На святого Севера буран прекратился и лег туман. Обычно туман здесь бывал неподвижный, упорный и всепроникающий, долина тогда наполнялась странными глухими отголосками, а по ночам становилось особенно гнетущим безмолвие нагорья. Но иногда можно было увидеть, как туман - то разрежаясь, то сгущаясь - движется меж холмами, словно привидение, и чудилось тогда, будто видишь воочию вращение земли. В тумане этом сороки и грачи становились крупнее, неповоротливей, перья их казались пышнее, они поднимались в воздух с нестройным карканьем, в котором слышались удивление и досада. Деревня, как поглядеть из землянки, походила на зыбкую, призрачную декорацию и в сумерках совсем исчезала за пеленой тумана.
На святого Андрея Корсино прояснилось, и вдруг показались поля, покрытые свежими всходами: жидкая, прозрачная зелень пшеницы и темно-зеленый, густой ковер ячменя. В лучах еще бледного зимнего солнца птицы изумленно начинали шевелиться и, прежде чем ринуться в небо, недоверчиво озирались. Вместе с ними зашевелились Хустито, Алькальд, Хосе Луис, Альгвасил, и Фрутос, Присяжный, исполнявший обязанности Глашатая. Глядя, как они шествуют по дощатому мостику, такие торжественные, с жезлами, в парадных костюмах, Нини вспомнил день, когда другая столь же злобная компания во главе с невысоким человечком в черном прошла по мосту, чтобы забрать его мать в город, в дом умалишенных. Человечек в черном напыщенно назвал дом умалишенных Психиатрическим Институтом, но, так или иначе, Марселе, матери Нини, и разума там не вернули, и родных холмов да свободы навсегда лишили.
Нини смотрел, как они, задыхаясь, подымаются в гору, и машинально большим пальцем правой ноги поглаживал против шерсти свернувшуюся у его ног собаку. Черный козырек фуражки Фрутоса, Глашатая, блестел, будто от пота. Вот все они вступили на тимьянную площадку. Хустито и Хосе Луис сразу остановились как вкопанные, не подымая глаз от земли, и Хустито резко бросил Фрутосу:
- Давай читай.
Фрутос развернул лист бумаги и, запинаясь, прочел решение Корпорации о выселении дядюшки Крысолова из землянки по соображениям безопасности. Закончив, Фрутос посмотрел на Алькальда, и Хустито с невозмутимым видом сказал:
- Слышал, Крысолов, это закон.
Дядюшка Крысолов сплюнул и потер себе ладони. Он весело поглядывал то на одного, то на другого, словно все это была какая-то комедия.
- Я отсюда не уйду, - сказал он вдруг.
- Как это не уйдешь?
- А так. Землянка моя.
Бородавка на лбу Хустито, Алькальда, вдруг вспыхнула.
- Я огласил приказ о выселении, - закричал он. - Твоя землянка вот-вот обвалится, а я алькальд, я имею полномочия.
- Обвалится? - сказал Крысолов.
Хустито показал на подпорку и на трещину.
- Это труба, - пояснил Крысолов.
- Сам знаю, что труба. Но в один прекрасный день обрушится целая тонна земли и похоронит тебя да мальчишку, вот какое дело.
Дядюшка Крысолов глупо осклабился.
- Больше будет, - сказал он.
- Больше?
- Говорю, земли над нами.
Хосе Луис, Альгвасил, вмешался.
- Эй, Крысолов, - сказал он, - добром или худом, а будем тебя выселять.
Дядюшка Крысолов посмотрел на него с презрением.
- Ты что ль? - сказал он. - Да ты и с пятью пальцами не осилишь!
У Хосе Луиса на правой руке не было указательного пальца. Палец отхватил ему когда-то осел, и Хосе Луис, не будь плох, отплатил тем же, вырвал зубами у осла кусок верхней губы. Когда в кабачке у Дурьвино заходил об этом разговор, он уверял, что губы осла, в сыром виде по крайней мере, имеют вкус холодных, несоленых рыжиков. Во всяком случае осел Хосе Луиса остался на всю жизнь с обнаженными верхними зубами, будто всегда смеялся.
Хустито, Алькальд, вышел из себя.
- Гляди, Крысолов, - сказал он. - Я алькальд, я имею полномочия. Чтоб не было недоразумений, я постановление огласил. Итак, тебе известно - через две недели я твою землянку взорву, не будь я Хусто. Объявляю тебе об этом перед двумя свидетелями.
