Она согласилась позировать. Для разминки он мигом набросал ее портрет углем - вышло потрясающе, особенно шляпка. Тогда он сделал ее портрет карандашом, потом он может послужить эскизом к картине.
Рисуя, Фидельман задал ей вопрос:
- Почему ты стала прости… профессионалкой? Я что хочу сказать, тебя на это Лудовико подбил?
- Прости… профессионалкой, - передразнила она его. - Прокудахтал - валяй, неси яйцо.
- Я старался проявить деликатность.
- Плохо старался! О некоторых вещах лучше вообще не упоминать - так будет куда деликатнее; и все равно, даже если ты спрашиваешь только из чистого любопытства, я тебе скажу почему. Лудовико тут ни при чем, хоть он и был одним из моих первых клиентов. И до сих пор не отдал мне деньги за кое-какие услуги, не говоря уж о деньгах, которые в открытую украл у меня. Второго такого мерзавца, как он, свет Божий не видывал, у всех остальных есть хоть какие-то остатки порядочности, правда, мне от этого ни тепло, ни холодно. Но так или иначе, если тебя разбирает любопытство, знай: я сама на это пошла. Не иначе как надеялась выбиться в любовницы художнику.
Фидельман пропустил издевку мимо ушей, продолжал писать эскиз.
- Одно тебе скажу - умирающий с голода отец тут ни при чем, если Лудовико тебе наплел про него. У моего отца небольшая ферма во Фьезоле, от него разит навозом, а уж скряга он такой, что не приведи Господи. Если он с чем и расстался по доброй воле, так разве что со своей невинностью. Мать и сестра пашут на него, он злющий, как легченый бык, вот я от него и удрала. И сбежала потому, что мне опостылело горбатиться на него. А он ко всему прочему еще от нечего делать норовил меня полапать - вот какой он подлюга! Я и читаю и пишу с грехом пополам из-за него, не из-за кого другого. И в проститутки я подалась, потому что не хотела быть прислугой, а никакого ремесла не знаю. Шофер на автостраде присоветовал мне заняться этим делом. Только, несмотря на мою профессию, я ужасно застенчивая, вот мне и приходится терпеть Лудовико - он сводит меня с клиентами.
Она спросила, можно ли посмотреть эскиз, а посмотрев, сказала:
- Как ты его назовешь?
Он собирался назвать его "Портрет молодой проститутки", но вместо этого сказал:
- "Портрет молодой женщины". Я, может, еще напишу портрет маслом по этому эскизу.
- Мне-то что, - сказала Эсмеральда, но была явно польщена. - Я почему у тебя осталась: думала отогреться. Потом, и такое соображение у меня имелось: художник должен понимать про жизнь. И раз сам понимает, не ровен час и меня чему-нибудь научит. А пока что я узнала одно: ты тот еще трус, ничем не лучше прочих. Так оно обычно и случается: думаешь, тебе хуже всех, а всегда найдется кто-то, кому еще хуже.
Фидельман набросал еще три ее портрета на бумаге, в шляпке и без шляпки, один - в черной шляпке с астрой.
Утром ему удалось за несколько часов наполовину вырезать очередную мадонну, и, чтобы отметить это событие, он после обеда повел Эсмеральду в Уффици и рассказал ей про кое-какие великие творения мастеров.
Она не все поняла в его объяснениях, но была ему благодарна.
- Не такой уж ты тупой, - сказала она.
- Малость поднахватался.
Вечером они пошли в кино, а по дороге домой заглянули в кафе на пьяцца Синьория - полакомиться мороженым. Мужчины обшаривали Эсмеральду глазами. Фидельман так на них зыркал, что они тупились. Она нежно улыбнулась ему.
- Когда ты режешь мадонн, ты не такой взвинченный. А когда пишешь этот снимок, ты злющий как собака.
Он признал, что она права.
Она открылась ему, что тайком успела хорошенько разглядеть картину, пока он бегал вниз искать в мусоре снимок.
Фидельман не напустился на нее с руганью и сам этому удивился.
- Ну и что ты думаешь о картине?
- Кто она, ну, та, без лица?
- Моя мать, она умерла молодой.
- А что с мальчиком?
- В каком смысле?
- У него грустный вид.
- Так он и должен выглядеть. Но мне не хочется о нем говорить. Такие разговоры могут помешать картине.
- А мне сдается, ты пытался написать себя самого на руках у матери.
Он чуть не онемел.
- Ты так думаешь?
- Тут и думать нечего. Мать она мать и есть, а сын и есть сын.
- Верно. А что, если я пытался таким образом вырвать ее из рук смерти? Впрочем, подобные соображения ничего не значат. Прежде всего это картина, и не исключено, что первоклассная, если мне суждено ее дописать. Закончи я ее так, как мне порой представляется, ручаюсь, это было бы нечто из ряда вон выходящее. Если художник за всю жизнь напишет хоть одну такую картину, можно считать, ему повезло. Мне порой кажется: напиши я такую картину, то дурное, что было в моей жизни, воспринималось бы иначе, укрупнилось бы, что ли.
