- Я ж говорю, мужик, але, ты че, - тарахтел Сашулька, не умея скрыть злорадства.
"А, сволочь!" - Георгий швырнул трубку.
Комсомольское собрание было стремительным. Собрание - ристалище мирного времени, где еще проявиться мужчине?
- Это второй проступок товарища Середы за институт, - чеканил Хериков, искры торжества прыгали по меди. - Сегодня он обманул преподавателя, завтра он обманет… э-э… - Хериков не мог подобрать фигуру, - начальство! - сообразил он, - и мы не имеем право отвечать на последствия. - Он умело оглядел группу, начальство, Талалаева, Галину Тарасовну. - Пусть Середа расскажет комсомольцам и товарищам коммунистам - как он это сделал.
Все зашевелились, заоглядывались ехидно на Георгия: ну, как на этот раз выкрутится ловкий Середа?
Георгий встал.
- Я обманул двух преподавателей, - коротко сказал он, - я приношу публичное извинение. Я виноват. Наказывайте, - и сел.
Группа ахнула.
- Как это наказывайте? - не сразу сообразил Хериков и даже привскочил. - Ты расскажи товарищам комсомольцам и коммунистам, как ты это сделал!
Георгий пожал плечами, снова встал и снова спокойно сказал:
- Я объяснил все, что считаю существенным. Я совершил бесчестный поступок. Наказывайте.
- Нет, как это? Ты докладывай правду. - Хериков суетился, почуяв, что собрание кренится в какую-то мистическую сторону. - Нет, ну-ка ты доложи, доложи! - от досады он почти кричал.
Группа зашумела.
- И на ком это ты женишься, а? - В крике Херикова пробилось сладострастие. - А? На ком это? А? На ком?
Шум усилился, заерзали стулья, задвигались столы.
- Ставь на голосование! - прорвался Шнурко.
- Я предлагаю строгий выговор с занесением! - кричал Хериков. - Я предлагаю ходатайствовать к ректорату на строгий выговор по институту!
О последних словах Георгий догадался по движению губ - они утонули в слитном говоре взбудораженных голосов.
- Разрешите, пожалуйста, мне, - вдруг скромно встал Леонид Борисович.
Гам мгновенно смолк.
- Я предлагаю объявить Середе замечание, - он снял очки, обвел близорукими глазами аудиторию. - Я считаю - ошибся человек, с кем не бывает? Тем более Середа честно… - он поглядел в окно и вдруг задумался о чем-то своем, постукивая по столу очками.
Тишина повисла тем оглушительней, чем быстрее кивала головой Галина Тарасовна. Ей, как всякой женщине, нравились мужественные и гордые поступки.
Георгий выиграл. Георгий снова и снова выиграл.
- Иди сюда! - сразу после собрания отозвал Сашульку в уголок.
Там, схватив за грудки и гуляя желваками, проговорил:
- Если ты, придурок, ляпнешь про это Татьяне…
- Да че ты, че ты?.. - перепугался Сашулька.
Георгий отпустил, пришел в себя… Недоуменно посмотрел на Сашульку, потом хлопнул друга по плечу.
- Ниче-ниче. Не обижайся. Я пошутил. Нервы. Ты понял?
- Да че ты? Ну, понял. Ну ты че, Платоныч? Да я же понимаю… Да она все равно узнает…
Георгий выиграл, но горький осадок остался после раунда, шальная мысль - как легко может погибнуть такое крупное здание, здание, выстроенное им законно по всем правилам взрослой жизни и куда как нешуточное.
Один Коля Попин, член КПСС, посочувствовал:
- Что это ты, как говорится, расстроенный такой? Нужно, чтобы ты, понимаешь-вот, сознательно понял: нельзя же обманывать. Что же это, если все будут обманывать? А? Что же это, как говорится, будет?
- Окочурятся, - мрачно ответил Георгий.
- Ну…
- Цыган тоже коня от овса отучал…
- Какой цыган? Что ты это? - Коля забеспокоился. Он не любил нелегальщины.
- Сдох конь.
- Конь? Ну? Ты на что это, как говорится, намекаешь?
Да, нехорошо было на душе у Георгия.
Кислого привкусу победе прибавлял еще факт: хочешь не хочешь, история получила огласку. Георгий невесело сличил в уме дебет с кредитом и вывел - у себя: выговор за распитие, правда, снятый, и некрасивая история под занавес; у Херикова: чист - раз, член партии - два, производственник - три. Офсайт.
В грустные мысли вторгалось еще памятное торжество, выражение правомочного злорадства в глазах парторга на собрании. Словно наваждение, стоял мгновенный снимок выпуклого лица, вынести его и стереть оказалось трудней остального.
Георгий отложил отъезд.
32
- Саша, - сказал Георгий, - ты любишь женщин?
Они сидели вдвоем у Славика, Сашулька жадно разглядывал девочек.
- А че? - Сашулька с сожалением отвлекся.
- Вон ту хочешь? - Георгий кивнул на одну в колготках с забористым рисунком.
- Да ладно, Платоныч, - обиделся Сашулька, - все шуточки.
- Без шуточек. - Георгий и вправду был серьезен, даже мрачен. - Повезем на мансарду. Захочешь - один, нет - вдвоем.
