ЛАСТОЧКА В ПОЛЕТЕ - Словно вырвавшаяся на волю ласточка, которая бьет крыльями, готовясь взмыть в воздух и открыть для себя весь мир, Манела заливалась смехом, чувствуя, как переполняют ее блаженная легкость и свобода, беспричинная радость бытия, счастливое безумие, как вселяется в душу единственное желание - жить.
На церковной площади и на прилегающих к подножию холма улицах меж тем начинался карнавал - полтора месяца праздности и веселья, полтора месяца беспрерывного праздника - человек ведь, согласитесь, не железный, чтобы целый год сносить нищету и угнетение, пить немеряную и горькую чашу страдания? А умение веселиться да еще в обстоятельствах, столь мало располагающих к веселью, - это уж редкая особенность нашего народа, она дарована нам Спасителем Бонфинским и Ошала; из них двоих родился Бог Бразилии, и родился, разумеется, в Баии.
Проходили карнавальные группы, школы самбы, афоше. "Дети Ганди" впервые в этом году показывали на улице свое мастерство, и гулкое эхо электрогитар долетало до самого горизонта - грязного, заболоченного, гниющего. Сновали в толпе "капитаны песка", продавая ленты, ладанки, медальончики, раскрашенные фигурки святых, разнообразные талисманы и амулеты. Поспевала вслед за процессией возбужденная и говорливая орава туристов.
На лотках источали неземное благоухание разные яства: акараже, абара, мокека, крабы, жареная рыба. В палатках и павильончиках, до отказа набитых шумными посетителями, продавали каруру, ватапу, эфо и прочие всевозможные блюда - и ледяное пиво, и кашасу с лимонным соком и сахаром. Исполинские корзины с фруктами - одних только бананов одиннадцать видов, а манго? а "бычье сердце", сапоти, кажа, кажу, питанги, жамбо, а груды арбузов, а кучи ананасов? Все это надлежит съесть без промедления, а то испортится, но зеленщики не сбавляют цен, хотя торговля идет бойко, как никогда, - покупатели сметают все подряд.
А в домах, сданных внаем понаехавшим на праздник туристам, гремят маленькие оркестры - гитара, аккордеон, флейта, кавакиньо, пандейро-погремушки, - чтобы поднять дух оробевших хозяев. Кружатся пары, и среди них немало стариков и старушек, ни в чем не уступающих молодым. Что ж, танцы заглушат тоску по доброму старому времени... Но конечно, самое веселье - на свежем воздухе, на улице, где электротрио наяривают самбы, фрево, карнавальные марши. Недаром же сказал один бродячий менестрель: "А вослед за этим трио только мертвый не пойдет..." Кто своими глазами не видел, тому смысла нет рассказывать об этом бале без начала и конца, о непрекращающемся танцевальном марафоне.
Манела вместе с ватагой молодежи - с сестрами родной и двоюродной, кузенами, их приятелями, подружками, приятелями подружек и подружками приятелей - веселилась без устали. В тот день она была вне конкуренции, никто не мог ее затмить или хотя бы сравниться с нею. Словно тяжко, чуть ли не смертельно больной человек, который чудом выздоровел, она хотела теперь получить все, на что имела право. Под чарующие звуки джаз-группы "Мастаки из Перипери" отплясывала она прямо на улице вместе с народом - правильней будет сказать - с простонародьем: так принято именовать самую неимущую часть баиянских граждан - самбу и румбу, фокстрот, болеро и твист, и даже аргентинское танго, ибо кавалер ее был совершенно непредсказуем. Там - глоток пива, тут - рюмку ликера, где-нибудь еще - коктейль, и становилась все веселей, все беззаботней. Вот, оказывается, что значит жить.
ОСВЯЩЕННАЯ СВЕЧА - В павильончике "Морская царица" сидела Жилдета во главе обильного стола, за которым оживленно и бессвязно кипела беседа, - она ела и пила, хохотала вместе со своими сыновьями, дочкой и племянницами, опекала влюбленных. А ушла еще до наступления сумерек - ей, пятидесятилетней вдовице, слушать рок-группу было неуместно да и не под силу.
Ушла Жилдета, поручив дочку и племянниц заботам своих сыновей- Алваро, студента-медика, с самыми серьезными намерениями ухаживавшего за своей сокурсницей, и бесшабашного красавца Дионизио, торговавшего на рынке Модело, неугомонного юбочника, вечно окруженного выводком девиц. В этот вечер внимание его оспаривали две сестры-близнецы - одна крашеная блондинка, вторая - темноволосая, - а он, выражаясь морским языком, решил, очевидно, затралить обеих. Двойняшки? Тем лучше. Кроме сыновей Жилдеты от Манелы ни на шаг не отходил и Миро.
Наслаждаясь лангустом, Жилдета искоса поглядывала на племянницу и оставалась очень довольна: Манела не говорила, что ей пора домой, не ерзала на стуле, никуда не спешила. Еще утром она поминутно смотрела на часы, сидела как на иголках, а после церемонии совершенно успокоилась.
