9. Немного прошлого
Это случилось в тот самый день, в который мадмуазель Моника была татуирована. После завтрака Эркюль Пуаро прогуливался в саду, не совсем еще доверяя своим ногам. С ним, конечно же, был господин Луи де Маар, бывший дипломат, испортивший здоровье в Центральной Африке. Он прямо-таки приклеился к великому сыщику с первого дня его появления в Эльсиноре, а на второй – краснея от неловкости, попросил всех, в том числе и Пуаро с Переном, именовать его Артуром Гастингсом, капитаном в отставке.
Под ногами таял снег, только что выпавший. В лесу раздавался топор Садосека. Откуда-то доносилось заунывно-протяжное I’l meet you in midnight "Смоки". Друзья вспоминали о знаменитом фальшивомонетчике Аберкромби, о деле пройдохи Альтара, за которым гонялась половина европейской полиции, и все без толку, пока Пуаро с Джеппом не схватили его в Антверпене. Еще говорили о почтовой марке с изображением Пуаро, вышедшей в Никарагуа, о судьбах Фелисити и Джорджа, о Джудит, дочери Гастингса. Когда разговор зашел об инспекторе Сагдене, точнее, о его пышных усах, великолепие которых Пуаро в первую их встречу сразило, к ним подошел Жером Жерфаньон, вездесущий консьерж "Эльсинора". Извинившись, он отозвал Пуаро в сторону и шепотом сообщил, что мадмуазель Генриетта хотела бы видеть его тет-а-тет и немедленно по поводу исключительной важности.
– А где же она примет меня? – обеспокоился Пуаро, представив себя один на один с женщиной в ее уютной гостиной.
– Она ждет вас в башенке, – ответил Жерфаньон. – В центральной, с которой Наполеон Бонапарт в хорошую погоду высматривает свои полки.
– По-моему, она всего-навсего решила потренировать ваши ноги, – ревниво высказался капитан Гастингс, отличавшийся хорошим слухом.
Пуаро задержал на нем укоризненный взгляд, повернулся к Эльсинору, устремил взор к указанной башне. Мадмуазель Генриетта – в белой шубке и красной широкополой шляпе – недвижно стояла у бойницы, смотревшей в парк.
– Извините, Гастингс, я должен идти, – бросив эти слова другу, направился Пуаро к Главному корпусу. – Встретимся за обедом.
– Mon ami, будьте осторожнее на лестнице, она наверняка обледенела, – прокричал ему вслед Гастингс, выказывая тем, что дружеские его чувства выше ревности.
По винтовой лестнице сыщик поднялся неожиданно легко. Мадмуазель Генриетта стояла в прежней позе, красная ее шляпа пламенела на фоне белесо-голубого неба. Пуаро пристроился рядом, кашлянул.
– А, это вы… – бархатно посмотрев, протянула слабо руку.
Поцеловать ее он не смог – не решился, боясь переступить грань, за которой джентльмены теряют самообладание. Впитав сердцем белизну и изящество тянувшейся к нему длани, он просто ее пожал.
– Вы первый раз здесь? – унеслась взором к заснеженным отрогам Альп.
– Разумеется… – посмотрел Пуаро на горы, на ближнюю вершину стрелой рвавшую небо.
– Эта вершину у нас называют Апексом. Говорят, с нее видно прошлое и даже будущее.
Пуаро ощупал пик сыщицкими глазами, не найдя в нем ничего интересного, спросил:
– Вы, как я понял, хотели мне что-то конфиденциальное сообщить?
– Да… – продолжала смотреть женщина вдаль. – В моем жилище могут быть "жучки".
– Вот как?! – глаза Пуаро устремились к "Трем Дубам". – И кто же их мог установить?
– Тот, кто хочет знать все…
– Профессор Перен?
– При чем тут профессор Перен? Вы не понимаете, Эркюль, это не паранойя, – впервые за все время знакомства мадмуазель Генриетта назвала Пуаро по имени. – Дело настолько важно, что мы с вами должны исключить любую возможность утечки информации.
– О каком деле вы говорите? – в голосе Пуаро прозвучала нотка раздражения. Он подумал, что "дело" придумано только лишь затем, чтобы затащить его в это романтическое место. Зачем? Он и так побежал бы сюда хоть днем, хоть ночью. Конечно же, хорошо подумав, побежал.
– Несколько месяцев назад я вышла перед сном на веранду полюбоваться звездами, не поверите, они были с кулак тогда, – восторженно глядя, показала Пуаро сжатый кулачок (жест этот показался сыщику не вполне приличным). – И на шезлонге обнаружила пакет, перевязанный бечевкой. На нем мужским почерком было написано "Г. П. от Ж. М". Сначала я ничего не поняла – ни с каким Г. П. и, тем более Ж. М. я никогда не была знакома. Однако, подумав, пришла к мысли, что Г. П. – это, скорее всего, я. Но в Эльсиноре такую аббревиатуру могли отнести на мой счет лишь ограниченное число господ. И никому из них никогда бы не пришло в голову подбрасывать мне письма, тем более, ночью. Заинтригованная, я вернулась в дом, вскрыла пакет. В нем был другой пакет и записка, адресованная мне. Почерк, которым была она написана, был тот же, что и на первом конверте. Вот, взгляните.
Мадмуазель Генриетта вынула из сумочки вдвое сложенный листок писчей бумаги, протянула Пуаро. Взяв его и развернув, тот прочитал:
Милая Генриетта!
Я уверен, вы меня не помните, но, увы, мне больше не к кому обратиться. Сразу перейду к делу, чтобы не дать чувствам, теснящимся в моей душе, излиться неуправляемым вешним потоком. Вы должны знать: жизнь многих обитателей Эльсинора находится в смертельной опасности. Поэтому я прошу Вас передать приложенный к письму пакет человеку, который очень скоро полюбит Вас, как полюбил Вас я. Я уверен, любовь – это очень простая штука, и глубоко полюбить одну и ту же женщину, могут лишь глубоко похожие люди. Отдайте этот пакет этому человеку, и он закончит то, что не удалось закончить мне.
С уважением и любовью!
Ваш Ж. М.
P.S.
Я жалею лишь об одном… Я жалею, что не встретился с Вами раньше, в дни юности. Случись это, у нас с вами родился бы маленький розовый сыночек.
А впрочем, я ни о чем не жалею – я видел Вас, говорил с Вами, мечтал о Вас, а что еще можно пожелать смертному человеку?
Пуаро внимательно прочитал письмо. Сложил лист. Задумался. Его недоверчивый ум торопливо, как живой компьютер, перебирал одну гипотезу за другой. "Сама написала? С какой целью? Решила сыграть со мной театр? Или просто хочет возбудить во мне ревность? Но я много старше, меня не надо добиваться, просто поманить пальчиком… раз десять поманить. А может, она просто психопатка? Или кто-то использует ее в качестве третьего лица, использует, чтобы посмеяться над Пуаро?"
– Эркюль, я чувствую, вы подозреваете, это письмо написала я… – сладко прикоснулись к его руке пальчики мадмуазель Генриетты. – Может, не стоит пока этого делать? Вскройте конверт, ознакомьтесь с его содержимым, а потом уж судите…
– Извините, мисс, – перебил ее Пуаро, старательно поправив усы. – Эта привычка все обдумывать, всегда вредила мне, как человеку. Если бы вы знали, как я удивительно глуп, когда не думаю…
– К сожалению, у меня не было возможности убедиться в этом – вы всё думаете и думаете…
– Я, конечно же, ознакомлюсь с содержимым этого таинственного пакета… – сказал Пуаро, чувствуя, что краснеет. – Он у вас?
– Да. Я долго думала, отдавать вам его или не отдавать. И, в конце концов, решила вас не беспокоить. Но этот случай с Моникой, на первый взгляд комический, изменил ситуацию в корне – я поняла, началось что-то жуткое, началось то, что предрекал этот Же Ме…
– Возможно, Же Ме просто был романтиком – ведь романтики нравятся женщинам, потому и существуют во множестве… – сказал Пуаро с истинно французской галантностью.
– Это вам решать, – достала мадмуазель Генриетта пакет из сумочки. – Возьмите его.
– Спасибо, – поместил он последний во внутренний карман пиджака. – Я займусь им у себя.
Дело, сведшее их в башне, было закончено, женщина посмотрела тягуче, и Пуаро разоткровенничался:
– Знаете, я давно хотел вам сказать…
– Что? Говорите, не раздумывая, а то опять не скажете!
– Хорошо, скажу. Мне иногда кажется, что я давным-давно вас знаю…
– И между нами давным-давно все произошло?! – подалась к нему.
– Да…
– И мне это кажется… Мне даже кажется, я помню прикосновения ваших рук. И с закрытыми глазами отличу прикосновение правой ладони от прикосновения левой.
Для Пуаро это было слишком, он готов был бежать прочь, но сдержался, лишь взор его, испуганно слетев с лица женщины, метнулся к горам.
– Объясните мне, пожалуйста, почему эти каменные нагромождения так привлекают ваш взор? – спустя минуту спросил сыщик, опасаясь, что от жара щек растают горные снега.
– Понимаете, горы – это то, что стремится вверх. Все остальное распластывается по поверхности, как вода. А они стремятся к небу, они стремятся ввысь…
– Вы стремитесь к небу?..
– Да. Куда же еще стремиться человеку? – посмотрела с укоризной.
– Понимаю. На земле у вас нет близких…
– Почему же? Вот вы стоите рядом. Вы, поднявшийся на башню… Ко мне поднявшийся.
"Башня – символ эрекции, – механически подумал Пуаро. – Она подняла меня на ноги, потом на башню, и теперь стремится поднять выше, одновременно помогая борьбе с преступностью… Нет, надо взять ее за руку. Пусть ведет. Пусть ведет, куда угодно, хоть в тартарары. Хм, тартарары… Тартар – бездна, жилище низвергнутых Зевсом титанов…
Пуаро представил, как он, Эркюль-Геркулес, является в Тартар с Генриеттой, как титаны на них смотрят… С восхищением на женщину, завистливо на него.