сказала мне по телефону, что моим романом занимается Николай Сергеевич Михин. Я тут же позвонил Николаю Сергеевичу домой. Он действительно занимался моим романом.
– Я пишу рецензию на твой роман, – спокойно ответил Николай Сергеевич.
– И что вы думаете о романе? – с тревогой спросил я.
– Материал очень сырой, много инверсии, – тут же ответил Михин. Инверсия! Я даже слова такого не знал. Воистину, Николай Сергеевич был тем человеком, которого мне послал Господь.
– А вы не могли бы эту инверсию исправить? – подумав, предложил я.