-Ах, вот вы о чем… - он откровенно усмехнулся, - Приняли меня не за того. Бывает. Вы… товарищ, не знаю, в каком вы звании, ножки вчера не сильно в болоте промочили? То–то, я смотрю, голос ваш мне знаком.
Пижон от такой наглости слегка ошалел. Не давая ему опомниться, Уфимцев повернулся к Касимову:
-Спасибо вам, товарищ майор, что пристрелить меня не дали!
Теперь очередь дошла и до "кожаного" Леши:
-Я вас не сильно по яйцам стукнул? Дети будут?
"Кожаный" прищурил глаза и сделал едва заметное движение в сторону Игоря. Это его слегка обеспокоило, но не сильно: компенсация за вчерашний страх требовала своего выхода. В конце концов, что они ему сделают? Прав Пижон - на дворе не тридцать седьмой год и даже не восемьдесят третий.
-Дурак, - неожиданно спокойно произнес Пижон, - и уши у тебя холодные. Думаешь, что, если на дворе перестройка, гласность, бардак и демократия, то на органы безопасности можно хрен класть с прибором? Ты, журналист, можешь трепаться о чем хочешь в своей газетке, но в этом случае ты вляпался в конкретное дерьмо с конкретной статьей Уголовного кодекса.
-И что я сделал? - насмешливо возразил Уфимцев, - Прочитал в сводке милицейской о факте вандализма над могилой покойного пенсионера, решил об этом написать, приехал в село и тут вы на меня и навалились. С велосипедами… - он кинул косой взгляд на Касимова.
Однако тот предпочел отмолчаться.
-А что ты делал у Сиплого? - не сдался Пижон.
-Простите, как вас звать? А то мы тут дискутируем…
-Андрей.
-Просто Андрей?
Пижон нехотя вытянул из кармана удостоверение и Игорь прочел: "Капитан Андрей Сунгоркин, старший оперуполномоченный…"
-Ну, так что там у нас по Сиплому? - проговорил Сунгоркин, пряча "корочки".
-Мне рассказали местные жители, что тот перед смертью общался с ним. Вот я и решил пообщаться…
-Пообщался? - внезапно подключился к беседе майор Касимов.
-Нет, - Игорь развел руками, - Меня не очень вежливо послали на хрен.
-А на что ты рассчитывал? - насмешливо проговорил Касимов, - Что они тебе тут все расскажут?
-Что ты хотел услышать? - кинул свой вопрос Сунгоркин.
У Игоря почему–то пропала охота шутить. Он почувствовал, что на самом деле все его самостоятельные действия по журналистскому расследованию начинают укладываться в какую–то стройную схему. Не до конца ему понятную, но оттого еще более неприятную.
-Я не знаю! Я просто хотел поговорить… Составить психологический портрет этого Кружкина. Ведь они, вроде как дружили… Ну, так местные говорят.
-Какие местные, с кем ты общался? - продолжал давить капитан.
- Мужик тут есть такой, Миша. Они были соседями…
-Дальше! - потребовал Касимов.
И Уфимцев, чувствуя, что над ним повисло что–то неизведанное, но, по сравнению с предыдущими приключениями, соизмеримо опасное, рассказал все. По порядку.
-Ну, мы все это проверим…. - произнес Касимов.
Сунгоркин кивнул, вытаскивая из кармана диктофон и перематывая пленку, отчего Игорю стало еще более кисло.
-Ну, допустим, что это все правда, - продолжил майор, - И в доме у Сиплого ты не был, и знать ты его раньше не знал… Значит, ты тем более обязан нам помочь.
-В чем? - в отчаянии проговорил Уфимцев.
-Леш, - вместо ответа повернулся к Кожаному Касимов, - Будь другом, сбегай в буфет, бутербродов притащи, пивка. Я не знаю, как там корреспондент, но я, если честно проголодался. А ты, Андрюха?
-Да с вечера во рту маковой росинки не было, - отозвался тот, - Последние калории сжег, пока за этим водоплавающим гонялся, - и капитан дружелюбно подмигнул Игорю, - "More" куришь? Хорошие сигареты. Угощайся!
За те десять минут, пока Леша ходил в буфет, Касимов с Сунгоркиным рассказали корреспонденту следующее.
Кружкин на самом деле был судимым, отпахав в лагерях восемь лет. Однако к пресловутой "58–й" статье - "антисоветская деятельность" он не имел никакого отношения. Как и к традиционным "уголовным" статьям. Его дело было круче: не больше не меньше - "измена Родине", по которой "деревянный бушлат" был гарантирован. И дело это было не сфальсифицировано каким–нибудь следователем особого отдела, стремящимся повысить отчетность родного подразделения по выявленным врагам народа…
Попав в начале июля 1941 года в плен к немцам в Прибалтике, промаявшись полгода в лагере для советских военнопленных под Саласпилсом, старшина автомобильной роты Александр Кружкин понял, что шансов дожить до чьей–либо победы - хоть нашей, хоть немецкой, у него нет. Кормили узников через день гнильем из свеклы и картошки, изнуряли тяжкой работой и поэтому рвы для мертвецов, исправно удлиняемые экскаватором, никогда не пустовали.
