* * *
Когда я вернулся, поляна встретила меня знакомым и долго не узнаваемым ароматом. Высохли в солнечной туманке мокрые блики на свежей траве. От земли повеяло теплом, и сами луговые травы, казалось, потеплели: такой шел от них теплый сенокосный дух. И тут я догадался: пахнет печеным хлебом!
Боже мой, пахнет печеным хлебом!
В открытой двери фургона-кухни стояла она с повязкой на голове из красного полотенца, с красным фартучком, с обнаженными по локоть руками, улыбчивая, как само летнее утро.
- Эй, Красная Шапочка, я тебя съем, - сказал я, пытаясь выглядеть беспечным и воодушевленным.
- Серый Волк, не ешь меня, - подыграла она. - Кто будет печь хлеб?
- А к чему тюрбан?
- Так положено повару. Вместо колпака.
- Но там и колпак лежит.
- Он мне совсем не идет…
Коротко и ясно.
- Как же тебе удалось? Пахнет на всю поляну караваем, батонами.
- Сама не знаю, - словно удивилась она. - Распустила дрожжи на две ложки муки, поставила млеть. Потом развела молоко, слила в одну миску, натерла - видишь, до сих пор плачу - лук. Смешала с мукой в тесто, налепила колобки, подождала и в печь…
Сказала "плачу", а сама хвасталась явно с удовольствием.
Он лежал накрытый белым полотенцем, свежий теплый хлеб. Маленькие румяные булочки с полосками на крутых макушках, простое, как само воспоминанье, чудо. Воспоминанье обо всем, что осталось вдали от нас и никогда не покинет нас.
Огромное удовольствие - прохладное масло по живому хлебу, настоянный свежий чай.
- Так пекла моя бабушка. Правда, я не все помню, забыла, но, кажется, так… И почему она пекла, если можно было купить в магазине?… Вот и спросить некого…
Машинально, для разговора, чуть было не спросил ее, почему некого. То ли бабушка далеко, то ли нет ее давно, бабушки… Но смысл обыкновенных раньше слов: ее нет, их нет, стал вдруг таким обостренным и шатким, опасным для нее, что я с подчеркнутым вниманием стал разглядывать картинки на стене вагончика.
Нагие цветные девушки удивленно смотрели на двух неуверенных в себе горожан, растерянных от всего, что свалилось на них, даже этом хрупком ощущении уюта, покоя, благополучия.
- Ты нисколько не хуже этих эталонных девчонок, - неожиданно сказал я, понимая, что говорю неуместную глупость, но это было единственным, что заставило ее улыбнуться.
- Что еще придумает Серый Волк? Фантазия твоя сильней меня.
- Советую почитать книги.
- У нас есть книги?… Не умела взять книгу, если на душе…
- Найди снотворную.
- Скучно… Любую книгу можно, как сон, отложить, захлопнуть и на полку… Вот бы так со всем этим: захлопнуть и на полку… Я тут не своя, привыкать не хочется, ничего не хочется, и захлопнуть, отложить не могу.
- Не привыкай, но киснуть зачем?
- На тебя надеюсь, а ты…
- Послушай, взрослая тетя, - сказал я, - неужели говорить с тобой как с маленькой? Ты большая, не правда ли?
Она виновато улыбнулась.
- И глупая, да?
- Маленькие глупыми не бывают.
- Тогда говори как с маленькой, - согласилась она довольно грустно.
- Подумать еще надо, о чем с тобой говорить. Большая не поймет.
- А вдруг пойму.
- Ой ли?… Вот попробуй ответить на то, о чем спрашивает маленький.
- Отвечу. Я прилежная.
- Скажи, хвастунья, какое чудо на свете самое удивительное?
В глазах ее мелькнуло скорее недоумение, чем интерес.
- И много у тебя таких вопросиков?
- Много. Только все не мои. Сынишки моего. Я на такое неспособен. Отупел с годами. Ни за что не мог бы спросить: не скучно ли дереву стоять на месте? Или другое… Почему взрослые не играют в игрушки?… Можно ли обижать больших?… Не больно ли ежику от колючек?…
Тут я увидел, как она просияла, как улетучилось равнодушие в глазах ее.
