Митке все давалось трудно, однако он все же написал ей. Времени было много, дел никаких. Он уговаривал себя, что пишет ей, потому что она одинока - ну ладно, потому что оба они одиноки. В конце концов он себе признался, что пишет письма потому, что ничего другого писать не может, и это его немного утешило, хотя он был не из тех, кто боится правды. Митка чувствовал, что, несмотря на клятву никогда не возвращаться к писанью, он надеялся, что эта переписка вернет его к брошенному роману. ("Бесплодный писатель ищет выхода из своей бесплодности путем утешительной эпистолярной связи с дамой-писательницей".) Ясно как день, этими письмами он пытается изжить ненависть к себе за то, что не работает, за то, что никаких замыслов у него нет, что он себя отгораживает от них. Эх, Митка! Он вздыхал над этой слабостью - ставить себя в зависимость от других. И хотя его письма часто звучали резко, вызывающе, иногда даже зло, она отвечала ему теплым пониманием, нежным, мягким, податливым, и через какое-то время (разве тут станешь сопротивляться? - с горечью думал он) он сам предложил встретиться. Он первый заговорил об этом, и она (с некоторой нерешительностью) сдалась, хотя, спрашивала она, не лучше было бы обойтись без личного знакомства?
Встречу назначили в понедельник вечером, в отделе местной библиотеки, неподалеку от ее работы - в этом сказалась ее книжность; он сам чувствовал бы себя свободнее на улице. На ней, писала она, будет что-то вроде красноватого капюшона. Тут Митка всерьез задумался - как же она выглядит? Судя по письмам, она была скромной, неглупой, искренней, но ведь есть же у человека и внешность? Хотя он любил хорошеньких женщин, он догадывался, что она не такая. Он чувствовал это отчасти по ее намекам, отчасти интуитивно. Он представлял себе ее приятной на вид, хотя и тяжеловатой. Да разве это важно, если в ней столько женственности, ума, смелости? В наше время таким людям, как он, необходимо что-то незаурядное, необычное.
В мартовском вечернем холодке уже крылось дыхание весны. Митка открыл оба окна и впустил к себе вольный воздух. Он уже собрался выйти, как кто-то постучал к нему. "Вас к телефону!" - раздался девичий голосок. Видно, Беатриса-рекламщица. Подождав, пока она уйдет, он отпер двери и вышел в прихожую на первый в этом году телефонный вызов. Беря трубку, он увидел, как свет пробился сквозь приоткрывшуюся щелку коридорной двери. Он сердито насупился, и дверь закрылась. Хозяйкина вина: она всем жильцам изобразила его каким-то монстром: "Мой жилец писатель…"
- Митка?
Говорила Мадлен.
- Это я.
- Митка, вы знаете, почему я звоню?
- Откуда мне знать?
- Немножко опьянела - выпила вина.
- Приберегите на потом.
- Это я со страху.
- А чего бояться?
- Мне так дороги ваши письма, будет ужасно, если вы перестанете писать. Неужели нам необходимо встретиться?
- Да! - прошипел он.
- А вдруг я не такая, как вы воображали?
- Это мое дело.
Она вздохнула:
- Ну что ж, хорошо.
- Придете?
В ответ - ни звука.
- Ради Бога, не подводите меня!
- Хорошо, Митка. - И она повесила трубку.
Нервы, ребячество. Он нашарил последний доллар в ящике и выскочил из комнаты, чтобы она не успела передумать, уйти. Но у лестницы внизу его поймала миссис Латц в фланелевом халате, ее седеющие волосы развевались, голос дрожал:
- Митка, почему вы меня избегаете? Сколько месяцев я жду - хоть бы слово, одно слово! Как вы можете так жестоко…
- Извините! - Он отодвинул ее, выбежал из дому. Спятила дамочка.
Свежая струя воздуха, пахнувшая ему навстречу, смыла неприятное чувство, отозвалась всхлипом в горле. Он пошел быстрым шагом, словно ожив после многих дней и месяцев.
Библиотека помещалась в старом каменном доме. Он обошел зал выдачи, где, прогибая доски пола, стояли книги, но там сидела только зевающая библиотекарша. В детской комнате было темно. В справочной, у длинного стола, в одиночестве читала пожилая женщина; на столе стояла битком набитая хозяйственная сумка. Митка оглядел комнату и уже хотел уйти, но вдруг чудовищная догадка пронзила его мозг: это была она! Он смотрел, не веря себе, сердце моталось, как мокрая тряпка. Бешенство охватило его. Да уж, сбита плотно - ничего не скажешь, но эти очки - ох, до чего нехороша! Черт, она даже цвет не сумела описать - капюшон на ней какой-то линялый, грязно-оранжевый. Какое грандиозное надувательство - когда и где человека обманывали так жестоко, так беспощадно? Первым побуждением было бежать, набрать воздуху, но она приковала его к месту, спокойно читая книгу (хитрая, чует, что тигр тут, в комнате). Дрогни у нее хоть на миг опущенные веки, подыми она глаза - и он наверняка вылетел бы отсюда; но она устремила взгляд в книгу и давала ему волю - скройся, если угодно. От этого он еще больше взбесился. Кому нужна милость от старухи? Митка шагнул (несчастный!) к столу:
- Мадлен? - В имени звучала издевка. (Писатель ранит птицу на лету. Ему все мало.)
