- Я увидел пламя и пошёл на него, - сказал я.
- А где ты прятался?
- Это неважно. Я хотел сделать свою работу.
- Какую работу?
- Это не ваше дело. Отведите меня к капитану.
- К нему, к нему, - заверил всадник. - Хоть надо тебя на месте…
- Что такое? - попробовал я возмутиться. - Что за слова?
- Не разговаривай с ним, - сказал другой, - ведём к капитану.
- Влезай! - приказал тот.
Меня втащили на грузного горячего коня, и я оказался прижатым к его холке. Сзади посапывал всадник. От него пахло кожей, чесноком и, кажется, перегаром.
- Что там у вас горит? - я снова попытался вступить в разговор.
- Молчи! - он ткнул меня в спину.
- Сейчас сам увидишь, - ответил другой. - А может, придётся погреться. Это как капитан решит.
Мы ехали молча, но отворачивали в сторону от пожара. В груди поднималось острое беспокойство. Что за люди? Почему говорят так странно? Да и солдаты ли они? Уж не банда ли мародёров? В былые времена они делали набеги на оставленный город. Но сейчас здесь нечего брать. Однако, этот внезапный пожар… Нет, что происходит?
- Я буду жаловаться, - сказал я.
- Жалуйся, - буркнул всадник.
- В Москве.
- Где? - спросил он и расхохотался. - Ты сумасшедший. Слышь, ребята, он хочет жаловаться!
Те тоже захохотали.
Кони остановились. Меня грубо столкнули на землю. Освещённый отблеском дальнего зарева, передо мной высился особняк со стрельчатыми окнами и башенками по углам. В окнах мелькали зловещие красные искры.
- Иди, - сказал всадник.
Скрипел под ногами гравий. Совсем незнакомое место. Аккуратно подрезанные кусты, ровная дорожка, ведущая к широким ступеням.
Тёмными коридорами мимо каких-то зеркал и смутно белеющих статуи меня провели в комнату. Высокий потолок, светлые стены, на них тарелочки и картины. В кресле с высокой спинкой сидел человек, завёрнутый в плащ. Всего одна свеча в тяжёлом подсвечнике давала неясный свет. Лицо человека различить было трудно, я только заметил, что на голове у него было что-то вроде войлочной шляпы.
- Вы капитан Васин? - спросил я.
Он молча смотрел на меня.
- Я увидел пожар и пошёл на него. Меня схватили солдаты.
- Хорошо сделали, - произнёс человек глухим, простуженным голосом.
- Что же теперь будет?
- Кто такой капитан Васин? - задал он встречный вопрос.
- Начальник здешней охраны.
- Начальник здешней охраны я, - сказал человек.
- Но кто вы? - воскликнул я.
Он не ответил и, помолчав, спросил:
- Зачем вы явились сюда?
- С научной целью.
Он слегка двинулся в кресле, словно от удивленья или негодованья.
- Ложь, ваша цель другая.
- Кто вы в конце концов? - спросил я. - Что вам от меня надо?
- Ваша цель нам известна.
- Тут какая-то путаница, - сказал я. - Вы принимаете меня за другого.
- Ваша цель нам известна, - повторил он.
- Раз так, то какая? - спросил я.
- Сержант! - крикнул оп.
В глубине комнаты отворилась дверь, и там появилась фигура.
- Как чувствует себя госпожа?
- Госпожа почивает, - ответил сержант.
- Разбудите её.
- Но, капитан…
- Это необходимо.
Дверь закрылась.
- Так вы капитан Васин? - спросил я.
- Нет, я не капитан Васин и капитана такого не знаю. Но всё же я капитан, и вы можеге обращаться ко мне как к капитану.
- Послушайте, капитан, - сказал я. - Тут сплошное недоразуменье. Конечно, я проник сюда незаконным путём. Но судите сами, мне надо сделать работу. Я просто не хотел терять время, чтобы возвращаться обратно.
- Ничего у вас не получится, - сказал капитан.
- С чем?
- С вашим враньём. Вы человек благоразумный, и надо признать своё поражение.
- Да о чём речь? - выкрикнул я.
- Сержант! - снова позвал капитан.
Сержант появился в дверях.
- Госпожа одевается.
- Молите бога, - произнёс капитан.
Молчанье. Трепет свечи. Скрип кожи, бряцанье оружия, сопенье солдат за моей спиной. Затем дверь широко открывается, и оттуда неслышно выходит кто-то в белой одежде до пят.
- Осветите его, - приказывает капитан.
Солдат поднимает свечу и подносит её к моему лицу. Я замечаю, что подсвечник стар и красив, он прямо-таки антикварный.
Капитан говорит:
- Простите, что беспокоим вас, госпожа. Но благоволите сказать, знакомы ли с этим человеком?
Молчанье.
- Вглядитесь, вглядитесь, - настойчиво просит капитан. - Он нарядился в шутовские одежды. Но это он. Достаточно вашего слова.
Молчанье.