- Каким образом?
- Тогда я мог бы простить себе былые проступки.
- А я нет, - сказала Эсмеральда. - Напиши я хоть десяток шедевров.
Мысль эта ее насмешила.
Когда они шли по мосту, Эсмеральда сказала:
- Ты и впрямь чокнутый. Не понимаю, с какой стати ты угрохал пять лет жизни на одну картину. На твоем месте я оставила бы ее и написала картину на продажу.
- Время от времени я так и поступаю - пишу картину вроде твоего портрета, но потом неизменно возвращаюсь к "Матери и сыну".
- И почему все вечно толкуют об искусстве? - спросила она. - Даже Лудовико, когда не занимается подсчетами, толкует об искусстве.
- Искусство есть то, чем ему следует быть, а именно красота, но и кое-что сверх того, а именно - и по преимуществу - тайна. Вот об этом-то люди и толкуют.
- А в моем портрете, ну где в нем тайна?
- Тайна в том, что я передал сходство с тобой - и сверх того - ты стала искусством.
- Ты хочешь сказать, что это уже не я?
- Это и была не ты. Искусство и жизнь - вещи разные.
- Раз так, ну его, твое искусство, знаешь куда… Будь у меня выбор, я выбрала бы жизнь. Не будь жизни, не было бы и искусства.
- А не будь искусства, жизнь ничего не стоила бы, для меня во всяком случае. Не будь я художником, я - никто.
- Господи, ты что ж, не человек, что ли?
- По правде говоря, без искусства - нет.
- Я так думаю, тебе еще многому надо научиться.
- Я и учусь, - вздохнул Фидельман.
- Чего такого уж хорошего в тайне? - спросила она. - Мне тайны не нравятся. Их и так полным-полно, зачем заводить новые?
- Причастность к тайне - это уже хорошо.
- Объясни.
- Тут все не просто, но я тебе скажу одно: человек вроде меня, понимаешь ли, работает в искусстве, работает без дураков. Я поздно собрался заняться живописью, потратил впустую чуть не всю молодость. В чем тайна искусства: оно больше того, что ты написал, и каждый мазок что-то к нему добавляет. Глядишь на свою картину и видишь: ты попал в самую точку, хоть и написал всего-навсего старое дерево. И вот что еще для меня тайна: почему я, хоть ничего в жизни так не хочу, не в состоянии закончить свою лучшую картину.
- А для меня тайна, - сказала Эсмеральда, - почему я в тебя влюблена, хотя ты меня ни в грош не ставишь.
И залилась слезами.
Неделей позже Лудовико, наведавшийся к ним поутру в новехоньких желтых перчатках, увидел законченный Эсмеральдин портрет размером 123 на 75 - черная шляпка, длинная шея, астра - все при ней.
Он едва устоял на ногах.
- Это что-то невероятное! Заплатите мне половину, и я не я, если вы не получите за это произведение искусства миллион лир.
Фидельман согласился, и сводник, осенив себя крестным знамением, унес картину.
Как-то днем, когда Эсмеральды не было дома, Лудовико, отдуваясь - как-никак пришлось одолеть четыре пролета - приволок в мастерскую магнитофон: он занял его, чтобы взять интервью у Фидельмана.
- Зачем это нужно?
- Сохранить запись для будущего. Я устрою ваше интервью в "Интернешнл Артс". Мой родственник работает там коммерческим директором. Подыщу галерею для вашей первой персональной выставки.
- На кой мне галерея, что я в ней буду показывать - незаконченные работы?
- Надо работать результативнее. Сядьте, говорите в микрофон. Вот я его включил. Забудьте о нем, он вас не укусит. Расслабьтесь, отвечайте на вопросы откровенно. И еще: не тратьте время на оправдания. Готовы?
- Да.
Луд. Отлично. Говорит Лудовико Бельведере. Я беру интервью у художника Фидельмана. Скажите, Артуро, что для вас, как для американца, означает живопись?
Ф. В живописи для меня вся жизнь.
Луд. Кем вам представляется художник, когда он пишет картину? Королем, императором, провидцем, пророком - кем?
Ф. Точно не скажу. Что касается меня, я чувствую, как если б я был знахарь, а мне вдруг заколодило, меня заперло…
Луд. Прошу вас, говорите осмысленно. Избегайте анальных терминов, иначе я выключу магнитофон.
Ф. Я не имел в виду ничего плохого.
Луд. Что вы, американские художники, думаете о Джексоне Поллоке? Вы согласны, что живопись под его влиянием раскрепостилась?
Ф. Вроде бы да. Но по правде говоря, раскрепоститься можно лишь самому.
Луд. Мы говорим о живописи, не о вашей личной психологии. Джексон Поллок - и это вам скажет любой образованный человек - произвел переворот в современной живописи. Не думайте, что в этой стране о нем не знают, не такие мы отсталые. Все мы можем многому у него научиться, и вы в том числе. Вы согласны, что всякий, кто работает в старой манере, довольствуется жалкими остатками?