Несмотря на то, что уже месяц он маялся кровавым поносом, Кружкин заставлял себя каждое утро подниматься по крику "капо" - старосты барака, и идти на работу. Дизентерия косила пленных десятками в неделю, но еще больше народу выкашивали пули охранников: тот, кто не мог работать, получал пулю в голову и отправлялся гнить в очередной не засыпанный еще ров.
Это была не просто борьба за жизнь. Кружкин знал, что ее финал будет не в его пользу. Но все равно цеплялся. Как цепляется утопающий за соломинку, как подстреленный волк уползает от охотников в сторону далекого темнеющего леса. Это было больше, чем борьба за жизнь. Это был инстинкт жизни.
Кружкин уже знал, что он не доживет до весны 42–го года, когда в лагере появились несколько русских мужчин в возрасте около шестидесяти лет в форме старших офицеров царской армии. К ним водили по одиночке, в заднюю комнату комендантского домика. О чем беседовали там, никто не догадывался - из комнаты не возвращались. Каждый вечер, к комендантскому домику подъезжали грузовики и людей после собеседования куда–то увозили.
Впрочем, в лагере быстро разобрались в некой схеме: грузовиков было два. Один из них, с людьми, отобранными в таинственной комнатке, далеко не уезжал. Обитатели лагеря могли вскоре слышать винтовочные выстрелы над очередным рвом за колючей проволокой. Вторая машина отправлялась дальше, за лес…
Спустя неделю на нары к Кружкину подсел старший лейтенант Маков, бывший командир его роты:
-Саша, - обратился он к старшине, - вчера закончили водить людей из соседнего барака. Значит, завтра возьмутся за наш, командирский. Знаешь, что это значит?
Кружкин кивнул:
-Выберут самых крепких и - на "правИло". А там - или пуля, или…
-"Что" значит это "или", знаешь? - спросил Маков, - Нет? Сотрудничать предлагают. Мне вчера на работах "капо" соседнего барака рассказал. Мол, беседуют полковники царской армии, предлагают вступить в русские освободительные части, чтобы бороться с большевиками. Предпочтение оказывают тем, кто пострадал от советской власти, или там, члены семьи были из "бывших"… Я знаю, что твоих всех раскулачили и в Сибирь сослали. Твое личное дело читал. Ты спасся тем, что от родных отказался и сам указал, где они зерно хранили. Я тебя не осуждаю, так многие поступали. А у меня отец - царский поручик, у Врангеля служил. Я скрыл это в свое время… Считал, что Белое Движение не принесло счастья ни моей семье, ни России. Так за что было умирать в подвалах на Литейном? Так что мы подходящие кандидаты в предатели.
-В предатели… - шепотом повторил Александр Кружкин.
-Я не собираюсь им служить. Знаешь, хотя у меня отец и воевал с красными, с немцами он дрался тоже - на Первой Мировой. Я так мыслю: гражданская война - это наши внутренние дела, а когда для сохранения власти продаешь Родину противнику, иноземцу - это мерзость последней степени. Слушай, старшина… Немцы нас наверняка потом на фронт пошлют, а там есть шанс к своим перебраться.
-А наши потом поверят? - выдохнул Кружкин, приподнявшись на локте над дощатом вонючем ложе, покрытом завшивевшими лохмотьями, бывшими когда–то шинелью умершего два месяца назад капитана.
-Надо сначала отсюда выбраться. А там видно будет. Пусть даже свои шлепнут, так ведь не завтра же. Еще поживем! - убежденно ответил Маков.
Старшина поверил ему. Пример самого командира роты был тому убедительным доказательством.
Третьего июля 41–го три "полуторки" - все, что осталось от их автомобильной роты после полутора недель войны, эвакуировали раненых медсанбата, уходя проселочными дорогами от катившегося по пятам железного катка немецкой армии. Грохот фронта то нагонял их ревом проносившихся над головой гитлеровских штурмовиков, то начал трепать напряженные нервы треском рвавшихся снарядов вражеских танков. Иногда канонада стихала, и казалось, что наступление противника захлебнулось и можно вдохнуть воздух полной грудью и перестать прижимать машины к обочинам - под защиту листвы деревьев, скрывавших маленькую колонну от глаз и прицелов немецких летчиков.
Неопределенность кончилась в одночасье. Кружкин, сидевший за рулем головной машины, увидел, как за очередным поворотом лес резко кончился. Параллельно опушке тянулась другая дорога. И здесь, на перекрестке, словно регулировщик–милиционер из недавней еще мирной жизни, стоял человек в серой форме танковых войск вермахта и огромными противопыльными очками в половину лица. Увидев вынырнувшие из леса машины, он сдернул свои окуляры и призывно и даже как–то дружелюбно махнул ими, словно предлагая поддать газку и побыстрее встретиться со старым приятелем.
Кружкин мог поклясться, что немец при этом даже улыбнулся.
"Стой!" - заорал Маков, сидевший в кабине рядом с водителем.
В кузове, сверху, откуда обзор был не пример лучше, что–то кричали и барабанили по кабине раненые.