- Вы мне угрожаете? Комиссару Ной-Берна? - Я обогнул письменный стол и стал позади нее. Фавр озадаченно завертела головой во все стороны. Ее высокие конской кожи начищенные до блеска орехового цвета сапоги скрипели.
- В конце концов, немец фон Колч был маршалом, то есть, с политической точки зрения, не таким уж незначительным пленным. Его следовало доставить в Ной-Берн вместо того чтобы казнить в Швейцарском Зальцбурге.
- Но я об этом не знала.
- Это вас никак не оправдывает. Вы - коммунистка. А действовали без ведома партии.
- У вас есть что-то против меня лично, товарищ конфедерат? А, ну да… Это все потому, что я - женщина. Понимаю…
- Нет. - Теперь улыбнулся я. - Видите ли, ваша униформа кажется мне несколько нескромной, дивизионер Фавр. А от декаданса до ненадежности - небольшой шаг. - Я закурил и сел с папиросой на край ее стола. - Офицеры нашей армии, как раз офицеры Тургау, и за меньшие проступки лишались своего звания.
- Хорошо, согласна. Это было ошибкой. Он - не такой, этот комиссар, как я его себе представляла. Моя ошибка. - Она скрестила руки на груди. - Мне нужно было вас проинформировать. Да, верно. - Она указала на мою униформу. - Но нам еще сложно привыкнуть к тому, что люди, подобные вам, могут отдавать приказы.
Она отвернулась к окну. Я молчал, потому что знал, что будет дальше.
- Африка, - сказала она. - Первый континент. Наше приключение, тыл. Тепло. Трава. Солнце. Дети бегают босиком, не так ли? Я там еще никогда не была. Швейцария, она за многое благодарна Африке.
Я посмотрел в окно. Светило солнце. Ветви клена бесшумно освобождались от снежного груза. Она подошла к кабинету, открыла стеклянную дверцу, налила в стакан водки и покачала головой.
- Мне нужно было об этом доложить.
- Я тоже так думаю. Но это уже отмечено в вашей учетной карточке, Фавр. Уже отмечено, и промахи будут накапливаться. Исправлять сейчас уже поздно.
- Вы неумолимее нас, комиссар. Но меня это не удивляет. В конечном счете, это мы вас сделали такими. - Она отхлебнула глоток. Было одиннадцать часов утра. - Но вы ведь пришли не для того, чтобы сделать мне выговор по поводу какого-то немецкого кокаинщика. Что вам от меня нужно?
Я полистал записную книжку.
- Что вы знаете о Бражинском?
- О, вы даже пишете? Очень интересно. Вы имеете в виду польского врача, полковника Бражинского? У него маленький магазинчик на Мюнстергассе. Морфий, виноводочные, мясные консервы, собачьи шкуры, маленькие зонды - весь его товар. Этим он торгует уже много лет, и при Эртегюне тоже торговал. А он случайно не еврей? Его бы следовало арестовать.
- Ваши антисемитские настроения не только мне лично неприятны, это империалистская, фашистская и германская черта. Это - позиция врага. Я думаю, что услышал уже достаточно. До свидания, Фавр. - Я закрыл свою записную книжку и встал, чтобы уйти. - Помните об учетной карточке.
- Подождите, комиссар, подождите. - Она, смеясь, подняла руки вверх. - Сдаюсь. Затмение, как от дымовой шашки. Но… вам это нужно знать. Бражинский… он достиг сатори.
- Сатори? А где это?
- Где - отлично сказано! Только аппаратчик может задать такой вопрос. Не думала, что наши южные друзья так продвинулись. Где находится сатори, комиссар? Пойдемте, я объясню. Но не здесь.
Она накинула на плечи пальто, допила водку и взяла свой хлыст.
- Я знаю одну надежную забегаловку, там, внизу, на Фриктреппе. - Проходя мимо стола, она взяла одну из палочек и протянула мне. - Смотрите, комиссар, как все подходит. Какое чудесное совпадение! Гу. Сорок четвертая гексаграмма. Встречный.
Это был кабачок без названия в нижней части Фриктреппе. Фавр резко толкнула сапогом дверь. В прокуренном темном помещении мы бросили свои пальто на лавку и сели напротив друг друга. Она поставила хлыст рядом к стене, проделала пальцем глазок на замерзшем стекле и стала смотреть на бегущую под окном Аару.
За нашими спинами несколько красногвардейцев курили и пили пенистое мбеге и шнапс из горечавки, который подавали в маленьких стопках. Они делали вид, что не видят нас. Хозяин коротко на нас взглянул, что-то пробормотал и принес на наш стол две тяжелые кружки. Мбеге, ибвату или мункойо были не совсем легальными в ШСР, но и не под запретом. Пиво нам привозили из Верхней Италии через Альпы в маленьких бочках, на ослах и мулах.
