- А вы еще не угадали? Я критик. Критикую других, которые плохо делают нечто, что я делать хотел бы, да не могу, ни хорошо, ни плохо. Идеальное занятие для нашего брата, верно?
- О, критика, это тоже очень важно. Критика необходима для творческого процесса.
- Ах! Признание из уст творческого работника. Лестно, лестно.
Писатель просто не знал, что и сказать. А до дома творчества было еще далеко, и нужно было продолжать разговор. А поскольку Миша, казалось, способен был делать только одно из двух - или нападать на себя, или так же безжалостно язвить собеседника, следовало ждать нового пинка.
- Впрочем, - продолжал Миша, немедленно подтверждая опасения С., - я с вашим творчеством совершенно не знаком. Что же вы такое пишете?
Казалось бы, писатель должен был быть готов к этому вопросу. И не нужно было стесняться перед молодым человеком: тот ведь сам с горечью признал отсутствие у себя творческого таланта, и тем, не считая даже прочих обстоятельств, как бы поставил себя на низшую ступень. Да и на самом деле, чего же стесняться - ведь С. действительно всю жизнь писал, стараясь, чтобы вышло как можно лучше, и хоть не очень много, а было и у него что показать: несколько книжек, журнальные и газетные статьи и очерки, дюжина рассказов в различных сборниках. Но вновь усвоенная, болезненно-открытая манера разговора, которую навязал писателю молодой человек, заставила его дать ответ, прозвучавший неожиданно для него самого:
- Я, в сущности, написал одну-единственную стоящую книжку.
- Хм?
- Давно, очень давно, когда вас и на свете не было. Когда и я был молод, и страна была молода, и все было полно надежд и ожиданий.
- Ну, ну, растелитесь уже! Назовите мне свой шедевр. Знаем мы эту вашу эпоху великих ожиданий. Впрочем, и наш брат встрепенулся об ту пору, полез как клоп изо всех щелей. Вот, а вы говорите, вас наш еврейский вопрос не трогает. Да вы за одну эту эпоху надежд и ожиданий в ножки нам поклониться должны… Ну, не буду, не буду. Занятные были времена, ничего не скажешь. Так что с вашим шедевром? Видно, шумок был вокруг вашей книжечки? То-то Беляков заколыхался, как вас увидел.
- Нет, нет, это он меня с кем-то спутал…
- Ха! Беляков никогда ничего не путает. Что-то он про вас сразу вспомнил. Наверняка скверность какую-нибудь. Теперь будет кругами ходить, пока не выходит.
- Да что же ему от меня… Ох! Он ведь меня к шести в гости звал!
- Видите? - с торжеством воскликнул Миша. - А теперь уже восьмой час, скоро ужинать. Ну, С., теперь держитесь!
Миша развеселился, начал рассказывать злые анекдоты про Белякова, и к тому времени, как они вернулись в дом творчества, писатель так и не успел назвать ему свою первую, и, как он теперь ясно видел, единственно настоящую книжку.
* * *
К ужину все обитатели дома собрались почти в одно время. Детские писательницы, лысый восточный человек и супруги Беляковы сидели уже за столом, когда С. вошел в столовую. Только Миши еще не было. Писатель пробрался на свое место, положил на колени салфетку и немедленно обратился к Белякову:
- Вы меня простите, так и не собрался заглянуть к вам. Вышел, вот, пройтись с Мишей, впервые после болезни, и…
В этот момент появился Миша и направился к своему месту, включив на ходу телевизор. Беляков похлопал по незанятому стулу справа от себя и пророкотал благодушно:
- Полно вам, Миша, вбок-то на телевизор смотреть, глаза портить! Садитесь-ка вот одесную, побалуйте старика.
Миша, незаметно для Белякова, сделал легкую гримасу, но тут же встал и пересел на указанное место.
Извиняющиеся слова С. остались неуслышанными.
- Вот, загулялись мы с Мишей, - снова обратился он к Белякову, - и так я до вас, увы, и не дошел…
И в ту же самую минуту Беляков заговорил с Мишей:
- Ну-с, что поделывали нынче, молодой человек? Как времячко золотое убивали?
- Да вот, - Миша кивнул в сторону С., - мы с ним…
Беляков на секунду перестал жевать и, не глядя, обратил к С. свое большое лицо:
- Что?
- Мы с ним гулять ходили, - сказал Миша.
- И стало поздно к вам зайти, вы уж простите, - закончил писатель, напрягая легкие.
- Что он говорит? - потребовал Беляков.
- Прощения просит! - гаркнул Миша.
- А за что?
- Что к вам не успел зайти!
- Зайти? Он ко мне зайти хочет? - Беляков пристально глянул к себе в тарелку, потом в тарелку жены, потом в Мишину, но, видимо, не нашел, чего искал. - А кто таков?