На святого Сабина, когда комиссия снова направилась к землянке, среди холмов гулял порывистый ветер, по полям пшеницы и ячменя ходили волны, как по морю. Во главе шел Фрутос, Присяжный, он нес динамитные шашки, а у его пояса болтался свернутый в моток запальный шнур. Когда они начали подъем, Нини натравил на них собаку - Фрутос споткнулся о нее и покатился вниз до самой дороги, ругаясь во всю глотку. К тому времени Крысолов успел посовещаться с Антолиано, и, когда Хустито потребовал покинуть землянку, Крысолов, как испорченная пластинка, заладил: "Письменно, письменно". Хустито глянул на Хосе Луиса, который разбирался в законах; Хосе Луис кивнул, и они удалились.
На следующий день Хустито вручил дядюшке Крысолову извещение о том, что ему дается еще две недели сроку. На святого Сергия срок истек, и поздним утром комиссия опять появилась перед землянкой; но, когда они, стоя у входа, принялись кричать, Нини изнутри ответил, что это его дом и что, если они вломятся силой, им придется иметь дело с сеньором судьей. Хустито глянул на Хосе Луиса, и Хосе Луис покачал головой и шепотом сказал: "Взлом - это действительно преступление".
На другой день, на святого Валерия, Хустито чуть не плакал перед Фито Солорсано, Начальником. Фиолетовая бородавка на его лбу пульсировала, как сердце.
- Не могу ничего поделать с этим человеком, Начальник. Пока он жив, будут в нашей провинции землянки.
Фито Солорсано, сверкая рано появившейся розовой плешью и вертя в пухлых пальцах авторучку, старался быть спокойным. Прежде чем заговорить, он секунду-другую подумал, прикрыв двумя пальцами глаза. Наконец, с торжественной скромностью сказал:
- Если завтра что-либо останется от моей деятельности на посту главы провинции - что отнюдь не просто, - так это будет решение проблемы землянок. Ты, Хустито, в своем районе взорвал три, я знаю, но сейчас это не имеет значения. Одна землянка осталась, и я уже не могу сказать министру: "Сеньор министр, в моей провинции не осталось ни одной землянки". Значит, ты как бы ничего и не сделал. Понятно тебе или нет?
Хустито кивнул. Он был похож на школьника, которому делает нахлобучку учитель. Вдруг Фито Солорсано, Начальник, сказал:
- Человек, который живет в землянке и не имеет двадцати дуро на оплату квартиры, это все равно что бродяга, ведь так? Доставь его мне, и я без долгих разговоров помещу его в Приют для неимущих.
Хустито робко вытянул руку.
- Погоди, Начальник. Этот человек не попрошайничает. У него есть занятие.
- Чем же он занимается?
- Ловит крыс.
- И это - занятие? Зачем ему крысы?
- Он их продает.
- Кто у тебя в деревне покупает крыс?
- Народ. Их едят.
- У вас в деревне едят крыс?
- Они вкусные. Начальник. Это водяные крысы. Жареные да политые уксусом, они нежнее перепелов.
Фито Солорсано вскипел:
- Нет, этого нельзя терпеть! Это преступление против Общественного здравоохранения!
Хустито пытался его успокоить:
- У нас в долине все их едят, Начальник. Да ты сам посуди - разве мы не едим кроликов? - Он сделал паузу, затем добавил: - Что кролик, что крыса - дело привычки.
Фито Солорсано так стукнул по столу кулаком, что запрыгали письменные принадлежности.
- На кой черт мне алькальды и районные начальники, если они вместо того, чтобы решать проблемы, только создают их мне одну за другой? Найди же выход, Хустито! Пристрой этого человека куда-нибудь, сделай что угодно. Но думай, думай сам, своей собственной дурной башкой, не моей!
Хустито попятился к дверям:
- Хорошо, Начальник. Будет сделано.
Фито Солорсано внезапно изменил тон и, когда Хустито, оборотясь спиной, уже открывал дверь кабинета, прибавил:
- А когда покончишь с этим делом, извести меня. Имей в виду, это говорит тебе не Фито Солорсано, не Начальник Провинции, но Гражданский Губернатор.
8
На святого Бальдомера Нини приметил над Сиськой Торресильориго первую стаю чибисов, стремительно летевших к югу. Три дня и три ночи стаи беспрерывно следовали одна за другой, и полет их становился все более поспешным и беспокойным. Высоко-высоко, выстроившись большим треугольником в бестрепетном голубом небе, они возбужденно чивикали, и в крике этом слышалась тревога.