Пять
Иногда по воскресеньям папа отвозит нас с Кэлом в гости к маме. Мы поднимаемся на лифте на девятый этаж. Тут мама обычно открывает дверь, произносит "О, привет!" и оглядывает нас троих. Папа некоторое время топчется на лестнице, и они перебрасываются парой слов.
Но сегодня едва мама открывает дверь, как папа разворачивается и идет к лифту - настолько ему не терпится от меня отделаться.
- Смотри за ней в оба, - говорит он, указывая на меня пальцем. - Ей нельзя доверять.
Мама смеется:
- Что же она такое натворила?
Кэла так и разбирает:
- Папа запретил ей идти в клуб.
- А, - протянула мама, - это так похоже на твоего отца.
- Но она все равно пошла. Только-только домой вернулась. Ее всю ночь не было.
Мама нежно улыбается мне:
- Ты познакомилась с парнем?
- Нет.
- Познакомилась, я же вижу. И как его зовут?
- Ни с кем я не познакомилась!
Папа в ярости.
- Это так на тебя похоже, - заявляет он. - Черт побери, в этом вся ты. Я так и знал, что от тебя помощи не дождешься.
- Да ладно тебе, - говорит мама. - Ведь ей от этого хуже не стало, разве нет?
- Ты посмотри на нее. Она едва стоит на ногах.
Все трое уставились на меня. Терпеть это не могу. Мне тоскливо, холодно, и живот болит. Ноет не переставая с тех пор, как мы с Джейком занимались сексом. Я не знала, что так будет.
- Вернусь в четыре, - бросает папа, входит в лифт. - Она почти две недели отказывается сделать анализ крови, так что позвони мне, если что-то изменится. Справишься?
- Да, конечно, не волнуйся. - Мама наклоняется и целует меня в лоб. - Я за ней присмотрю.
Мы с Кэлом садимся за стол на кухне, а мама ставит чайник, отыскивает среди стоящей в раковине посуды три чашки и ополаскивает их под краном. Достает из шкафчика пакетики с чаем, из холодильника молоко, нюхает его, выкладывает не блюдо печенье.
Я тут же засовываю в рот бурбонскую печеньку. Очень вкусно. Дешевый шоколад - сахар моментально поступает в кровь, в мозг.
- Я вам рассказывала про своего первого парня? - спрашивает мама, поставив чай на стол. - Его звали Кевин, он работал в часовой мастерской. Мне безумно нравилось, как он сидел, такой сосредоточенный, со стеклышком в глазу.
Кэл берет еще одно печенье:
- Мам, а сколько всего у тебя было парней?
Она смеется, откидывает длинные волосы за плечо:
- Нескромный вопрос.
- А папа был лучше всех?
- Ах, ваш отец! - восклицает мама и театрально хватается за сердце, отчего Кэл покатывается со смеху.
Однажды я спросила у мамы, почему у них с папой не сложилось. Она ответила:
- Он самый трезвомыслящий человек, которого я когда-либо знала.
Когда она его бросила, мне было двенадцать. Какое-то время она присылала открытки из мест, о которых я никогда не слышала - из Скегнесса, Гримсби, Халла. На одной из них была фотография гостиницы. "Здесь я теперь работаю, - писала мама. - Я помогаю кондитеру и очень поправилась!"
- Отлично, - заявил папа. - Пусть хоть лопнет.
Я развешивала открытки на стене своей комнаты - Карлайл, Мелроуз, Дорнох.
"Мы живем на ферме, как пастухи, - писала она. - Оказывается, хаггис делают из бараньего горла, легких, сердца и печени!"
Я этого не знала, как не знала и того, кто эти "мы", но мне нравилось рассматривать открытки с пейзажами Северной Шотландии - высокое небо, расстилающееся над заливом.
Потом наступила зима, и мне поставили диагноз. Кажется, сперва мама не поверила, потому что вернулась не сразу. Когда она наконец постучала к нам в дверь, мне стукнуло тринадцать.
- Прекрасно выглядишь! - воскликнула она, едва я открыла дверь. - И почему твой отец вечно сгущает краски?
- Ты будешь жить с нами?
- Не совсем.
Она нашла себе эту квартиру.
С тех пор всегда одно и тоже. Наверно, у мамы нет денег, а может, она боится, что я переутомлюсь, но все заканчивается тем, что мы садимся и смотрим телик или играем в какую-нибудь настольную игру. Сегодня Кэл выбрал "Игру в жизнь". Полная фигня, и я вечно проигрываю. В конце концов у меня оказался муж, двое детей и работа в туристическом агентстве. Я забыла застраховать дом и, когда налетел ураган я потеряла все сбережения. Зато Кэл стал поп-звездой и построил коттедж у моря, а мама - художницей, у которой куча денег и собственный замок. Я же рано вышла на пенсию (мне все время выпадало десять очков) и даже не стала пересчитывать остатки своих средств.
Потом Кэл решает показать маме новый фокус и уходит, чтобы взять в ее кошельке монетку. Пока мы ждем, я стаскиваю со спинки дивана одеяло, и мама урывает мне колени.
