- Хорошие были ребята, - пробормотал я.
Помолчали.
- У меня и подарок есть, - произнёс Егорыч.
Он снова исчез за печкой и вернулся с иконой. На табурет, стоявший перед одинокой рюмкой, он водрузил маленький детский стульчик, а уж на него икону. Я сразу узнал её. Икона из дома Лесты. Купина Неопалимая. Богородица с младенцем смотрела на меня тихим и скорбным взором. Сердце стукнуло, отдалось в висках.
- Откуда? - спросил я сдавленным голосом.
- Сама принесла. Боялась, что в дом заберутся. Иконой дорожила больше всего. Возьми, Николаич. Память будет.
Мы замолчали надолго. Я не мог оторвать глаз. На клеймах сюжеты всё так же неразличимы, но эта лесенка в правой руке… До сих пор, а прошло столько лет, я не удосужился поинтересоваться, что это значит.
Впрочем, если поразмыслить, понятно. По лестнице поднимаются и опускаются вниз. Связующее звено верха и низа. Ада, скажем, и рая. Богоматерь заступница, помощница в бедах, указательница истинного пути. Стало быть, лестница в её руках означает возможность искупления, новой жизни. Без сомнения, это лестница, ведущая вверх. Шанс подняться над суетой земного.
- Лесенка, - бормочу я.
- Да. Лесенька наша, - подхватывает Егорыч. - Чудо ты неземное…
- Лесенька?
Лесенька. Лесенка. Господи, боже мой… Снова молчим. Егорыч покашливает, ёрзает неспокойно.
- Ты это, послушай-ка, Николаич… Я вот что хотел сказать…
Замолкает. Я смотрю вопросительно. Егорыч кашляет снова. Вынимает платок, сморкается.
- Ты это, того… не сердись…
Молчание.
- Да что ты, в конце концов?
- Словом, так, Николаич. Письмо это выслал я.
- Какое письмо?
- В синем конверте. С тем сочинением.
Оторопело смотрю.
- Письмо Лесты? Boт это?
- Оно…
Молчание.
- Ты что говоришь, Егорыч? Как мог ты послать? Ведь это её рука. Она писала!
- Она-то она… Конечно, она. Кто ещё? Только ещё тогда, перед самым садом. Запечатала конверт, надписала. Мне говорит: "Михаил Егорыч, спрячьте этот конверт, но так, чтоб я знала. Я дома его держать не могу". Я в руках повертел, спрашиваю: "Ему?" Она отвечает: "Мы сговорились, если мне будет плохо, пошлю этот конверт. Знак такой, понимаете?" Чего не понять. "Я, Михаил Егорыч, всего боюсь. Вдруг придут, схватят меня, в какую-нибудь увезут больницу. Вы тогда сами пошлите. Николай Николаевич должен значь". Так и ушла, словно чувствовала.
- Что же ты не послал? - спросил я упавшим голосом.
- Зачем тогда посылать? Ты бы уже не помог.
- А сейчас? Спустя столько лет?
- Сам не пойму, Николаич. Говорю тебе, снилась она. Да так явственно, так душевно. Иной раз привидится, спросит: "Как вы, Михаил Егорович, там живёте? Не болит ли у вас чего?" Я ей как то возьми да ответь: "Загнивать, Лесенька, стал. Место наше гнилое. Видно, скоро помру". А она мне в ответ: "А вы, Михаил Егорыч, растеньице поищите такое, - и в точности всё описала, - оно вам поможет". И надо же, через день или два нашёл. Ну, не чудо?
- Ты говорил, что она молчит, когда снится.
- Иной раз молчала. Тогда я плакал. А говорила редко. Да и не то чтобы говорила, внушала скорей. Слова сами по себе в голове затевались. Так было весною, когда послал письмо. Смотрела на меня и вроде бы говорит: "Михаил Егорович, а тот синий конверт вы ещё не послали?" Я испугался и отвечаю, нет, не посылал, мол, конверта, но вот он, лежит в комодике у окна. А она говорит: "А вы и пошлите. Самое время, пора". Проснулся я утром, поехал на станцию да и бросил конверт в почтовый ящик.
- Значит, ты меня разыграл.
- Я уж и сам не знаю.
- Почему не сказал мне об этом сразу?
- Не ждал я тебя, Николаич. Долг перед ней исполнил, а тебя не ждал. Сколько уж лет миновало. Если тогда не приехал, думаю, то уж сейчас совсем не резон. Да и как бы ты ехал сюда? Не пускают. Мёртвая зона у нас.
- На станции с подводой ты оказался случайно?
Егорыч вздохнул.
- Бог его знает. Случайно иль не случайно… С одной стороны, не ждал, с другой стороны - свербило. И наезжал я на станцию чаще, чем надо. Всё ж согласись, Николаич, много у нас происходит необычайного.
- Надо было сразу сказать.
- Да как же я мог, Николаич? Сам растерялся, как тебя увидал.
- Не стал бы я попусту трепать нервы, голову забивать. Эх, Егорыч…
- Я как бы и виноват, Николаич, но как бы и выполнил долг. Сделал, как она повелела.
- Да кто, кто, Егорыч? Это же сны! Какое-то поле, вещества в атмосфере! Они и рождают галлюцинации. Вроде наркотиков, понимаешь? Мне однажды подсунули сигарету с гашишем. Такое привиделось, не описать!
