Когда я вернулся огонь уже весело пожирал политые моим трудовым потом дрова, Ольга обустраивала палатку, а диктатор-Витька прохлаждался, собирая свой драгоценный металлоискатель. И только я собрался промычать нечто осуждающее в его адрес, как вдруг… Как вдруг заметил крепкого мужика, выходящего из леса прямехонько к нашей стоянке. Мой предупреждающий крик замер на губах, а сам я застыл в немом удивлении, когда увидел следующую картину: наша мирная, добрая и толстая Альфа обрела вдруг невероятную прыть и бросилась на пришельца с таким жутким лаем и рычанием, что кровь застывала в жилах. Мне показалась, что сейчас овчарка разорвет его на множество таких мелких частей, что и собирать будет нечего. Мужик, видимо ощутил нечто похожее и с криком "Оп-па" взвился на ближайшую березу, опровергая тезис о том, что люди, якобы, не умеют летать. Я бросился оттаскивать Альфу, попутно крича, что она не кусается, хотя сам в этот момент уже не был уверен, в том, что говорю. Мужик же, оплетя ствол ногами на четырехметровой высоте, выкрикивал что-то вроде "Хорошая, собака, хорошая. Я – свой, свой, понимаешь?". Но Альфа понимать не хотела, и с придушенным рычанием рвалась из моих рук Так продолжалось до тех пор, пока не подоспела Ольга, которой кое-как удалось успокоить разбушевавшуюся собаку. Витька с ружьем на перевес подошел к березе:
– Слышь, мужик, ты кто такой? Ты чё тут делаешь?
– Так я ребятки, местный. Живу я тут. Живу! – запричитал мужик, – В деревне заброшенной и живу. Меня Володей зовут. Видел я, как вы мимо проходили, дай, думаю, схожу, поговорю с интеллигентными людьми. Новости узнаю.
– Так ты пришел, значит, лекцию о международном положении прослушать? Ну-ну… Ладно, спускайся, давай. Поговорим на политические темы.
– Погоди, Витя, – сказал я, послав к черту свою молчанку, – не нравится он мне. Байки все это, что он один в деревне заброшенной живет.
– А кто вам сказал, что один? Нас там много.
– Кого это "нас"?
– Ну, нас – беженцев.
Когда на небе зажглись первые звезды, мы уже были в курсе последних событий в жизни возрождающейся деревни. Ольга только сочувственно охала и ахала, когда новый знакомый описывал трудности, с которыми пришлось столкнуться русскоязычному населению в бывших союзных республиках. Не от хорошей жизни уезжали люди от обжитого очага, бросая годами нажитое.
– Нас здесь, почитай человек двадцать живет. В основном бабы с ребятишками. Мужиков всего пять. Кто откуда. С Узбекистана, Приднестровья, Таджикистана… Паспортов российских само собой ни у кого нет. Статуса беженцев не получили, на работу без документов не устроишься… Кто первый эту деревню нашел не знаю. Только слухами земля полнится, вот и собрались мы тут, живем помаленьку.
– И долго? – спросил Витька.
– Лично я уже второй год.
– А как же зимой?
Это уже Ольга.
– Да ничего. Не замерзли. Домов старых вокруг хватает.
– А местные о вас знают?
– Как не знать.
– И что?
– По началу ворчали, да только в России народ сердобольный. Некоторые даже помогают, чем могут. Семена дают, инструмент кой-какой. И на том спасибо.
Когда беженец ушел, мы еще сколько-то помолчали, размышляя о превратностях судьбы человеческой. По сравнению с его бедой, наши проблемы казались мелкими и ничего не значащими. Так всегда, носишься с ними как с крашенными яйцами, а когда встречаешься с чем-то действительно страшным…
– Вы, ребята как хотите, а я пошла спать, – зевнула Ольга, и, свистнув Альфу, удалилась в палатку.
– Ты тоже иди, – сказал Витька, помешивая в кружке очень крепкий и сладкий чай, – А я еще покараулю. Иди. Тебя жена ждет.
Тут, наконец, до меня дошло, чего это он меня так рьяно выпроваживает. Надо же. Какая забота о регулярности половой жизни друга. О здоровье моем, видать, печется. Н-да-а, Ольга постаралась, – Витька сам ни за что не додумался бы. Придется их разочаровать. Нет, спать я конечно пойду, а что касается остального… Ненавижу, когда меня к чему-то подталкивают и делаю все с точностью до наоборот. А Витьке-подкаблучнику отомщу.
– Ладно, пойду, – потянулся я, – Спокойной ночи. Да, чуть не забыл, кто последний с ложкой сидит, тот и посуду моет. За всеми.
Глядя на поникшего добровольного сторожа, я торжествующе удалился. В палатке еще горела маленькая свеча, так что я быстро разделся и без особых проблем упаковался в спальник. А когда Ольга обняла меня жаркими руками, чмокнул ее в нос и сказал, демонстративно доставая плейер:
– Оль, извини, мне нужно заниматься.