- На той недели мне надо в больницу, - сообщаю я. - Ты придешь?
- А разве папа не поедет?
- Вы оба можете поехать.
Она смутилась:
- А зачем тебе в больницу?
- У меня опять начались головные боли. Мне хотят сделать люмбальную пункцию.
Мама наклоняется и целует меня; я чувствую ее теплое дыхание на щеке.
- Все будет хорошо, не волнуйся. Я верю, что все будет хорошо.
Возвращается Кэл с фунтом.
- Дамы, следите за рукой, - произносит он.
Мне не хочется. Надоело смотреть, как исчезают предметы.
В маминой спальне я задираю футболку перед зеркалом на шкафу. Раньше я была страшная, как карлица. Кожа серая, а живот на ощупь словно тесто, вылезшее из кастрюли: палец тонул в рыхлых телесах. Все из-за стероидов. Преднизолон и дексаметазон в больших дозах. Оба лекарства - сущий ад, от них толстеешь, становишься уродливой и злобной.
Прекратив их принимать, я похудела. Теперь тазовые кости выпирают и ребра торчат. Я, словно призрак, постепенно покидаю свое тело.
Я сажусь на маминой кровати и звоню Зои.
- Что это вообще такое - секс? - спрашиваю я.
- Бедненькая, - жалеет меня Зои. - Тебе не понравилось, да?
- Просто я никак не пойму, отчего мне так неуютно.
- В каком смысле неуютно?
- Одиноко и живот ноет.
- Ах да! - восклицает Зои. - Помню такое. Как будто тебя раскупорили?
- Вроде того.
- Это пройдет.
- А почему мне все время хочется плакать?
- Тесс, ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Секс - лишь способ общения. Возможность расслабиться и почувствовать себя желанной.
По голосу кажется, будто Зои улыбается.
- Ты что, снова под кайфом?
- Нет!
- А где ты?
- Мне надо бежать. Скажи, что там у тебя дальше по списку, и мы все решим.
- Я передумала. Список - полная фигня.
- Да что ты, это так весело! Не стоит от него отказываться. Наконец-то в твоей жизни что-то происходит.
Повесив трубку, я мысленно считаю до пятидесяти семи. Потом набираю 999.
Женский голос отвечает:
- Служба спасения. Что у вас случилось?
Я молчу.
Женщина спрашивает:
- Произошел несчастный случай?
Я отвечаю:
- Нет.
- Не могли бы вы подтвердить, что все в порядке? - просит она. - Будьте добры, назовите ваш адрес.
Я называю мамин адрес. Подтверждаю, что все в порядке. Интересно, придет ли маме счет. Хорошо бы пришел.
Я звоню в справочную, узнаю телефон "Самаритян" и не спеша набираю номер.
- Алло, - отвечает мягкий женский номер с акцентом, пожалуй с ирландским.
- Алло, - повторяет женщина.
Мне неловко тратить ее время, и я говорю:
- Жизнь - дерьмо.
Она негромко произносит "Угу", и это напоминает мне о папе. Полтора месяца назад он ответил также, когда врач в больнице спросил, понимаем ли мы, о чем речь. Помню, я тогда подумала, что папа, наверно, ничего не понял, потому что все время плакал и не слушал.
- Я вас слушаю, - произносит женщина.
Мне хочется обо всем ей рассказать. Я прижимаю трубку к уху: чтобы говорить о важном, нужно стать ближе.
Но я не могу подобрать слов.
- Вы меня слышите? - спрашивает она.
- Нет, - отвечаю я и вешаю трубку.
Шесть
Папа берет меня за руку.
- Отдай боль мне, - говорит он.
Я лежу на краю больничной койки головой на подушке, подтянув колени к груди. Позвоночник вдоль края кровати.
В палате два врача и медсестра, но мне их не видно, потому что я лежу к ним спиной. Одна из врачей на самом деле еще студентка, и она почти все время молчит. Наверно, наблюдает, как второй отыскивает на моем позвоночнике место, куда будет колоть, и отмечает его ручкой. Он протирает мою кожу антисептическим раствором. Очень холодным. Начинает с места, куда войдет игла, и вокруг небо, потом обкладывает мне спину салфетками и надевает стерильные перчатки.
- Мне понадобятся иглы двадцать пятого диаметра, - сообщает он студентке, - и пятикубовый шприц.
На стене за папиным плечом висит картина. Картины в больнице меняют часто; эту я раньше не видела. Я пристально всматриваюсь в нее. За последние четыре года я научилась отвлекаться от происходящего.
На картине изображено поле где-то в Англии; день клонится к вечеру, и солнце стоит низко. Мужчина налегает на тяжелый плуг. Порхают птицы.
Папа поворачивается на стуле, замечает, куда я гляжу, отпускает мою руку и встает, чтобы рассмотреть картину.
Внизу по полю бежит женщина. Одной рукой она придерживает юбку, чтобы ноги не путались в подоле.
- "Великая лондонская чума пришла в Эйам", - вслух читает папа. - Веселенькая картина для больницы!
Доктор хмыкает.