Вновь заговорил Джаннино: "Достаточно двигаться, и зимы вы не заметите. Жаль, что вы не охотник. Утренний поход разогревает на весь день".
- Меня убивают вечера, - сказал Стефано, - вечером я дома и не знаю, чем заняться. А зимой мне придется возвращаться в семь. Не могу же я в столь ранний час отправляться в кровать.
Гаетано заметил: "Отправитесь, если у вас будет такая, как у других мужчин, жаровня. Зимние ночи для этого и предназначены".
Стефано и Джаннино вышли на проселочную дорогу еще при сумеречном свете. "Деревня становится маленькой, когда идет дождь, - проговорил Стефано. - Из дома не хочется выходить". Покрытые мхом стены домов были грязными, а каменные пороги и изъеденные ставни казались беззащитными в беспощадных потоках воды. Исходивший от домов и воздуха внутренний свет, освещавший их летом, потух.
- Какое море зимой? - спросил Стефано.
- Грязная вода. Извините, я на минутку спущусь с дороги, нужно поговорить. Пойдете со мной?
Они были на насыпи, застыв перед неподвижным и неясным горизонтом, а внизу, в нескольких шагах, стоял дом с геранями.
- Вы туда идете?
- А куда мне идти?
Они спустились по широкой земляной лестнице. Окна были закрыты, а крытая терраска завешана простынями. Мокрый гравий скрипел под их ногами. Дверь была прикрыта.
- Идемте со мной, - пробурчал Джаннино. - С вами меня долго не задержат.
Стефано услышал шум прибоя за домом.
- Послушайте, это ваши дела…
Но Джаннино уже вошел и ощупывал невидимую в сумраке дверь и гремел ручкой. Из комнаты, которая, похоже, выходила на море и в которой было светло, донесся гул, почти пение. Дверь открылась, и в потоке света и ветра появилась босая девчушка.
Звонкий женский голос что-то прокричал сквозь сумятицу ветра, было слышно, как громко, со звоном захлопнули окно. Девчушка, уцепившись за ручку двери, кричала: "Кармела, Кармела!". Джаннино ее схватил, закрыв ей рот. Перед окном в своем грязном, полосатом платье стояла Конча.
- Замолчите все, - сказал Джаннино, поднимаясь в кухню и усаживая девочку на стол. "Фоскина, придет священник и съест тебя. Ты должна говорить "синьора", а не "Кармела"". Конча беззвучно, разомкнув губы и отбросив рукой волосы назад, смеялась. У нее были пухлые и приятные губы, как будто она лежала на подушке. "Послушай, Конча, завтра скажи: моя мать передает, что придет выполнить свой долг. Ты скажи, что она разговаривала с тобой".
Девчушка, шумно ерзая на столе, разглядывала Стефано. И Конча, быстро, гортанным голосом отвечая Джаннино, тоже перевела на него взгляд. "Я ей, бедняжке, скажу, но сегодня она весь день плачет". Когда Конча произносила слова, у нее подрагивали губы, горло и глаза, но мягкости в них не угадывалось. У нее был настолько низкий лоб, что глаза почти теряли свою форму. У нее были крутые высокие бедра, но когда она не двигалась, в ней не сквозило ни порыва, ни изящества.
В этот миг девчушка подбежала к двери, быстро ее открыла и с криком убежала. Джаннино прыгнул, чтобы поймать ее, и исчез, сопровождаемый громким смехом Кончи.
В серых морских сумерках Конча прошлась по кухне своей обычной пружинистой походкой, она была босиком. В углу Стефано увидел амфору. Конча что-то поставила на горячую печку, и тотчас раздался сильный запах специй и уксуса.
Где-то в глубине доме вопили. Конча резко, без всякого смущения обернулась. Свет был уже таким неярким, что сравнял на ее лице темные и светлые краски. Стефано продолжал разглядывать ее.
Голоса на верхнем этаже смолкли. Нужно было что-то сказать. Губы Кончи, изготовившись к смеху, были полуоткрыты.
А Стефано посмотрел на окно. Потом перевел взгляд на стену. Она была низкой и закопченной, от голубоватого огня исходил запах древесного угля.
- Летом здесь, должно быть, прохладно, - наконец произнес он.
Конча, наклонившись над печкой, молчала, как будто ничего не слышала.
- Вы не боитесь воров?
Конча резко повернулась: "Вы вор?" - и рассмеялась.
- Я такой же вор, как и Джаннино, - медленно проговорил Стефано.
Конча пожала плечами.
Стефано продолжил: "А вы не любите Джаннино?".
- Я люблю того, кто меня любит.
Она пересекла кухню, улыбаясь удовлетворенно, но с легким раздражением, и взяла с полки миску. Вернулась к печке, наклонила амфору, прижав ее к боку, и в миску вылилось немного воды.
В проеме двери появилась невозмутимая девчушка. За ней в темноте стоял Джаннино. Не успела Конча обернуться, как Джаннино сказал: "Твою девчонку надо запереть в курятнике" и рассмеялся, что-то бормоча. Стефано различил за Джаннино неясную фигуру, которая после того, как тот сказал: "Идемте, инженер", тотчас удалилась.
Не проронив ни слова, они вышли в еще светлые сумерки. Когда они поднялись на насыпь, Стефано обернулся посмотреть на дом и увидел в окне свет. Около тусклого моря оно казалось огнем фонаря вышедшей в плавание лодки.
