… - Вот здесь лежат невостребованные, - санитар открыл тяжелую металлическую дверь, смахивающую на вход в бомбоубежище на случай ядерной войны, и на экскурсантов пахнуло тяжким дыханием смерти: формалином и сладковато–удушливым смрадом гниющего человеческого мяса.
Мысленно поражаясь своему неестественному спокойствию, словно это происходит не с ним, Уфимцев сделал шаг за порог. На полке грудой лежали тела. Сморщенные, желтые, с грубой штопкой после вскрытия от паха до горла. Чаще всего старики. Тут же, на полу, в черных лужах были свалены несколько пронумерованных мешков. Из одного торчала обгоревшая скрюченная рука.
-Эти, - показал на мешки "помощник смерти", - неопознанные: сгоревшие, утонувшие, разложившиеся.
-И что с ними делают? - спросил чужим, отстраненным голосом Уфимцев.
Ему по–прежнему казалось, что в этой камере с останками человеческой плоти находится не он. Здесь - другая реальность, другое измерение - по другую сторону привычных понятий о жизни. И смерть здесь другая, вывернутая кишками наружу, отличная от той, какую он привык ее видеть и представлять: патетическо–возвышенной, достойной пера поэтов, кидающей своей вызов живому… Здесь была вонючая, грязная ее изнанка.
-… Накопят побольше - в братскую могилу, - равнодушно ответил санитар.
Равнодушие. И у него, Игоря, здесь появились те же интонации. Интонации, помогающие живым отгородиться от мертвых, от неизбежного, что ожидает всех их…
-Пошли в другой холодильник, - донеслось до журналиста, - Там лежат уже готовые к выдаче родственникам. Там картинка полегче…
Снова лязг двери. Снова тела. Вповалку. С той же грубой штопкой. Пожилые, средних лет, совсем молодые. Такого количества трупов за один раз Уфимцев никогда не видел. У него не укладывалось в голове, что все эти огромные восковые фигуры - уже не люди, они не относятся к человеческому миру. Это всего лишь то, от чего нужно избавиться по прошествии трех дней.
"Нет, это все–таки люди, - проговорил он себе, - Мертвые люди, а не просто куски охлажденного медленно гниющего мяса. Иначе жизнь кажется всего лишь большой подъё…кой…"
-Эта девушка погибла в автомобильной аварии позавчера, - произнес санитар. - Красивая… Практически не пострадала.
-Слышал я об этом ДТП, - добавил Груздев, - Удар виском об открытую форточку "копейки". Мгновенная смерть. Сидела рядом с водителем, молодым парнишкой. Тот был пристегнут, отделался ушибом. Посмотри, корреспондент… Такую красоту загубить…
Игорь повернулся в их сторону и увидел, что на самом верху груды трупов лежала Люба. Он физически почувствовал, как весь пропитанный формалином воздух вдруг сразу ушел из его легких и кровь начала отливать от сердца. Сержант с санитаром еще что–то обсуждали, а он стоял и смотрел. Смотрел на ее белое тело, заштопанное, как комбинезон летчика, черной ниткой от паха до горла.
"Вот оно, значит, как… Как оно… Куклы или все–таки люди? А куда делась Люба? Это же не она? Это всего лишь ее слепок. Слепок…"
-Что, Игорек, поплохело? - участливо произнес сержант, - Хватит на сегодня картинок. Пошли на воздух.
Теперь он знал, как люди немеют с горя. Они просто перестают желать разговаривать. Им кажется, что в этом мире уже нет ничего, что следовало обсуждать, превращать в словесную форму. Ведь главное уже сказано. Более того, оно, это главное, вообще не нуждается в кружеве слов, бесполезных перед вечностью, на мгновенье показавшей живым свой лик. Понятно, почему мертвые молчат…
Уфимцев не раскрывал рта два дня и заговорил лишь на третий, сделав над собой усилие, чтобы ответить маме насчет обеда.
Часть вторая
ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
Глава одиннадцатая
КРИЗИС ЖАНРА
Материал о заволжских милиционерах вышел гладким и даже был отмечен на планерке в редакции. Правда, в нем не оказалось ни рассказа о героическом захвате "грабителей" со спущенными штанами в гаражном кооперативе, ни подробностей по перевозке трупа в салоне милицейского "уазика", ни, тем более, упоминания о последнем свидании в холодильнике морга…
Материал в редакции хвалили утром, а ближе к обеду Уфимцеву позвонил начальник пресс–службы УВД Паша и прогудел:
-Игорь, в общем, тебя начальство наше объявило "персоной нон грата" и приказало информации не давать.
-В чем дело? - устало произнес журналист, - Чем вам этот–то материал не понравился?
-Начальство на тебя еще с прошлых разов зуб имеет, и отцы–командиры, если помнишь, запретили тебе информацию давать, пока не покаешься. А ты забил… Материал по Заволжскому району выходит - значит, парни с райотдела приказ начальства не выполнили. Материал хороший, спору нет, но - тут принцип на принцип пошел… В общем, - подвел черту под своей сумбурной речью майор, - ты пока в пролете. Не журись: пройдет время - все отойдут, вернешься к теме.