– Но ведь я тебе уже сотню раз говорила, не учится иностранный язык во сне. Доказано.
– А я еще не сплю. Я послушаю немного. Днем-то времени нет, а учить надо. Ну не обижайся, Ольга, ну не плачь. Я ведь тебя очень люблю. Правда-правда, честно-честно. Ну вот и молодец, умница. Золото ты мое платиновое.
– Это как в анекдоте: Софочка, золото, за тобой пришли… – шмыгнула носом Ольга. – Ладно, учи свой инглиш. Спокойной ночи. После чего повернулась ко мне спиной, которая, вот удивительно, не хуже глаз выражала обиду и возмущение хозяйки.
Честно говоря, я таки попытался учить. Надел наушники, вставил кассету, включил плейер, и после первого же "Гуд монинг", провалился в тягучий, как остывающий битум, сон.
Глава II
Когда я открыл глаза, изумлению моему не было предела. А что бы вы подумали, если, проснувшись, первым делом увидели здоровенного бородатого мужика, несущегося на вас со скоростью гоночного мотоцикла? Причем руки его в этот момент, как пушинку вращают огромный топор с запятнанным кровью лезвием и непривычно длинным древком? Лично я ничего не успел, кроме как матюгнуться и попытаться отразить неизбежный удар, лихорадочно вспоминая те немногие приемы боевого самбо, которые мне успели вдолбить в армии. Разумеется, шансов у меня не было никаких. Я же не Брюс Ли, в конце концов. Ну, против ножа, еще куда ни шло. А тут с голыми руками против вооруженного топором амбала… Стоп. Как это с голыми руками? Что же, в таком случае, крепко сжимает моя правая ладонь? Быстрый взгляд, который я успеваю кинуть на нее, говорит о том, что в данный момент мой рассудок находится в состоянии временного помрачения. Проще говоря: у меня, видимо, съехала крыша. Иного объяснения тому, что мои пальцы уверенно обхватывали рукоять тяжелого полутораручного меча, не существовало в принципе.
Развить эту мысль я не успел, так как ловко повернувшись на носках, разминулся с напавшим на меня мужиком, и ткнул его вдогонку своей почти метровой железякой. Мельком глянув на упавшего, и убедившись, что ему уже не встать, я получил возможность осмотреться и определить, что же все-таки со мной происходит? Итак, на повестке дня у нас два главных вопроса. Первый: кто я собственно, такой? И второй – а чё это я здесь делаю? Ответ на второй вопрос пришел сам собой. То есть не пришел, а прибежал – еще один мужик, под стать первому, но вооруженный в отличие от него коротким копьем с широким (в полладони) наконечником. В результате, мне ничего не оставалось, кроме как принять бой. Вот тут то и выяснилась любопытная подробность – оказалось, что сам себе я не хозяин. То есть, тело напрочь игнорирует команды, посылаемые моим сбитым с толку мозгом. И, слава богу, иначе уже был бы трупом. Похоже, что я являюсь только зрителем – истинный хозяин и не подозревает о моем присутствии, а просто мочит всех врагов на право и налево. Н-да-а-а, дела… Попахивает раздвоением личности.
Находясь в чужом теле, я испытывал весьма неприятные ощущения – это вам не кино, где на все спокойно смотришь со стороны. Когда копье нацеливается тебе в живот, сколько не убеждай себя в том, что это вроде бы и не твой живот, легче не становится. Сознание прилагает все силы, что бы увернуться, но ничего не получается, остается только смотреть и гадать: если меня сейчас убьют, я умру по настоящему или как? Хорошо, что мой гостеприимный хозяин, в чьей шкуре я неизвестно как оказался, не склонен к философствованиям – несколько быстрых взмахов меча, за которыми мне и уследить было трудно, вывели нашего противника из строя. Разделавшись с незадачливым копейщиком, я (мы? он?) быстро просканировал окрестности и получил следующую картину: на узкой дороге, почти тропе, небольшой торговый караван, вероятно, подвергся нападению разбойников, которые резались сейчас с купеческой охраной. Почему именно караван? Наверное, потому, что возглавлял сопротивление седой сухощавый араб на вороном жеребце (тоже, по всей видимости, арабском). Да-да, именно араб, в черной, под цвет жеребца что ли, длинной одежде, и головным платком, точь-в-точь как у Ясера Арафата. Он со знанием дела рубился кривой саблей, отбиваясь сразу от четверых. Возле него еще двое арабов вертели кривыми мечами, отбрасывая напиравших разбойников – видимо телохранители. Все остальные участники баталии внешность имели вполне европейскую. Себя разглядеть я не мог, но не думаю, что чем-то сильно от них отличался.