Однако до обещанного свидания с незнакомцем оставалось еще целых двое суток. Я с ужасом смотрела в разверзшуюся передо мной бездну времени. Я боялась даже на мгновенье представить, что тот, за кого я хваталась, как утопающий за соломинку, навсегда забыл о моем существовании, как только мы расстались. Чем я была для него - глупой, серой, ноющей дамочкой, не более. Огромных трудов мне стоило сдержать себя на следующий, и на другой день, чтобы не побежать в кабачок "ВСЕ СВОИ" в поисках моего незнакомца. Как сумасшедшая я набросилась на ту дешевую, но обширную и тягостную работу, которую мне, по счастью, как раз сбросили по интернету. Честно говоря, я вообще опасалась взглядывать в окошко, чтобы, упаси Бог, мой взгляд не задержался на той далекой поганенькой рощице, за которой располагались свалка и овраги. Мне казалось, что моему незнакомцу ничего не стоит влить в меня новые чудесные иллюзии, по которым я томилась, как приговоренная к смерти. В минуту беспросветного отчаяния Всевышний послал светлого ангела, который выхватил меня из самых объятий смерти. При одном лишь воспоминании о нем Степная Волчица поджимала хвост, трусливо скалилась и уползала в закоулки души. Он был единственным, кто, как непреклонный и жестокий дрессировщик мог парализовать ее волю одним мановением руки. За исключением бросившего меня мужа, который был теперь не в счет, так как сам оказался своего рода подопытной собачкой Павлова, чьи примитивные животные рефлексы были раздражены до крайней степени, возобладав над человеческими и семейными ценностями. С другой стороны, при каждом воспоминании о незнакомце, его образ как бы затирался, становился всё более нереальным, похожим на сон, которого, может быть, вообще не было. Мне чудилось в нем нечто спасительное, неведомое, отчего обмирала не только моя душа, но и самая интимная "анатомия". Но, что еще важнее, казалось, встреча с ним сулит мне какую-то великую жертвенную миссию, которую я жаждала возложить на себя. Самой большой глупостью и нелепостью было бы сказать, что я испытывала к нему какие-то чувства как к мужчине. Между тем уже в четверг вечером я была охвачена самой настоящей любовной лихорадкой - перемывала-перечищала все свои бедные округлости и отвислости, складочки и морщиночки, подбирала одежду - такую, чтобы в ней не выглядеть неадекватно; сбегала в парикмахерскую, осветлила волосы и так далее. Как никогда раньше, мне был важен, что называется, процесс ради самого процесса. Это невозможно ни объяснить, ни передать, но, несмотря на все мои сомнения и комплексы неполноценности, а также элементарную логику, я была абсолютно уверена, что нужна и желанна. А таблетки - они всегда под рукой…
И вот, поди ж ты, говорят в жизни нет мистики!.. Накануне, то есть в пятницу, прошел большой дождь. Я подумала, что если погода испортится и он не придет, я по крайней мере буду знать, что мне делать… Но в субботу день выдался опять прекрасный и солнечный. Проснувшись пораньше, то есть около полудня, я была все еще жива. Только-только успела привести себя в порядок, как откуда-то из-за кустов акаций донеслось посвистывание, которое, если бы не чудесная знакомая битловская мелодия, можно было бы принять за соловьиную руладу. Пулей слетев вниз, я выбежала за калитку и, прислонившись спиной к столбу, дрожащими пальцами достала сигарету и, глядя себе под ноги, принялась щелкать зажигалкой. Что характерно - никаких мыслей или волнения. Какие-то волшебные смещения пространства и времени происходили неуловимо, и как будто мгновенно.
- Как жизнь молодая? - спросил он, беря меня под руку и придвигаясь так близко ко мне, что обе мои груди, едва подтянутые легким бюстгальтером, прильнули к его груди, а затем, даже не дождавшись ответа, повел куда-то.
Чинно, словно парочка курортников, мы двинулись по дачной аллее, мимо переваливающихся через заборы малинников. Как ни в чем не бывало, небрежными движениями он обрывал ягоды и скармливал мне.
В следующее мгновение мы сидели у раскрытого окна электрички, мчащейся в Москву, и всё, что мне было нужно, - это слышать его голос.
А еще через мгновение, когда мы оказались в районе Маяковки, я предложила посидеть-перекусить в мексиканском ресторанчике.
Должно быть, эпизодические помутнения сознания были следствием гормонального психоза, вызванного долгим воздержанием. Литератор и психиатр-любитель господин N. мог бы более точно диагностировать мое состояние. Впрочем, напрасно я наговариваю на своего доброго друга. Как и я сама, он бы наверняка только порадовался за меня - поскольку мое состояние было ни чем иным, как концентрированным блаженством и счастьем.
- Что ж, это прикольно, - покладисто кивнул мой новый друг, распахивая передо мной дверь в ресторанчик. - Текила и всё такое.
- Мой муж, то есть бывший муж, обожает текилу, - машинально сказала я, не чувствуя, впрочем, ни малейшей боли. - Уверяет, это остро модный напиток. Совершенно очевидно, новая подруга работает над его вкусом. Хотя, - поправилась я, - она уже, конечно, подруга не новая - столько времени прошло…
- Да и текила, строго говоря, не такой уж новый и остро модный напиток, - с улыбкой заметил он.
