Жанна включила телевизор. Только картинку, безо всякого звука; не хотелось слышать ничего. Только что закончились выборы президента; показывали графики, проценты, регионы; очередь дошла до штабов. Лица сплошь довольные, даже проигравшие – чему-то рады. Но вот и главный герой этой гонки. В легком черном костюме, спортивный и уверенный в победе. Но какой-то невеселый. Пешком выходит из Кремля, от Боровицких ворот вразвалочку идет по направлению к Александровскому саду: там его торжествующий штаб. На мосту внезапно останавливается и долго-долго смотрит на гаснущее зарево. Небо темное, почти черное, огонек слабеет, вянет, сдается напору пожарной воды.
Тогда и пришло решение. Сразу пришло, целиком, без раздумий. Тёмочку выталкивать наружу. Не считаясь с предлагаемыми обстоятельствами.
Но когда он заикнулся об отъезде, Жанна впервые в жизни вскинулась и прокричала: нет! нет! не дам! мое. Степан Абгарович попробовал ей объяснить, что к чему. Она, возможно, поняла, но твердо заявила: еду с Тёмой. Мелькисаров возражать не стал, послушно купил ей квартиру на въезде в Женеву; хотя и знал, что это бесполезно: где бы ни жили родители лицеиста, за пионерский забор их не пустят. Таковы уж здешние порядки. Четыре раза в год – двухдневные свидания; на Рождество, Пасхальную неделю и в июле-августе – каникулы; все остальное время – спартанское уединение, погружение в отдельную среду педагогического обитания.
В обособленной среде мозги обеззаразятся, начнут работать по-другому. Глупые привычки детства отомрут, и Тёма станет там – своим. На него не будут пялиться, как на шейха, приехавшего тратить нефтяные миллиарды, но не заслужившего право приватной встречи; он врастет туда, где не горят Манежи и где не подрывают школы. Жанна поплачет, потоскует, успокоится; успокоившись – поймет, что по-другому невозможно.
В Женеве она пробыла неделю. Вернулась совершенно ватная, пустая. Смотрела сквозь, как бы видя, но не замечая. Что-то надо было делать. Он думал день, другой; на третий, кажется, придумал. Пришел к вечернему чаю, ускорил сборы надоевшей МарьДмитрьны, поскорее разлил по чашкам заварку, черную, как чифир.
– Ты что это с сумкой? – спросила равнодушно Жанна. – Куда-то отправляешься?
– Смотри!
Мелькисаров пошарил по дну, вынул серого котенка. Хвост полосатый, похож на вязаный чулок. Глаза мутновато-голубые, беззащитные. Жанна была убежденной собачницей – с детства (в Москве животных они не держали; сначала были сплошные переезды, какие уж тут собаки? после как-то не сложилось). Но котенок на ладони – кого не умилит? Она взяла его щепотью за шкирку, пересадила на стол. Серый, издавая игрушечный писк, пополз.
– Мальчик, девочка?
Казалось, начало срабатывать. Но тут же она поменялась в лице. Как не менялась никогда – ни до, ни после. Скривила презрительно губы, как недовольный контрагент во время неудачной сделки.
– А котенок это что, вместо?
– Да ты что? какое вместо? Просто – увидел на Птичьем рынке.
– И на Птичку съездил так, случайно? Не смеши.
Жанна встала. Сжала котенка в кулаке. И тряся кулаком (мелкая головка моталась из стороны в сторону, придушенный котенок сипел), с ненавистью, по-мужски, сквозь зубы процедила:
– Иди ты на хер, Мелькисаров. Сопроматчкик гребаный. Что ты в жизни понимаешь? Что ты понимаешь в жизни? Я одна, ты знаешь, что это такое? одна осталась. Сын вернется – большой и уже сам по себе. А ты мне – кота.
– Не бей котенка, это не посуда. Вон, для этого сервиз есть.
Зря он это сказал. Жанна затряслась и быстро задышала; она была не в себе; еще секунда – и котенок полетел бы в стену, к чертовой матери, чтобы размазался насмерть, а потом всю жизнь жалеть об этом и себя проклинать. Мелькисаров перехватил ее руку, вдавил большой палец в вену, разжал кулак. Котенок мягко стукнулся об стол. Жанна зарыдала.
Душевный гнойник был вскрыт; она постепенно начала оттаивать; а котенок? что котенок? котенок отправился в Тарасовку; там ему, наверное, хорошо.