Писатель с ужасом ожидал, что вся сцена первого знакомства повторится заново, но Миша промолчал, а старушка Белякова положила мужу на тарелку облупленное крутое яйцо, и Беляков сосредоточил на нем свое внимание. Лысый восточный человек сказал:
- Николай Николаевич, а я вас в литературной энциклопедии посмотрел. Мы ведь, оказывается, вас даже по истории литературы проходили, вашу повесть "Маевка в октябре". Почитать, правда, не пришлось, только упоминали, вместе с "Неделей" Либединского…
Беляков, безуспешно гонявший скользкое яйцо по тарелке, сильно надавил ножом, яйцо стрельнуло через весь стол и шлепнулось на пол.
Миша с легкой улыбкой положил нож и вилку, встал с места и быстро вышел в проходную гостиную.
- А вы где, с позволения сказать, проходили эту историю литературы? - спросил Беляков.
- В литинституте, - ответил восточный человек.
- Где, я спрашиваю? В Усть-Курдюке? В Казы-Балдуе? В Тьмутаракани?
- Нет, - спокойно ответил восточный человек. - Я в Москве учился.
- Э? Не слышу, - сказал Беляков, принимаясь за второе яйцо, предусмотрительно разрезанное старушкой на половинки.
- В Москве, - повторил восточный человек, не повышая голоса.
- Да-с, она, матушка, все стерпит, - заключил Беляков.
Миша вошел в столовую, держа перед собой небольшую книжку в рыхлом картонном переплете, посеревшем от времени.
- Вот она, "Маевка"! - торжествующе воскликнул он, садясь на место рядом с Беляковым. - Я ее давно там в шкафу приметил, да руки не доходили вынуть, поглядеть. Двадцать четвертый год, букинистическая редкость!
У С. даже дома не было первого издания этой книжки.
- Господи, неужели! - сдавленно прошептал он. - Миша, дайте мне!
Миша, читавший титульный лист, с сожалением закрыл книжку и протянул было ее через стол писателю, но верблюжий рукав Белякова тяжело махнул по Мишиной протянутой руке, и книжка упала в блюдо творога со сметаной. "Ах!" - выдохнули детские писательницы.
- Не беда, - утробно пропел Беляков, колупаясь в твороге толстыми пальцами и вытягивая книжку за край переплета. Слабо скрепленные страницы разошлись, и книжка распалась на две части. Беляков положил оставшуюся у него в руке половину на стол и потянулся за второй. Миша поддел остаток страниц ножом. Беляков усердно помогал своими измазанными в твороге пальцами.
Писатель встал и перегнулся через стол, пытаясь дотянуться до своей бедной, испоганенной книжки, забрать ее подальше от этих толстых пальцев, стереть жирные пятна и унести, скрыться вместе с ней в безопасном месте.
- Ну-ну, ну-ну, - рокотал Беляков, сгребая все страницы вместе, - сейчас мы все почистим, сейчас наведем порядок…
- Дайте мне, - молил писатель, тянясь за ускользающими листками, - дайте я сам!
- Сейчас, сейчас, - повторил Беляков, словно успокаивая нетерпеливого ребенка.
Он высыпал листки себе на колени, снял с шеи салфетку и начал тереть ею по кучке хрупких, рассыпающихся страниц.
- Ну вот, ну вот и чисто, и ничего, - сказал он с удовлетворением. - А теперь, Миша, сложите все аккуратненько, по порядку.
Миша осторожно взял растерзанную книжку, положил перед собой на стол и начал тасовать измятые страницы. Писатель вышел из-за стола, обошел его кругом и стал у Миши за спиной. Беляков оберегающе вытянул вокруг спинки Мишиного стула свою грубошерстную руку, не давая С. подойти вплотную.
Миша быстро и ловко закончил свое дело, положил сверху обложку с неровной надписью красными буквами: МАЕВКА В ОКТЯБРЕ - повесть Н. С-ва. И внизу, меленько: Станок и Плуг, Москва-Петроград, 1924.
Поверх всего расплылось большое жирное пятно с крошками приставшего творога.
С. снова протянул руку за книжкой. Беляков, по-прежнему отгораживая его от стола и от Миши локтем, прогудел укоризненно:
- Не будем, не будем так торопиться. Дайте же и другим поглядеть, вы не один тут. А еще лучше, Миша, всем ведь любопытно - почитайте-ка нам вслух отрывочек.
- Дайте мне книжку, Миша, - попросил С. - Пожалуйста, дайте мне ее.
Миша полуоглянулся на писателя, взял книжку в руку. Беляков похлопал Мишу по плечу:
- Читайте, читайте! Ну? Где откроется, все равно. Вот хоть отсюда!
Он ковырнул книжку указательным пальцем, и она открылась посередине.
- Ну? Прямо с абзаца и начинайте.
Миша пожал плечами и сказал негромко:
- Говорил же я вам, С…
- Дайте, Миша, дайте…
- Да вы что, стыдитесь, что ли? - криво усмехнулся Миша.
Толстый беляковский локоть мягко, но тяжело уперся писателю в живот, отжимая его от стола.
Миша прочел: