И молитвенно вскинул глаза на крутолобые августовские облака.
По шеренге прокатился смешок.
– Ррразговорчики! – пресек старшина, но тут же сменил гнев на милость: – Вольна-а!
И на себя тоже, как видно, распространил свою команду: сразу ссутулился и так, сутулясь, пошел вдоль цепочки котелков, поочередно заглядывая в каждый из них,
Напротив балагура Сани будто споткнулся – придержал шаг.
– Кто хозяин посуды?
Санёк мгновенно сориентировался:
– Виноват, товарищ старшина, с пулеметом провозился, на котелок времени не осталось. Но я его сегодня же с песочком…
– Не сегодня, а сейчас! – оборвал старшина. – Даю пять минут.
Санёк помчался выполнять команду.
– Напросился на боженькину кашку! – кинул вслед Андрей Скипа, но прозвищу Скипидар, второй помер пулеметного расчета.
– Ррразговорчики! – вновь призвал к порядку старшина.
Странный смотр продолжался. Только теперь, встретив грязный котелок, старшина сразу вскидывал подбородком в ту сторону, куда убежал пулеметчик: "Пять минут!"
– Обычная санитарная проверка, – шепнул Фанька и добавил удовлетворенно: – Ко мне не прискребется!
Оказалось же, санитария ни при чем, просто часть солдат из прибывшего пополнения не имела по чьему-то недогляду котелков, и нам выпало поделиться этим нехитрым воинским снаряжением.
Вот и все.
За этим старшина и построил нас сегодня.
Отныне у каждого оставшегося в роте котелка получалось по два владельца. Пары подбирались – кто с кем хотел. Я, само собой, объединился с Фанькой…
Полное его имя было Нифантий, а девчоночье – Фанька – прилепилось в железнодорожном институте, где мы и познакомились. И подружились. Он приехал с Байкала и в доверчиво распахнутых глазах привез его синее бездонье, как-то сразу располагавшее к этому парню.
Наш институт готовил не просто специалистов по строительству и эксплуатации железных дорог, но инженеров, которые могли бы, помимо этого, возглавить, при случае, работы по восстановлению разрушенных линий. При случае… Начавшаяся война успела преподнести немало подобных случаев, и выпускники института стали "на вес золота".
Недаром уже в июле 41-го наркомат обороны распространил на институт так называемую броню, освобождавшую от призыва в действующую армию преподавателей и студентов.
Узнав о заслонившем нас от фронта "броневом" щите, Фанька принялся доказывать в кругу друзей, что по справедливости право на освобождение должно распространяться лишь на старшие курсы – они действительно представляют собой ценность для государства; мы же, едва закончившие обучение по программе общеобразовательных дисциплин, обязаны приравнивать себя к студентам всех остальных вузов страны, и, коль скоро те подлежат призыву, нам не след отсиживаться в кустах. Стыдно будет после перед собой и детьми, если таковых поимеем.
Пошли в военкомат. Пошли и… получили от ворот поворот. Выпроваживая нас из кабинета, военком объяснил:
– По вашему институту не мы – Москва решает, так что прошу не обижаться.
Фанька ухватился:
– А кто в Москве мог бы?.. Скажем, если от Ворошилова добро будет – отпустите?
Военком рассмеялся – видимо, ценил юмор.
– С Ворошиловым спорить не станем.
Он, военком, просто не знал Фаньку: телеграмма на имя Климентия Ефремовича умчалась в тот же день.
– Не может быть, чтобы не дошла,- убеждал нас Фанька, – А буде дойдет, неужели у маршала поднимется рука написать "нет" сибирякам?
Через трое суток тающий от уважения почтальон вручил Фаньке бланк с красной полосой и грифом – "Правительственная":
"На усмотрение райкома комсомола. Ворошилов".
…Райком отпустил десятерых.
Сегодня в строю нас двое.
Фанька часто повторяет:
– Ты мой фронтовой побратим, и это братство – на всю жизнь.
И не забывает добавить при этом:
– Если, конечно, Судьбе будет угодно сохранить нам ее.
В окопе мы всегда рядом, в атаке – тоже. Спим на его шинели, укрываясь моей. А отныне еще и котелок один на двоих будет.
И не задумывался я тогда – не было повода задуматься, как все повернется с этим общим котелком.
2
Пополнение влилось, но нас пока придерживали в резерве. Не спешили на передовую перебросить. Имелись, видно, какие-то соображения у командования.
У высшего командования, ясно. В штабе дивизии или еще повыше.
Что касается ротного начальства, тут сами ничего толком не знали. Единственная их забота донимала – как обеспечить нашему брату стопроцентную занятость. Чтобы, значит, безделье не подточило моральный дух.
И чтобы фронтового настроя не утратили, не расслабились.
С этой целью организовали усиленную караульную службу. Посты тут, посты там. Да с проверками – не подремлешь!
Этой ночью Фанька нес караул, а поутру завалился спать. Не дожидаясь, когда полевая кухня доставит завтрак.
– Оставишь там чего-ничего,- пробурчал, засыпая. – И сухари на меня получи… Не забудь!
Сегодня, однако, снабженец порадовал не сухарями – свежеиспеченным хлебом.
В нашем взводе хлеб делил, как правило, Санёк Старичев. Всем представлялось, будто у него самый надежный глазомер.
Порезав хлеб, Санёк раскладывал его на шинели, просил кого-нибудь из нас отвернуться и, тыча пальцем в одну порцию за другой, спрашивал: "Кому?"
Процедура обычно не занимала много времени, но поскольку на этот раз Фанькина физиономия не маячила перед глазами "отгадчика", тот вспомнил о моем друге лишь в самом конце. В результате у полевой кухни успел выстроиться порядочный "хвост", и когда подошла очередь нашего с Фанькой котелка, черпак повара оказался заметно скупее, чем поначалу.
– Нам же на двоих,- сказал я повару.
– Всем на двоих, – хмуро отозвался он, и все-таки усовестился – плеснул еще немного супа.
Полк размещался в лесу – дубки, береза, осина, – но там всего тебя обволакивала прелая сырость, поэтому большую часть времени солдаты проводили на опушке. Под полог леса втягивались только при появлении на горизонте "рамы", как окрестили на фронте двухфюзеляжный "фокке-вульф"; этот настырный вражеский доглядчик, позволь мы ему себя обнаружить, мог принести немало неприятностей.
Сейчас небо нам не угрожало, все расположились на приволье.
Раскинув шинель, я поставил котелок таким образом, чтобы прилечь возле на бок, достал ложку. И задумался: как сумею определить, когда будет съедена половина варева? И Фаньку чтоб не обидеть, и самому в накладе не остаться?
Для меня этот вопрос был очень даже непростым. Моя мама, будучи болезненно заботливой, постоянно В детство перекармливала "сынулечку" и, как я смутно догадывался, что-то нарушила в моем организме. Сместила природное и разумное равновесие за тот рубеж, после которого начинает преследовать чувство неизбывного голода.
Сколько себя помню, вечно хотелось есть. И хотя рос более чем упитанным, то и дело находил, чем наполнить рот, и жевал, жевал…
Провожая в школу, мать обязательно заталкивала в сумку что-нибудь вкусненькое, а в институте я уже самостоятельно проторил дорожку в буфет.
Оказавшись в армии, с ее строгим распорядком дня, стал чертовски маяться из-за недоедания. Тем более оно было не только кажущимся: в стране вступили в действие сильно урезанные нормы военного времени, которые распространялись в определенной мере и на солдатский рацион.
– Чего долго нацеливаешься, Никитин? – услыхал я внезапно обращенные ко мне слова.
Обернулся – Санёк Старичев щерится: они со Скипидаром расположились, оказывается, неподалеку от меня и трудились над котелком в две ложки. Но сновали ими, как я заметил, не враз, а поочередно: сперва Санёк зачерпнет, после – Андрей, Санек – Андрей, Санек – Андрей…
Глядя на них, невольно вспомнил старшину – его команду: "На первый-второй рррассчитайсь!" Ложки у ребят частили точно в таком ритме: первый-второй, первый-второй…
– Или аппетит нагуливаешь? – продолжал цепляться Санёк.
– С тобой не посоветовался, – огрызнулся я, приступая, наконец, к еде.
Черт бы их побрал, этих армейских поваров: больше года состою на воинском котловом довольствии и не припомню случая, когда бы варево оказалось невкусным! Таким, чтобы толкать в себя через силу. Каждый раз лопаешь и костеришь их в душе, поскольку до обидного быстро оголяется дно.
Вот и теперь: не успел, можно сказать, разгон взять, как увидел – подступает черта, ниже которой начинается Фанькина половина. А я лишь сильнее аппетит этой вкуснятиной растравил.
Чтобы не проскочить "ватерлинию", поднял котелок на уровень глаз – промерил расстояние "над" и "под". Приблизительно, само собой.
– Слышь, Никитин,- посочувствовал Санёк, – у старшины сантиметр есть, не откажет.
– Иди ты…
А сам, между прочим, подумал: сантиметр не сантиметр, но что мешает взять прутик и, зная, сколько супа имелось вначале, окончательно определить положение "ватерлинии"?
Вышло тик в тик, глазомер не подвел.
Однако вместо удовлетворения испытал странное чувство не то досады, не то обиды – видно, из-за того, что, начиная промер, неосознанно надеялся: вдруг да выявится хотя бы малый недобор с моей стороны и можно будет еще разок-другой окунуть ложку в котелок. Теперь же ничего другого не оставалось, как только истово облизать ее, завернуть в тряпочку и сунуть за голенище сапога, где она постоянно обреталась.
Тут кто-то вежливо тронул меня за плечо, я вскинулся – опять Санёк Старичев.
– Чего тебе еще?
Он молча протянул исписанный карандашом обрывок махорочной пачки:
"К сведению: за один ложко-цикл из котелка вычерпывается 15,7 грамма".