Но выйти из полного ступора – не значит снова зажить по полной. Жанна все же стала тихо гаснуть. От безделья чувства отмирают; умирая, рано или поздно потянут за собой и тело. А если тело слишком рано постареет, женская психика выйдет из строя и начнется преждевременный самораспад, досрочное выпадение в осадок. Оно конечно, в этой жизни все кончается, даже сама жизнь; но куда спешить? В общем, надо что-то сделать, встряхнуть как-то, вывести из апатии.
Как? Вопрос.
Дорогой покупкой делу не поможешь; Жанна давно не девочка. Немеряных денег дать? Что она, денег не видела? Путешествия, машины и наряды – все это было, было, было! Остается встряхнуть ей нервную систему, снова вывести из равновесия, заставить действовать, бороться, а потом – раскрыть крапленые карты и подставиться под удар. Это если говорить по существу.
Но Котомцеву не объяснишь, что ради жизни приходится делать больно и даже гадко – и себе и близким людям. Ему достанет и простого объяснения: понимаете, Петр Петрович, на определенном уровне благополучия энергия начинает утекать из жизни, как утекает газ из горелки; надо газ перекрыть, а энергию вкачать обратно.
– Как же это сделать?
– Разыграть!
5
И больше никаких экспериментов. Никаких, поеду сам и подготовлю. Они будут в машине вдвоем. Вместе, рядом. И если что… и никакого если что.
Место Жанна выбрала сама. Долго колдовала в Интернете, перебирала варианты, надеялась найти хоть что-то среднее между холодной роскошью и теплым примитивом. Ничего не получалось. Либо глянцевая скука парк-отелей, одинаковых, без признаков души – круглые лампочки в гипсокартонном гладком потолке, равномерно натертый пол из очень светлых и широких досок, за непроницаемым для воздуха окошком – четкая кромка прямоугольного пруда, одновременно высаженные лесопарки, квадратно-гнездовые, скучные, как смерть; стриженный под бобрика кустарник. Либо милые, просторные, живые заросли тенистых санаториев – быстренько подкрашенных, обитых свежей финской рейкой, но все равно застойных. Ванной нет, над стойкой душа нависает бак водонагревателя, горячая вода непременно закончится, на двоих ее, конечно же, не хватит; в унитазе, по линии стока, кроваво-ржавый след от железистых примесей; в спальне на полу цветастый палас, пропахший чем-то лежалым. Сплошное "Иванцово".
Только один вариант подошел. И то условно. Пансионат "Барвихинские дали". Огромный елово-сосновый парк, следы безразмерного барства застойной поры. Парк явно подпорчен бежевыми длинными корпусами: санитарная гордость четвертого медицинского управления ЦК. Но в самой глубине, поближе к речке, затерялись несколько новеньких домиков, европейских, правильных, удобных. В два раза дороже. В миллион раз лучше. Чтобы не огорчать Ванюшу и самой не огорчаться его огорчением, сказала ему, что заплатит по дороге, а он ей обязательно вернет.
Вернет. Конечно же вернет. Но как бы за обычный номер. Так она решила. И вообще – ей очень нравится решать. Всю жизнь прожила – не знала за собой такого. Да и кто бы мог подумать? Процесс принятия решений – мучительный, тягучий; сотни вариантов толкутся возле сердца, как посетители в приемной; заранее не скажешь, кто и почему пробьется в нужный момент. Но когда случается щелчок, подсознание выталкивает на язык финальные слова, да или нет, по телу разливается блаженство, уверенность в себе подогревает градус жизни, хочется действовать, и пусть никто не встает у нее на дороге!
Итак, они поедут на такси. На самом дорогом и самом лучшем. До пробок, выберутся по Можайке за пределы озабоченной Москвы, свернут на узкую Рублевку, прокатят мимо их ресторана, сентиментально помашут ему и, может быть, поцелуются, не замечая толстого водителя – водитель будет непременно толстый. Приедут раньше приемного часа, бросят вещи и пойдут бродить, а потом поедят горячего борща, настоящего, не как в прошлый раз: тут сохранились остатки советского строя, а советский повар борщ готовит классно, по-другому не бывает. Выпьют промороженной водки из рюмочек на ножке, закусят местными моховиками, и пойдут наконец размещаться.
А там – Иван начнет неловко торопить события, а она их слегка оттянет, но про дела говорить не будет, про дела – наутро, за завтраком, по-семейному. Просто тихо и нежно прижмется, согреется душой и погрузится в ласку, как в полусон. Нежность незаметно перейдет в поцелуй, разгорится кровь, желание захватит их целиком, и они беззаботно провалятся в радость.