Джаннино рядом с ним молчал, а Стефано все еще был возбужден; он думал о том, что биение крови не раз заставляло его бродить по безлюдным полям, где он пытался забыть свою обособленность, свое одиночество. Далеким прошлым казались те неподвижные августовские дни, наивным и детским временем перед окутывающей его ныне холодной осмотрительностью.
Он сказал молчавшему Джаннино: "Та девчушка, которая убежала…"
- Дочка Кончи, - без промедления ответил Джаннино.
Разумеется. Джаннино говорил спокойно и думал о другом, уставившись на дома. Стефано заулыбался.
- Каталано, что-то не так?
Джаннино медлил с ответом. В его ясных глазах ничего нельзя было прочесть, кроме того, что он думает о другом.
- Е-рун-да, - с расстановкой проговорил он.
- Ерунда, - повторил Стефано.
Они расстались на улице, опустевшей без ребятишек, около остерии, освещенные слабым светом первого фонаря. Уже несколько раз вечерами Стефано возвращался в темноте.
В комнате, стоя перед чистой, застеленной постелью, Стефано подумал о босых ногах Кончи, которые повсюду оставляли свои грязные следы. Съев хлеб, оливки и инжир, он погасил свет и, сидя верхом на стуле, смотрел в тусклые стекла окон. Влажный туман заполнял двор, насыпь железной дороги была такой темной, как будто бы за нею не было берега. В голове роилось столько мыслей, что привычный вечер оказался коротким. Стефано уставился на дверь.
Немного спустя, он подумал, что ему причудилось прошедшее лето, послеполуденная тишина в раскаленной комнате, легкое дуновение ветерка, шершавый бок амфоры, и то, что, когда он оставался один, то и небо, и землю заполняло жужжание мухи. Это воспоминание было настолько живым, что Стефано не мог отделаться от него и заставить себя думать о том, что потрясло его сегодня. Когда он услышал поскрипывание шагов, за стеклами показалось лицо Джаннино.
- Сидите в темноте? - спросил Джаннино, входя.
- Так, для разнообразия. - Стефано закрыл дверь.
Джаннино не захотел, чтобы он зажигал свет, и они сидели в сумраке. И Джаннино закурил сигарету.
- Вы один, - сказал он.
- Я думал, что этим летом самые лучшие мгновения я пережил здесь, один, как в тюрьме. Самая страшная судьба становится удовольствием, достаточно, чтобы мы выбрали ее сами.
- Шутки памяти, - пробурчал Джаннино. Не сводя глаз со Стефано, он прислонился щекой к спинке стула. - Живешь с людьми, но, оставаясь в одиночестве, думаешь о своих делах.
Потом нервно рассмеялся: "…Возможно, сегодня вечером вы кого-то поджидали… Не говорите мне, что вы сами решили сюда приехать. Судьбу не выбирают".
- Достаточно захотеть ее до того, как ее навяжут, - ответил Стефано. - Судьбы нет, есть только ограничения. Самая плохая судьба - терпеть их. А нужно было бы от них отказаться.
Джаннино что-то пробормотал, но Стефано не услышал. Он подождал. Но Джаннино молчал.
- Вы что-то сказали?
- Ничего. Теперь я знаю, что вы никого не ждете.
- Конечно. А почему?
- В ваших словах было слишком много злобы.
- Вам так показалось?
- Вы говорили о том, о чем я сказал бы, только если бы был своим отцом.
В этот миг за стеклом проплыло бледное лицо. Стефано схватил руку Джаннино и рывком опустил ее, спрятав красный кончик сигареты. Джаннино не пошевелился.
Лицо, как тень на воде, настойчиво мелькало за стеклами. Дверь приоткрылась, а так как будто кто-то колебался, Стефано понял, что это Элена. Она знала, что на ночь он запирает дверь. Должно быть, решила, что его нет дома.
Из открытой двери пахнуло холодом. Растерянное и нереальное лицо еще помаячило, потом дверь, скрипя, захлопнулась. Джаннино пошевелил рукой, и Стефано прошептал: "Тихо!".
Она ушла.
- Я испортил вам вечер, - проговорил в тишине Джаннино.
- Это из-за шкафчика, хотела, чтобы я ее поблагодарил.
Повернувшись, он различил в сумраке светлый силуэт; Джаннино мгновенно обернулся, а потом сказал: "Не такая уж плохая у вас судьба".
- Каталано, в одном вы можете быть уверены: вы мне не испортили вечер.
- Вы думаете? Женщина, которая не вошла, когда дверь была открыта, ценная женщина. - Джаннино отбросил сигарету и поднялся. - Это большая редкость, инженер. Вам убирают кровать, дарят шкафчики! Устроились лучше, чем женатый.
- Примерно, как вы, Каталано.
Он думал, что Джаннино включит свет, но ошибся. Стефано услышал, что он пошевелился, прошелся по комнате, подошел к двери, прислонился к ней, и его профиль отразился в стекле.
- Я вам очень надоел сегодня? - спросил он бесцветным голосом. - Не понимаю, зачем я потащил вас в тот дом.
Стефано помедлил: "Что вы, я вам благодарен. Но думаю, вам было неприятно".