- Зря вы печётесь, - говорит капитан, - этот злодей умыслил на вас. В конце концов, он поджёг усадьбу.
Молчанье.
- Зажгите вторую свечу, - приказывает капитан, - быть может, тут мало света. Сержант, возьмите свечу на спинете.
Сержант направляется ко мне и зажигает вторую свечу от пламени первой.
- Приподнимите! - приказывает капитан.
Сержант поднимает свечу над собой и медленно отступает к окну. Свеча разгорается и освещает комнату. Всё ближе, ближе к фигуре в белом, и наконец вся она предстаёт в мерцающем свете. И первое, что выплывает из тьмы, это красный берет. Я вскрикиваю и бросаюсь к ней.
- Леста!
- Хватайте его! - кричит капитан.
На меня кидаются сзади, валят на пол, выламывают руки, я кричу придушенно:
- Леста!
Но кто-то ещё бросается сверху, мне всё тяжелей, дышать нечем. Я погружаюсь в душную тьму…
Трясут, трясут. Кажется, льют воду. Что-то бормочут.
- Николаич! Ты что, Николаич…
Открываю глаза. Надо мной встревоженный Егорыч с кружкой воды. Я весь в холодном поту.
- Ты что, Николаич? Приснилось? Так кричал, так кричал…
Леста Арсеньева
Мысль о розыгрыше. В самом деле, молодой неопытный учитель. Самоуверенный с виду. Пытается отойти от программы, "строит из себя москвича". Эту фразу, пущенную шепотком, я поймал мимолётом, хотя она могла быть отнесена не ко мне, а, например, к Камскову, прожившему долгое время в Москве у бабушки.
Первый урок я начал с Пушкина, а не с Островского, как то полагалось. Пушкина в нашей семье обожали, три года я ходил на пушкинский семинар в институте, слушал лекции пушкинистов. Без Пушкина я просто не мог обойтись, свой первый урок не мыслил без Пушкина. Так и начал его, хотя директор привёл меня в девятый, а не восьмой, как я рассчитывал, класс.
- А Пушкина мы уже проходили, - произнёс тогда Толя Маслов.
Я отвечал, что о Пушкине можно говорить в любом классе, что ни один русский писатель послепушкинской поры не писал без Пушкина "в уме", а в конце концов предложил организовать внеклассный пушкинский семинар.
- Ну, это если заменить кружок по народным танцам, - высказалась Гончарова, - а то времени у нас не хватает.
Розалия Марковна на первом же педсовете мягко сказала:
- Вот Николай Николаевич молодой педагог, задорный. Он предлагает внеклассный пушкинский семинар. Правда, слово "семинар" для школы неподходящее, но я его понимаю. Хочется нового, свежего. Но как же программа, Николай Николаевич? Для восьмиклассников кружок сделать можно, а девятиклассникам он ни к чему. Дети сейчас не умеют слушать. Для девочек главное, что надеть.
Отозвался один лишь Серёжа Камсков, да и то через неделю после моего предложенья. Столкнулись мы с ним на улице у кинотеатра.
- У нас тут болото, Николай Николаевич, сплошное болото. На ваш семинар из всего класса могли бы ходить лишь два человека.
- Один из них, конечно, Коврайский?
- Один из них я.
- А другой?
Камсков посмотрел в сторону, лицо его сделалось грустным.
- Сами увидите, Николай Николаевич. Не так много народа в классе.
- Наташа?
Он усмехнулся и пожал плечами.
- Мираж, тень своей тёзки. Хотя для таких, как Маслов…
- Ты его недолюбливаешь?
- Нет, отчего же. Он неплохой, далеко пойдёт. Но скучный…
- Может быть, Стана Феодориди?
- Николай Николаевич, не вынуждайте меня давать характеристики. Я класс свой люблю.
- Серёжа, мы говорим по делу, о семинаре. И я хотел бы знать, кто второй кандидат. Но можешь не говорить. Ты любишь Пушкина?
- Не знаю. Хотел бы любить. Он ясный, а Лермонтов тёмный. Но семинара не будет. Уж это поверьте, Николай Николаевич. У нас тут болото. Гладышев тоже что-то пытался.
- Хороший учитель?
- Нервный.
- Как вы к нему отнеслись?
- Нормально. Правда, с новыми мы всегда осторожны…
Я тогда уже догадался, кого имел в виду Серёжа Камсков. Может быть, потому, что не раз ловил его тоскливые взгляды, направленные в сторону, где сидела она. А может быть, потому, что с самого начала выделил из класса именно их двоих.
Но розыгрыш? Это с ней не вязалось.
Я волновался. Как поступить? Отдать сочиненье, исправив ошибки? Оставить после уроков и говорить? Посоветоваться с кем-то? Последнее отпадало. Я уж не говорю про "опытного педагога" Розалию Марковну, но даже Вера Петровна в советчики здесь не годилась. Конечно, про день рожденья можно было узнать, но что-то гораздо большее, какой-то "сюжет" крылся за этим письмом, какой-то замысел, непохожий на примитивный розыгрыш.