- Я понимаю, - грустно согласился Егорыч.
- Господи, а я как безумный полгода устраиваю командировку, рвусь, как безумный, рыскаю по углам, ищу следы. А всё оказывается очень просто. И почему мне в голову не пришло? Боже, какой идиот!
- Не кори, - возразил Егорыч. - Может, оно и к лучшему.
- Что к лучшему, что? Очередное разочарованье! Я и так живу унылой и серой жизнью. Она составлена из разочарований. Даже они в последние годы исчезли, очаровываться нечем. Или хуже, силы на это иссякли. Ты пойми, письмо ударило меня словно током! Я встрепенулся, подпрыгнул. Я увидел, не всё потеряно. Во мне загорелось, что-то вспыхнуло вновь. Письмо возвестило - я нужен! Я могу исправить! Все эти годы меня не покидало чувство вины. А это страшная тяжесть, поверь мне, Егорыч. Это плита, из-под которой белого света не видишь. Необходимо сдвинуть, свалить с себя эту плиту. Говоря по-житейски, мне нужно было встряхнуться, Егорыч!
- Вот и встряхнулся.
- Встряхнулся! Я только подвинулся к краю пропасти! И пропасть эта зовётся унынье. С чем я вернусь в Москву? С цифрами для учёных? Нужны им эти дурацкие цифры. Они только делают вид, что занимаются этой проблемой. На самом деле ни черта в ней не понимают. Диссертации пишут? Да! Приятель мой уже завершает. Я не цифры приехал сюда писать, не замеры делать. Я хотел разобраться с собственной жизнью, а оказалось, что это шутка. Егорычу приснилось, Егорыч вынул конверт и пошёл на почту. Милый мой, так мы дойдём до того, что будем изучать девицу Ленорман вместо Карла Маркса!
Егорыч всё больше расстраивался и всё больше вздыхал.
- Николаич, послушай…
Я опрокинул рюмку, махнул рукой.
- Нечего слушать. Завтра выводи меня и сажай на поезд.
- Ну, это уж…
Он не договорил. Дверь распахнулась, в избу с грохотом ввалились солдаты. Один направил на нас автомат, другой кинулся ко мне…
Та же комната, где проверяли мои документы в тот первый день. Только теперь горит настольная лампа под глухим колпаком. Поэтому лицо сидящего офицера едва различимо. Видно, что это немолодой человек с залысинами. На нём гимнастёрка и полевые погоны с голубыми кантами. Он что-то пишет. Почему все они пишут? Войдёшь в кабинет, строчат и ещё долго не отрываются от бумаги, кивком указав на стул, а то и вовсе не обращая вниманья. Скрипит перо, толчётся в чернильнице ручка. Наконец поднимает голову и рассматривает меня. Я начинаю первым.
- Капитан Васин, надеюсь?
Он молча глядит.
- Наконец-то. А то всё Васин, Васин. Капитан Васин!
У меня отвратительное настроение. Мне очень плохо. А потому смешны эти пронзительные взоры, намеренное молчанье.
- Имя. Фамилия. Отчество, - чеканит он глухим простуженным голосом.
- Сами знаете. Впрочем, если вам надо… - Я называюсь.
Он пишет.
- Ваши подчинённые грубо меня схватили. Ломали руки.
- А вы что хотели?
- Но я не оказывал сопротивленья.
- Вы с первого дня его оказали. Незаконно проникли в зону.
- Из-за какой-то бумажки я буду возвращаться в Москву, не выполнив заданья?
- Какого заданья?
- Я приехал в научную командировку. Я должен был сделать замеры.
- Ложь. Ваша цель другая.
Что-то знакомое в этих словах.
- Какая же, если не секрет?
- Это мы выясним.
- В командировке сказано ясно. Я привёз документы, не хватило какой-то формы.
- Человек, который приехал в командировку, не лезет через колючую проволоку под автоматы.
- Я и не лез.
- Вот именно. У вас был сообщник.
- Это случайно! Я спросил, как доехать, он и подвёз. Этот человек не виновен ни в чём!
- И вы с ним никогда не встречались?
Я промолчал.
- Лейтенант Кулёк! - позвал офицер.
Дверь отворилась.
- Документы по запросу готовы?
- Так точно, товарищ капитан.
- Несите.
Через минуту на столе капитана лежала папка. Он углубился в чтенье.
- Так. Николай Николаевич… Фамилия?
- Я уже говорил.
- Говорили… Значит, не знаете этого человека?.. Так… Николаевич… Пятьдесят пятый… угу… До взрыва… Так, так… Что же это вы, Николай Николаевич, прикидываетесь простачком? Вы же у нас работали! В пятьдесят пятом. А перед взрывом сбежали в Москву. Так это было?
- Я никуда не бежал. Уехал, и всё.
- Так, так. А уехали почему?
- Были причины.
- Какие?
- Личные. Личные, товарищ капитан.
- Ну, это мы разберёмся… А вернулись тоже по личным?
- Я приехал в командировку.
- По науке?
- Да, по науке.
- Но вы ведь учитель литературы. Какая наука?
- Я давно не учитель. Я журналист. Пишу о научных проблемах. Мне поручили сделать замеры. И как журналист…
- Написать собирались? - перебил он.
- Может, и написать.
- Куда?
- Что значит, куда?
- В какой орган? Вы знаете, что это государственная тайна?