* * *
В доме уютно стрекочет машинка. Приемники сдвинуты на край длинного стола. В одном из них, я знаю, подсвечено слабым сиянием окошко непроглядной шкалы. Он гудит и потрескивает, алый штрих замер на слове "Москва" или "Новосибирск"… У нее появилось такое хобби: оставлять приемник в томительном ожидании, чем бы она в эти минуты не занималась. Я больше не упрекаю, не отговариваю, не виню. Гуденье становится привычным и, кажется, привычно бесполезным.
Она шьет. Солдатские рубашки ее не устраивают… Приемник потрескивает. Книга лежит на подоконнике, я читаю главу "запуск двигателя, управление машиной". Поселок не догадывается, какая несусветная мысль привела меня к этому автопогрузчику. Я сам еще не верю в то, что начну делать.
- Послушай, может быть это все нелепица? Чья-то глупость? - вдруг спрашивает она.
- Где нелепица? - говорю я, не поднимая глаз от книги.
- Брошенный поселок, брошенное полотно, горячий котел в июне… Чье-нибудь головотяпство, ты не думаешь? И логику тогда искать бесполезно.
Я невольно поворачиваюсь к ней. Она делает наметку на полотне.
- Очень дорогое.
- Ты меня удивляешь. Будто не видел дорогой, нелепицы, никогда не слышал о ней.
- Ну, в таком размахе…
- В размахе? - Она откладывает полотно в насмешливом удивлении. - Ты не видел?
- Я не хозяйственник, не ревизор. Где же я мог видеть?
- А я кто?… Видела, можно сказать, не выходя из дома. В ящике.
- В ящике?
- Ну да, в телевизоре. В нем…
Удивительное дело: мне показалось, мы вместе окинули эту лесную комнату взглядом, словно искали глазами ящик, без которого на свете, кажется, не бывает комнат.
- Ходи по дому, - вроде как ворчала она, - шей, гладь, готовь обед, занимайся чем угодно, живи себе, а он сведения в тебе накапливает, настроения, впечатления разные. Может быть, иногда обратные тому, что хотели сказать…
- И что хотели тебе сказать?
- Хорошее, думаю. Чтобы я не осталась равнодушной. Видела все нелепицы, воевала с ними, как… Но все же размах нелепиц меня удивлял… Урожай, запаханный в землю… То ли везти было не на чем, то ли некуда… В кассе билетов нет, а вагон уходит пустой. Водопровод на большое расстояние. Все чудесно и дорого. Но воды к нему не нашлось. Нет и в начале не было.
Строгая швея наклонилась над полотном, поколдовала что-то гибкими пальцами.
- Спрашивать иногда хотелось: разве не легче, не выгодней прихлопнуть, изменить, отменить, а не каяться вроде самим себе да на себя… Хороший капиталист, наверное, да-авно бы лопнул.
- Ты когда-нибудь говорила с ними, с капиталистами?
- Не попадались.
- Мне один, страшно богатый, австрийский "Датентехникер", сказал: ваши проколы от грандиозности, от небывалого размаха. Не более, чем стертости на подметке великана, идущего напролом.
- Велики стертости, - не согласилась она.
- Размах неогляден… Спутники с плотинами ящик не показывал? - чуть улыбнулся я, но кажется, уколол не желая.
- Тебе в прошлом все нравилось?
Она сказала "в прошлом", не придавая особого значения слову значения, которое ловила в моих словах и теперь не замечает в своих.
- Я не блаженный.
- Ты не можешь поверить, что некто мог не достроить поселок и про него забыли, махнули на год, на два?
- Не хочется верить, - сказал я, понимая с некоторым опозданием, что настойчивость ее необычна. Упрямо ищет объяснения, которые могли бы успокоить ее. Верные - неверные, лишь бы найти не самую страшную причину-повод и спрятаться в ней. - Ты сама убедилась, как все отлажено здесь… Но сокрушительную передачу о воровстве на железных дорогах я помню.
- Вот видишь… Стоит ли нам ждать?
- Стоит. Копченую колбасу не бросят, - пошутил я. - За ней обязательно вернутся.
Эквилибристу на проволоке легче, наверное, ходить.
- И котел кому-то надо выключить…
- Дурацкий твой котел, - сердитым голосом ответила она. - Есть, наверное, чертежи, где видно, что выключить…
И больше ни слова. Но я чуть не потрогал пальцем лоб, как делают, когда хотят показать умственную свою незрелость.
Буднично и просто иногда решаются недоумения… Выключить самим… Легко выдвинул ящик стола и в папке с надписью "завершенка" взял, наконец, подробные схемы всего, что сделано, развернул на подоконнике.
Водонапорная башня, котельная, оранжерея, склады, водопровод, отопление, очистные сооружения… Где-то на краю поляны, за будущими фермами, есть и такие…
Смотрю внимательней схему отопления. Главный бак, топка, запасной котел. Недействующий котел с печью на схемах назван аварийным, запасным. Где же не запасной?