- А ты сам, - почти воскликнула женщина, - сумеешь ответить?
- С большим трудом.
Я засмеялся. Не потому, что слова были смешны. Если быть откровенным, душа моя может смеяться при каждом воспоминании о мальчике, о том разговоре с добрым и веселым доктором.
- Я тоже хочу посмеяться.
- Пришел доктор, послушал его и сказал: очень хорошо работает сердечко… Ребенок спрашивает: а кем работает сердечко?… Не улыбайся, отвечай.
- Не могу.
- И я думал, что ему сказать. Говорю: моторчиком работает. Наверное, моторчиком. Такой маленький живой моторчик. Он гонит по жилкам веселую кровь и никогда не устает.
- Но если так ответить, - снова улыбнулась она, - кто-нибудь спросит, а на кого работает сердечко.
- Браво, - похвалил я, - ты мудрая. Он почти так и спросил: для кого работает сердечко… Игра игрой… Ну, я говорю ему: для тебя, конечно. Чтобы ты никогда не болел. Чтобы тебе легко прыгалось, бегалось и смеялось… И для меня. И для моих близких, потому что когда ученый детский доктор сказал про мальчишкино сердечко, у меня весь день было хорошее настроение. Всем я говорил что-нибудь хорошее. Люди улыбались мне, и говорили своим знакомым тоже одно хорошее. Вот какой необыкновенный моторчик. Недаром говорят, у кого-то сердце доброе. Значит, оно работает не только для себя, но и для других.
- А ежик с колючками? - она по-детски сияла она.
- Ответил, но, кажется, невнятно… Ежу не больно от его колючек. Это хорошо, потому что ежик. А ты не ежик, и я не ежик, и мама не ежик. Если человеку не больно от собственных колючек, совсем плохо. Лучше тогда превратиться в ежа и удрать в лес, и шуршать где-нибудь в листьях и никому не показываться, никого не колоть.
- Осталось и про чудо мне, глупой, сказать.
Она улыбалась. Я заставил ее так улыбаться.
- Про чудо несколько дней решал. Какое чудо ни возьму, давно уже не чудо. Наконец, однажды утром, догадался. Просветление само нашло. Книга - вот неповторимое чудо. Бумага. Плоская, тонкая, ничего нет, а из нее сказки бегут. Простая белая бумага, но вдруг от нее ветер на море гуляет и кораблик подгоняет. Он бежит себе в волнах… И радость она тебе дарит, и даже грусть, и нежность, воспоминания, и возвращает близкое тебе, и далекое тебе… Ты легко попадаешь туда, где не мог быть, говоришь с людьми, которых давно уже нет…
Не заметил как увлекся. Лучше бы такое не произносил. Улыбки не стало.
- Давно уже нет, - повторила она. - Ты хотел, чтобы я книги читала? К этому вел?
- Они отвлекут, - не очень уверенно сказал я.
- От чего?
- Не усложняй. Не затем книги придумали, чтобы я тебя ими пугал.
- Но мне кажется, ты обо всем говоришь с грустью. Как об утраченном, оставленном страшно далеко, навеки. Будто жалеешь, и хочется тебе оглянуться куда-то. Все глядеть не наглядеться… Не от большой радости…
- Книги не утрачены. Поди взгляни, сколько их. Они с нами.
- А то, что было за ними?
- Что за ними? Типография? - пошутил я. - История печати? Увлекательная, как самый хороший детектив. Необыкновенная магия. Все из ничего… Был один такой чудак, половину королевства за книгу обещал. Потом, правда, передумал, и все потерял, и королевство и голову. Мудрости не хватило, которая в той книге была.
- Хочешь меня мудрой сделать? Не получится… Не верю я в твою безмятежность…
- Ну тогда мне остается преподнести ключик. Маленький, от оранжереи, - сказал я.
- Сорняки дергать?
- Люди спасибо скажут.
- Какие люди?
- Наверное, все они бородатые…