- Ну, как вам мбеге? - Фавр не могла скрыть насмешки. За все годы я уже к этому привык, но ведь она пошла со мной в кабак, она, женщина, к тому же офицер высокого ранга.
- Знаете ли, мы не каждый день это пьем.
- Да, верно. Простите. Я ничего такого не имела в виду.
- Я предпочитаю мбеге сорт мункойо, хотя он более сладкий, но все равно… это пиво, я бы сказал, не такое тяжелое. Мбеге напоминает по вкусу старый грецкий орех.
Она засмеялась.
- Мбеге великолепно. Но есть кое-что, по вкусу действительно тошнотворное.
- И что же это?
- Это просто ужас!
- Так что же?
- Банановый фондю.
Мы рассмеялись.
- Неправда! Ничто не сравнится с настоящим фондю из подорожника. Только нужно его подольше кипятить.
- Фу! - снова засмеялась она.
- Сахар, соль, арахисовое масло, несколько ложек extrait de cochon…
- Прекратите, комиссар!
- Это пошло бы на пользу тем, кто сидит там, позади нас. Фондю к пиву мбеге. Они бы не окосели так быстро.
Солдаты в дальнем углу кабака были грубые, неотесанные типы, они говорили на языке маттенинглиш, диалекте Ной-Берна, которому я так и не научился. Они играли в игру: в этой игре за деньги один бьет другого по щекам. Двое солдат с красными рожами сидели напротив друг друга и по очереди лепили один другому пощечины. Третий, желтоволосый ениш, прижимал левые руки противников к поверхности стола. Тупо повторялось одно и то же: клались деньги на стол, потом - глоток мбеге и - аритмичные, глухие звуки пощечин.
- Так что же сатори, Фавр?
- Сатори, мой друг, связано с предметностью. Отдельно взятый человек должен стать предметным, ощутимым. Называется самадхи у хиндустанцев, ву - у корейцев. - Она энергично положила руку мне на плечо. - Бражинский…
- Итак, сатори - это состояние?
- Бражинский его достиг, - ответила Фавр. - При помощи медитации, глубокого погружения в природу войны… Кто знает. Если бы мы это поняли, все было бы проще.
- Вы его знаете намного лучше, чем мне показалось сначала.
Она взглянула на солдат, отхлебнула мбеге и вытерла рот тыльной стороной ладони.
- Да.
Водка начала оказывать свое действие. Ее плечи расслабились, казалось, что даже морщинки под глазами исчезли, а кожа стала гладкой.
- Мы владеем огромным сокровищем, и оно скрыто в атомах. Это мне передал однажды Бражинский, в прошлом году, когда немцы оккупировали наш город.
- Как?
- Что как?
- Как он мог вам это передать из осажденного города?
- Ах, комиссар! Назовем это беспроволочным телеграфом.
- Беспроволочным? Даже у корейцев в Ной-Минске этого нет. Даже в Пхеньяне.
- Это новая коммуникационная структура. Я вам позже объясню. Бражинский жил спокойно, незаметно, приспособившись к обстоятельствам.
- Но если его терпели при немцах, то почему сейчас, после освобождения, к нему вломились в дом? К чему эта антисемитская мазня свиной кровью на его лавке? Я сегодня утром там был.
- Он опасен для ШСР, и он - ее надежда.
- Как он может быть сразу и тем, и другим?
- И это тоже в природе вещей. Ищите его. Найдите его. - Она допила свою кружку. - Происходит что-то знаменательное, комиссар.
И вдруг я увидел прямо перед собой и абсолютно реально Фавр и Бражинского, а с ними темнокожего мвана пяти-шести лет. Глаза у ребенка были абсолютно голубыми, и радужная оболочка, и зрачок.
- Вы и Бражинский были…?
Она не ответила, опустила глаза и положила на стол деньги. На банкнотах все еще печатали портрет товарища конфедерата Ленина, с глубоко посаженными темными глазами, почти азиатскими скулами и высоким лбом, хотя уже много лет назад он умер от лейкемии.
- Покажите мне ваши руки, - сказала она.
Я положил свои руки на стол ладонями вверх, она стала осторожно поворачивать их, разглядывая. Линии на ладони и сами ладони всегда казались мне уродливыми, я попытался убрать руки, но она удивительно крепко держала их, проводя пальцами по линиям на ладонях.
- У вас хорошие руки, партайкомиссар. Найдите его, - сказала она.
- Он поскакал к Редуту.
- Да, он в Редуте.