Уфимцев помолчал, прижимая к уху трубку одной рукой, а второй чертя шариковой ручкой замысловатые узоры на листе бумаги. Потом произнес:
-Опала, это круто. В самой время ехать на Кавказ, кровью смывать позор неблагонадежности. Кстати, Паша, скажи по старой дружбе: какие у нас новости на Кавказе? На тебя ссылаться не буду. И даже писать в газету не буду. Так, по старой дружбе, а?
Не так давно в зоне осетино–ингушского конфликта пропали три ярославских омоновца. Поиски по горячим следам ничего не дали. Об этом было сообщено официально, и сейчас собиралась целая делегация из сотрудников милиции, чиновников и представителей ингушской диаспоры, чтобы вылететь на Кавказ и попытаться провести переговоры с представителями незаконных вооруженных формирований. Поговаривали, что в команду будут включены и журналисты. Уфимцев очень рассчитывал, что сможет попасть в этот список: его горизонты, ограниченные описанием ловли "домушников", имели шансы расшириться.
Однако сейчас эти шансы оказывались приравненными к нулю, и было отчего раздраженно чертить на листе бумаги замысловатые узоры.
-Да чего рассказывать, Игорь? - задушевно ответил капитан, - Результатов никаких. Парни пропали в районе ингушской станицы Барсуки во время несения службы. Местные там молчат как партизаны. Предложений о выкупе нет. Наши уже катались туда. Перерыли все окрестности. Отрезанную голову нашли. Выяснилось, что это - чужая… Ну, в смысле, не наших… Переговорная группа в Ингушетию должна выехать скоро. Формирует ее начальник криминальной милиции. Тот самый, который запретил тебе давать информацию. Так что ты, ну, сам понимаешь…
-Понимаю, что пролетаю. Счастливо, Паша. Спасибо тебе.
"Ну и что теперь? - думал Уфимцев, - Ты теперь без работы, Игорек. Вернее, без темы. Давицин направит в УВД другого корреспондента, полояльнее. А тебе придется искать, о чем писать, в противном случае придется искать, что кушать."
Октябрь прошел как один день на вокзале - в пустой беготне от буфета до туалета и киоска с газетами и обратно. В суете пресс–конференций, репортажей к датам: вроде бы что–то делал, писал, двигался, а все мимо, впустую. Запомнился лишь переезд семьи Сальнова, когда он помогал тому разгружать контейнер со скудным скарбом и перетаскивать старую мебель в махонькую "однушку" двухэтажного кирпичного дома. После этого пили водку на обшарпанной кухне под приготовленную женой Александра Ольгой жаренную картошку и слушали его песни под гитару.
Запомнилась только одна:
"Предательство,
предательство,
предательство-
Души незаживающий ожог…
Рыдать устал,
Рыдать устал,
Рыдать устал над мертвыми рожок.
Зовет за тридевять земель
Трубы заливистая трель
И конница несется по стерне.
Кому нужна святая цель,
Когда пробитая шинель
От выстрелов дымится на спине…"
Потом Сашка читал свои "афганские" стихи:
"Я ботинки твои доношу,
Ведь мои на камнях все избило.
И невесте твоей напишу,
Чтобы замуж скорей выходила".
День рождения в ноябре свалился неожиданно, и Уфимцев вдруг обнаружил, что встречать его, собственно говоря, не с кем. На работе, по традиции, выставил торт, две тарелки с бутербродами, окруженными бутылками. После "обязательной программы" отшлифовался с Сальновым "Сленчевым брягом" в "Бристоле" и отправился домой. Там, Игорь знал, ждала его фирменная мамина тушеная картошка с мясом, запотевшая бутылка, которую он выпьет с отцом. Мда… На душе было паскудно.
Проходя мимо кинотеатра "Родина", Игорь вдруг вспомнил, как летом он с Юлей смотрел здесь фильм "Девять с половиной недель". "Мечты–мечты, где ваша сладость…" - пробубнил Уфимцев себе под нос и посмотрел на афишу. На ней красовался все тот же Микки Рурк, но уже с сердцем ангела.
Игорь прошелся по карманам, нащупал скомканную банкноту и зашел в полутемный вестибюль. Наверху парадной лестницы, около закрытых еще дверей переминались в ожидании сеанса несколько парочек. Уфимцев посмотрел на часы: "Полдесятого, как раз последний сеанс, последний ряд, ударим кинематографом по демографическому спаду…" Как нельзя кстати в голове всплыла фраза Станислава Говорухина: "Куда мы идем? В жопу!"
… Зал, естественно, был пуст. И Уфимцев, вдруг в порыве злого отчаяния выбрав тринадцатое место в тринадцатом ряду, сел смотреть на то, как дьявол в голливудском исполнении в очередной раз играет грешным миром.