Она взглянула на него с робкой и горестной улыбкой:
- Митка?
- Он самый! - Его поклон был насмешкой.
- Мадлен - имя моей дочери, я взяла его как псевдоним для рассказа. Меня на самом деле зовут Ольга.
Пропади она пропадом - все враки! Однако он в надежде спросил:
- Это она вас послала?
Женщина грустно усмехнулась.
- Нет, это я сама. Сядьте, Митка.
Он угрюмо сел, мелькнула злодейская мысль: разрубить бы ее на куски да сжечь останки в мусорном баке миссис Латц.
- Скоро библиотека закрывается, - сказала она. - Куда мы пойдем?
Он молчал как оглушенный.
- Я знаю тут, за углом, пивную, там можно перекусить, - предложила Ольга.
Она застегнула поношенное пальто, надетое поверх серого свитера. Наконец он встал. Встала и она и пошла за ним, таща тяжелую сумку по каменным ступеням.
На улице он взял сумку - камни там, что ли? - и потащился следом за Ольгой в пивнушку.
Вдоль стены, в темных закутках, напротив покореженной стойки, стояли столики. Ольга прошла в самый дальний угол.
- Тут тихо, никто не помешает.
Он положил сумку на стол.
- Воняет тут, - сказал он.
Они сели друг против друга. С каждой минутой настроение у него падало - только подумать: провести с ней целый вечер. Какая ирония - сидеть взаперти, как крыса в норке, и выйти вот для этого. Нет, он вернется домой, он замурует себя навеки…
Она сняла пальто.
- В молодости я бы вам понравилась, Митка. У меня была воздушная фигурка, роскошные волосы. Мужчины очень за мной ухаживали. Не то чтобы меня можно было назвать соблазнительной, но чувствовалось - во мне что-то есть.
Митка отвел глаза.
- Я была очень живая, какая-то очень цельная. Я любила жизнь. А для моего мужа я была слишком одаренной. Он не мог понять меня, и это послужило причиной нашей разлуки - он бросил меня, вы понимаете, с двумя маленькими детьми.
Она поняла, что Митка не слушает, тяжело вздохнула и вдруг разрыдалась.
Подошел официант.
- Одно пиво. А даме принесите виски.
Она вынула два носовых платка. В один высморкалась, другим вытерла глаза.
- Видите, Митка, я же вам говорила.
Ее унижение тронуло его.
- Да, вижу, - сказал он. И почему он ее не послушался, дурак этакий?
Она смотрела на него с печальной улыбкой в глазах. Без очков она выглядела лучше.
- А вы точно такой, каким я вас представляла, только я никак не ожидала, что вы такой худой.
Тут Ольга открыла хозяйственную сумку и вытащила множество пакетов. Она вынула хлеб, колбасу, селедку, итальянский сыр, мягкую копченую ветчину, пикули и большую ножку индейки.
- Иногда я себя балую всякими вкусностями. Ешьте, Митка, ешьте.
Еще одна квартирная хозяйка. Только дай Митке волю - сразу очарует чью-нибудь мамашу. Но он стал есть, благодарный ей за то, что она нашла чем занять его время.
Официант принес напитки.
- Это еще что за пикник?
- Мы писатели, - объяснила Ольга.
- То-то хозяин обрадуется!
- Не обращайте внимания, Митка, кушайте!
Он ел без охоты. Но надо же человеку жить. А может, не надо? Когда еще ему было так уныло? Наверно, никогда.
Ольга понемножку пила виски.
- Ешьте, это ведь тоже самовыражение.
И он самовыразился, доев салями, полхлеба, весь сыр, селедку. Аппетит у него рос. Порывшись в сумке, Ольга вытащила нарезанное ломтиками мясо и спелую грушу. Он сделал сандвич из мяса. С ним холодное пиво показалось очень вкусным.
- А как вам сейчас пишется, Митка?
Он опустил было стакан, но передумал и залпом допил пиво.
- Не надо об этом говорить.
- А вы не опускайте голову, держитесь. Работайте каждый день.
Он грыз ножку индейки.
- Я сама всегда работаю так. Пишу я уже двадцать лет, а иногда - по той или иной причине - выходит настолько плохо, что продолжать не хочется. И знаете, что я тогда делаю? Даю себе короткий отдых, а потом берусь за другой рассказ. И когда все приходит в норму, я снова берусь за брошенный рассказ и обычно переписываю заново. Конечно, иногда я обнаруживаю, что возиться не стоит. Вот когда вы попишете с мое, вы сами выработаете систему - как сделать, чтоб работа шла. Все зависит от вашего мировоззрения. Если вы человек зрелый, вы сами найдете способ работать.
- Все мои писания - сплошная путаница, - вздохнул он. - Муть, туман.
- Вы найдете выход, - сказала Ольга, - если только не бросите работу, постараетесь как следует.