- Когда, Платоныч? - Сашулька поверил в лицо Георгия, в углы губ накатила слюна.
- Я даром не работаю.
- Ну? Ну че? - Сашулька разгорелся, зашарил глазами по девушке.
Георгий пристально посмотрел на друга:
- Хотя… Ладно, забудь. Ты не сумеешь.
- Ну че, Платоныч, че? - Сашулька придвинулся ближе, влез локтем в блюдце.
- Ты на практику собираешься?
- Ч-чего?
- Ты знаешь, что пришла разнарядка из министерства?
- Ага, ну?
- В Пхеньян - двоих.
- А-а. Н-ну и кого? - Сашулька заранее завистливо втянул губы.
- Ты как думаешь?
- Ну… Ты и Хериков? - все-таки он обожал Георгия.
- Хм… В общем, так. Надо нам сделать ход севрюгой, а, старик? - Георгий деланно оживился. - Надо спереть у Херикова зачетку.
- Ага?
- Что "ага"? Понимаешь? - Георгий глядел на Сашу, как на муху.
- Не-а.
- За потерю зачетки что у нас?
- Вы-вы-в-выговор.
- Выговор перед распределением, а? И мы с тобой вдвоем - ту-у-у, - Георгий показал рукой, - на самолете "Боинг-747", а?
- Ага… А Ш-шнурко? - выговорил Сашулька, справившись с волнением после слова "Боинг".
- Шнурко? Ах, да. Здесь, - Георгий двинул себя пальцем по голове, - все просчитано. Мы ее подкинем Шнурко.
- Кого? - Сашулька страстно поглядел на девушку.
- Зачетку, придурок.
- А-а. Ага.
- Понял? Пусть заодно поцапаются дружки. Решай. Днем зачетка - вечером ландыш, - Георгий кивнул па колготки. - Пойду уложу.
Сашулька по-хозяйски развернулся к девушке, прикидывая, что… хорошо бы и ее того… в Пхеньян.
Георгий прошел к стойке.
- Славик, эту как звать? - кивнул в угол.
- Ту? - Славик протирал тряпкой блестящую панель. - Светик.
- Объява?
- Стольник. Что, сладкого захотел, мерин подорванный? Славик безмерно улыбнулся
- А без хаты?
- Н-ну…
Полтинник, - сказал Георгий, - и на ночь.
- Ишь, лошадь таберкулезная. - Славик задумался, положил тряпку, почесал ладонь. - Ладно. Только по дружбе. Когда нарисовать?
- Через пару дней. - Георгий стоял сух и деловит.
- Запиши телефон, волк. Позвонишь когда надо.
37
Гена Хериков и Шнурко, как сдружились на подфаке - в качестве соратников по партии и на основе общего взгляда на дисциплину в стране, - так и прибыли кассетой на стационар, прямо в корейскую группу. "Сапог сапога видит издалека", - говорил Арсланбек. Хотя Шнурко был москвич, а Хериков - донецкий, они до того шли друг к другу - первый как бы немного вогнутый, другой как бы немного выпуклый, - что их двоих окрестили в купели восточного отделения как одного. Окрестили, не заглядывая в святцы, - Шнухер. В слове имелось что-то неуловимо-еврейское, но этим пренебрегли.
- Шнухер! - кричал Уткин бригаде студентов, умостившейся под забором стройки перекусить. (Пабашкин - отдельно, спиной, с гигантским маминым гамбургером, который держал у рта обеими руками, так что делалось даже страшно - всунет ли? Он всовывал.
Выпив водки и закусив рыбкой, Пабашкин, бывало, брался двумя руками с боков за живот и говорил: "О! Аквариум!")
Друзей регулярно ставили в начальники на полезных работах - овощебазах, встречах глав дружественных государств с детсадовскими флажками в руках, а также на строительстве Дипакадемии по улице Лобачевского. Чередовались они так: сегодня на субботнике Хериков - вообще главный, а Шнурко - бригадир, завтра на воскреснике ответственный - Шнурко, а Хериков - старший по людям. И деканат был спокоен, как танк. Там знали, что вы, друзья, как ни садитесь, Шнухер заставит вас подскочить и приняться за работу.
- Шухер! - кричал Уткин. - Шнухер идет!
Народ панически засовывал остатки пищи в рот.
(Пабашкин долго потом еще чего-то покашливал, как-то горлом рычал и, накачав в рот слюны, громко сглатывал.)
Шнухер выворачивал из-за угла, рука об руку, икая от холодного пива, и сразу издалека моментом прикидывал - налицо ли личный состав, давно ли сидят и не наведывалось ли, случаем, начальство.
Крупным шиком было прийти на стройку в джинсовом костюме рублей на четыреста. Потому что бригаду тогда волей-неволей до вечера свербила мысль: "Угу. Такая вот, значит, рабочая одежда? Угу. Это какая же, значит, в таком случае нерабочая?" Особенно подобная расточительность угнетала Херикова. И он выбирал товарищу работку послаще - где-нибудь на цементном складе или в гуще картофельного, а лучше - капустного бурта позапрошлогоднего урожая.