Листаю дальше. Главный бак… Зеленые трубы тянутся к нашему дому от главного бака, и ровные чертежные буквы поясняют направление: холодильники. Потом они, эти зеленые трубы, ведут в поле, на голое место, где не значится никаких строений. Ложатся там ровными полосками, одна к другой, опять сливаются в одну. И эта одна возвращается в сеть котельной, в скважину возвратной закачки…
Отгадка была простой. Горячие подземные воды. Кипяток из подземелья! Вечное тепло для обогрева, движения динамо, для испарителей холодильных установок.
- До чего ж мы с тобой невнимательные, - сказал я, слегка волнуясь. - Причина всему вода из глубины. Подземный кипяточек!
- Выходит, некуда спешить? - поскучнев, сказала она.
- Спешить? Кому спешить? - не сразу понял я, слегка обиженный таким равнодушием к открытию.
- Тем, кто все бросил…
Человек неисправим.
* * *
На другой день утром я вошел под навес ангара и опять испытал щемящую тревогу. Покинутое стадо машин, укор неизвестно кому за всю эту неподвижную силу.
"Нива…".
Ладная, сверкающая даже в налете пыли, сама элегантность в металле… Не удержался, отомкнул замок, сел в нее, погладил матовый упругий щиток с приборами.
Ты вроде как бы моя. Хочу - сяду, хочу - поеду, хочу - остановлю, хочу - брошу тебя на краю леса под солнцем и дождем… Нет, пожалуй, не брошу. Ты очень хороша, "Нива". Таких женственных не бросают. Но только негде нам с тобой разгуляться. Нет у нас пути-дороги…
…Мне было, кажется, лет одиннадцать…
Мамин знакомый усадил меня в служебную машину… До сих пор обидно, что никто из мальчишек не видел, как мне удобно и просторно сидеть в легковой нарядной, сильной, дорогой, стремительной, мягкой с таким неуступчивым и требовательным сигналом… Первый раз! Ну, почему никто меня тогда не видел?
Мамин знакомый не думал меня катать. Потрогать холодный руль, кожаные сиденья, поднять и опустить окно в кабине - вот и все, что мне полагалось. Но мамин знакомый поглядел на меня, поглядел, потом шевельнул как-то смешно усами, тронул широкой ладонью мою макушку и поехал. Поехал…
По всему городу. С окраины в центр. Мимо Кремля, по набережной, по Красной площади, по зеленым бульварам, по улицам, в черном лаковом автомобиле… Где он, тот смешной мальчик?
Ему казалось, у него никогда не будет своей машины. Этого праздника, этой возможности крепко и твердо стиснуть ладонями руль и смотреть на убегающую под него дорогу… Самый, дешевый "Москвич" стоил в магазине девять тысяч. Девять тысяч рублей в деньгах того года. Немыслимые, недостижимые, невероятные деньги…
Я вышел из "Нивы, бережно прикрыв легкую дверцу. Рядом, вокруг меня сутулились крутыми железными спинами тяжкие немые на сером бетоне громады. Как будто все они ждали меня, прикосновенья к себе, ко всем этим дверцам, рулям и сиденьям. Чтобы кто-нибудь послушал, как бьются, рокочут сильные живые моторы. Кто-нибудь…
Автомобильный кран ухватил сам себя могучей стрелой, как мамонт хоботом, не в силах приподнять, оторвать себя от бетона и вынести на землю, на волю, на простор, где можно выпрямить железные плечи, повернуться и пойти…
Алый пожарник, с пригнутой к спине лестницей, припав на левый спущенный баллон, звал меня к себе, вот-вот готовый ахнуть, сиреной закричать, зареветь от обиды, если я не подкачаю большую шину…
С ясностью, колющей как беда, представилось мне вдруг, что зеленый мох покроет бетон, и зеленая трава медленно пробьется через него, спутает ноги машин, оплетет падающей пылью рыжий металл, замасленные ребра двигателей, кожу сидений, стеклянные зрачки фар… А мы сами тогда будем ходить, очевидно, в звериной шкуре…
Я смахнул наваждение, отыскал среди машин коренастый автопогрузчик и, будто извиняясь, похлопал работягу по плечу.
Серо-зеленый крепыш, этакий бегунок-перевертыш. У него лицо на затылке, фары поблескивают и смотрят в обратную сторону, совсем не туда, где у него капот. В колесах таится решительная тугая походка. Своя манера, свой облик, не похожий на других. Машины, как люди, все разные. Как я, как она…
Если в каждом из нас миллионы прадедушек и прабабушек, и ведет к нам от всех одна единственная ниточка, что прервись эта ниточка хоть однажды за многие тысячи лет, не было бы ни ее, ни меня, а был бы кто-нибудь иной. Так и к машине ведет одна ниточка от миллиона живых умов, открытий, поисков и закрытий, от, колеса, проводочка и краски до электричества и бензина. Такая связь времен. И все это не может пойти прахом, не может, как сам человек на земле…
- Ну, мужик, начнем, пожалуй, - снова похлопал я серо-зеленый бок и влез в кабину.
Совсем другой незнакомый тонус у машины. Руль - кажется, непроворотный, приборы не приборы, а насупленные хитрые гляделки, проверяющие того, кто сел перед ними.
Потрогал, осмотрел, подергал все, что мог, и начал. Мотор, ожил у меня минуты через две. Машина рванулась так, что я поспешил надавить на тормоз, и руки стали влажными, как на первом экзамене в ГАИ.