Тревога ее сменилась необычайным оживлением: она говорила без умолку, хохотала по всякому поводу или без повода, была раскованна и вольна и не отнимала из рук Миро своей руки, а уж Миро в тот вечер был само остроумие, сама предупредительность, сама нежность. "Может быть, моя племянница выбросила лозунг "Независимость или смерть"?" - спрашивала себя тетушка Жилдета, которая, будучи, как известно, учительницей начальных классов, любила исторические аналогии. Поднявшись из-за стола, она спросила Манелу на ухо:
- Не хочешь пойти со мной? Вместе будем отвечать перед Адалжизой.
- Нет, спасибо, тетя, не стоит. Я еще побуду, вернусь с девочками. Не беспокойтесь, все будет о'кей.
Жилдета всмотрелась в ее лицо и за безудержным оживлением, за жаром праздника и влюбленности различила впервые проявившийся характер и бесповоротно принятое решение - да, несомненно, Манела провозгласила независимость. Ну, как бы там ни было, тетушка ее в беде не оставит, в трудную минуту не бросит, вмешается, если надо будет. "Веселитесь, дети мои!" - напутствовала она молодежь, взяла швабру, кувшин и отправилась на автобусную остановку.
Когда языческий обряд был окончен, двери храма открылись, и добрые католики, еще так недавно неистовствовавшие на радении, благоговейно крестились у чудотворного образа Спасителя Бонфинского, шептали "Отче наш", став на колени. Туристы, давя друг друга в тесной ризнице, прорывались в "Музей Чудес", спрашивали, можно ли фотографировать, и тотчас принимались за дело. Святоши продавали свечи, члены общины собирали пожертвования. Пожилой темнокожий падре с седым курчавым венчиком вокруг тонзуры подошел к дверям, окинул взором ликующую церковную площадь. Он еще застал времена, когда мыть разрешалось весь собор, и, ей-богу, не было в этом ничего кощунственного или святотатственною. И зачем понадобилось кому-то из церковных иерархов запрещать такую трогательную и умилительную церемонию - народ моет и чистит господень дом? Негритянский обряд? Ну и что ж с того? Покажите мне баиянца, в жилах которого не текла бы африканская кровь. Нет такого. Ну, скажем, почти нет, но исключения крайне редки.
Жилдета зашла в храм, купила освященную свечу, зажгла ее. Осенила себя крестным знамением и поставила свечу в один из бесчисленных канделябров у главного алтаря. Потом преклонила колени перед изображением господа нашего, Спасителя Бонфинского, помолилась, поднялась и пошла дальше, не позабыв ни швабры, ни опустевшего кувшина.
ВЛЮБЛЕННЫЕ - Когда Миро схватил Манелу за руку и повел, потащил в "Морскую царицу", где, благодаря связям Дионизио, ждал их накрытый стол, там уже сидели ее кузены - Алваро со своей невестой и вертопрах Дионизио с двойняшками, которых он обхаживал умело, увлеченно и успешно. Увидев Манелу, он вскричал, перекрывая гвалт и гомон:
- Эй, Миро, ты даешь! Так вот кто твоя девушка? Манела?
- Ты что, другую знаешь? - не без вызова ответствовал Миро.
Дионизио, заметив на лице кузины легкое недоумение, поспешил объяснить:
- Этот ветрогон сказал, что сейчас приведет свою девушку, а я и не знал, что вы знакомы.
Сидели тесно - стол был явно маловат для стольких гостей. Манела поглядела Миро прямо в глаза, словно требуя, чтобы тот объяснил свою дерзость, но тот сначала принялся заказывать: Манеле - мокеку из сири и кашасу с соком маракужа, себе - мокеку из ската и кашасу с соком лимонным. И только потом, глядя на нее так нежно, так покорно, что Манела, покраснев, опустила глаза, - на ослепительном солнце румянец, заливший ей щеки, был совсем не заметен, но я все равно не возьму на себя смелость опустить столь важную подробность - сказал:
- Разве ты не помнишь? Я с тобой познакомился года четыре назад, на кандомбле старого Гантоиса, на празднике Ошосси, ты была там с папой и мамой - они тогда еще живы были... Как будто вчера это было. Ты славная такая была девчушка. Я потом тебя как-то потерял из виду, но не забывал все это время. Потом только узнал, что ты - сестра Мариэты и кузина моего закадычного дружка. Ну, сказал я себе тогда, кончен бал, больше уж она от меня никуда не скроется.
"Этот малый от скромности не умрет", - подумала Манела, а сама пошутила, спросив Миро, - и шутливый ее вопрос то, что свыше предначертано, изменить, разумеется, не мог:
- А может, я-то тебя знать не хочу?
- А почему бы тебе не хотеть? У меня в подружках, слава богу, недостатка нет, можешь мне поверить - сами на шею вешаются. Мне ты нужна. Я ж тебе сказал: я тебя не забыл и вон сколько времени искал. Ты меня приворожила.