Мы сели за столик и сделали заказ. Салатик, седло барашка, мороженое. По стаканчику текилы. Я представила пьяного мужа в сомбреро и пончо верхом на муле.
- Кстати, - спохватилась я, - ты так и не сказал своего имени. Можно наконец узнать, как тебя зовут? Или ты хочешь, чтобы я мучилась, отгадывала?
Он погрузил меня в таинственную безмятежность своих синих, как порох, глаз.
- Отгадать, как меня зовут… это и просто и сложно. По нынешним временам мое имя довольно редкое. Я бы сказал, чистая эклектика. Хотя ты, как человек литературный, возможно, угадаешь в нем знакомые созвучия, нащупаешь соответствующие привольные, глубокие ассоциации.
Я наморщила лоб, но никаких вариантов не приходило. Впрочем, одна догадка мелькнула в голове, но я ее тут же отвергла, как в высшей степени глупую.
- Уж не Степаном ли тебя зовут?.. Фамилия моего мужа Степанов, - пробурчала я.
- Точно в цель! - от души расхохотался он. - Именно так! - захлопал в ладоши он. - Это и есть мое имя.
Неужели только горе и несчастье обостряют поэтическое восприятие, а счастье превращает поэта в облако в штанах?.. Александра Степанова - это практически то же самое, что Степан и Александра.
- Что ж, у тебя действительно привольное имя, - сладко потягиваясь, выдохнула я. - И нежное. Стёпушка…
- Но мне будет еще приятнее, если ты будешь называть меня Стивой. Так зовут меня друзья.
- Стёпушка тоже хорошо, - мечтательно настаивала я, чувствуя, что от умиления и блаженства растекаюсь, как кусок сливочного масла на сковородке.
- Стива, - добродушно подсказал он. - Стива.
- Но ведь и Стёпушка прекрасно! - настаивала я в эйфории. - Так тепло, так по-простому, по-деревенски…
Где-то в глубине моей души, в самой удаленной пещере подняла голову и навострила уши изможденная Степная Волчица. У нее не было сил даже обнажить клыки. Я презирала ее. Я погрозила ей пальцем: смотри, из тебя выйдет отличная шкура, чтобы постелить ее у костра, занявшись на ней любовью с любимым человеком.
- Сти-и-ва, - еще добродушнее повторил он, и у меня наконец хватило ума прикусить язык.
Но, Господи, как же мне было хорошо! Да и день был совсем не жарким, а бархатно-свежим.
- А хочешь, я покажу тебе стихи моей соперницы, то есть этой нынешней подруги моего мужа? - предложила я и, достав из сумочки сложенную в несколько раз вырезку из "Литературки" с подборкой ее стихов, которую не иначе как из мазохизма носила с собой, протянула Стиве.
- Извини, я не очень-то разбираюсь в поэзии, - сказал он, пробежав глазами стихи. - Хотя историю вашего любовного треугольника она, судя по всему, изобразила весьма содержательно - решительно, красноречиво… Чего, к напримеру, стоят эти душераздирающие признания. "Я вползла, как змея, и ужалила…" Или: "Украду тебя и даже не покраснею…" Или: "Слёзы ваших детей для меня что водица…" Такие страсти-мордасти! Вот она, литературная богема! Плюс, думаю, общие знакомые, конечно, тоже прочли, животики надорвали. Удивляюсь, как это твой бывший после этого не удавился на осине или не удавил эту свою подругу.
- Что ты, что ты! Он-то как раз ужасно гордится происходящим. Еще бы: как две бабы из-за него сцепились! Хотя на самом деле в нашем случае столкнулись две смертельно враждебные и непримиримые культурные традиции!
- А может, тебе ответить ей собственной поэтической подборкой, - предложил Стива. - Написать что-нибудь в том же роде: "Разрублю змею лопатой…" или "Воровка, подлая, ты у меня в долгу…" или "Детей чужих не тронь, свои целее будут…" Впрочем, ты, я полагаю, ответишь в возвышенном и всепрощающем духе.
- О, написать я могу, уже написала, только моё там не напечатают, - вздохнула я, понимая, что ничего, кроме насмешки не заслуживаю. - Меня, видишь ли, давным-давно записали в антисемитки. Еще в юности я перевела и опубликовала пару страничек из Генри Миллера, чтобы люди не думали, что его, бедного, зажимали исключительно за эротические скабрезности. У него есть один удивительный пассаж, настоящая ритмическая проза, почти стихи - о том, что они, евреи то есть, страшнее самой войны. Война может стереть с лица земли город, даже поголовно уничтожить его жителей. Однако пройдут годы, и жизнь на пепелище возродится, причем непременно в прежних формах. Другое дело, если в город придут они - со своей библейской молью, которая начнет травить его изнутри, поражая всё и вся, как раковая опухоль. Тут уж, после, ничего не вырастет, и не возродится… Это не я, это Генри Миллер сказал…