- Сегодня после уроков. - Смахнула рукой слезу. - Вообще целая драка. Камсков подошёл и плюнул ему на парту. Маслов его ударил, Камсков ответил. Тут эти, Валет и Прудков, подскочили. Петренко потом. Повалили Камскова. Коврайский хотел защищать. Но он слабый, и его повалили. Проханов сначала сидел, смотрел, а потом развернулся и Маслова по лицу. За ним Куранов и Струк. Целая драка. Мы закричали, кинулись разнимать.
- Где это было?
- Прямо в классе! Маслову разбили нос и лицо. У Камскова шишка на лбу. У парты отломали крышку, разбили стекло в шкафу.
- Кто-нибудь видел?
- Розалия прибежала. Что теперь будет, Николай Николаевич! - Слёзы бежали у неё в три ручья.
- Из-за чего была ссора?
- Я же сказала, он плюнул.
- И никаких выяснений?
- Нет, сразу драка. У Маслова кровь по лицу…
- Ну ничего, ничего, - пробовал успокоить и сам успокоиться я. - Мальчики иногда дерутся.
- Да! Если б не в классе. И ещё Розалия. Она прямо завизжала!
- Ничего, ничего, - бормотал я, - всё утрясётся. Жалко, меня не было, жалко.
- И хорошо, что не было, Николай Николаевич. А то бы они всё свалили на вас.
- Почему на меня?
- Не знаю. Я поняла недавно.
- И кто "они"?
- Ну, разные. Только мы на вашей стороне. И не обижайтесь…
Я достал платок, вытер слёзы с её румяных тугих щёк, поглядел в карие потеплевшие глазки, и мне стало легче.
Педсовет.
Учительская третьего этажа это большая комната с двумя светлыми окнами. На одном подоконнике фикус в огромном горшке, на другом шеренга горшочков поменьше. Поливать цветы обожала "немка" Эмилия Германовна Леммерман. Она всё ждала, что распустится какой-то загадочный голубой кактус, но кактус не спешил, предоставляя возможность смаковать ожидание. По бокам комнаты грудились многочисленные столики, ящики и шкафы. Непременные карты на стенах, глобус, разбитые песочные часы, груды коробок и папок. Набор портретов, меняющийся в соответствии с велением времени. Пятирожковая люстра под потолком и, наконец, самый значительный предмет обстановки - длинный стол, накрытый зелёным сукном с плеядами разномастных пятен от синих чернильных до серых клеевых. Были и откровенные дырки. За этим центральным столом и вершились дела педсоветов, по большей части нудные, не нужные никому, и лишь иногда, как сегодня, разогретые предчувствием распри или скандала.
Да, Розенталь "заболел". Да, Розанова послали в область. Но больше всего удивляло отсутствие Котика. Остальные явились вовремя. Директор, пыхтя, занял место в торце. Рядом с ним перелистывал бумажки завуч. Лилечка, как всегда, ближе к выходу. Рядом с ней физкультурник, имя которого я, раз услышав, забыл навсегда. Химоза имела торжественный строгий вид, и я заключил с опаской, что на сегодняшнем заседанье ей отводилась определённая роль. Впоследствии оказалось, что я ошибся. Конышев уменьшался на глазах, стараясь сделаться незаметным. Он тужился целиком погрузиться в свои просторные валенки. Леммерман шевелила губами, направив безмятежный взор в тополя за окном. То ли она в тысячный раз твердила любимое стихотворение Гейне, то ли заучивала новый рецепт пирога, которые без устали собирала и устно и письменно. Наконец, Розалия с видом обиженного ребёнка, с припухлыми от слёз глазами, демонстративно забилась в угол, всем видом своим говоря: "Да, я несчастна, я оскорблена, но не обращайте внимания, я вынесу всё". Были ещё какие-то лица. Старушка ботаничка, лысоватый историк, военрук и прочие, не пожелавшие задержаться в "terra memoria", стране моих воспоминаний.
Завуч Иван Иванович долго перебирал бумажки. Директор покашливал. Лилечка шепталась с физкультурником. Конышев не удержался и громко сморкнулся. Химоза стукнула карандашом.
- Так… - произнёс Рагулькин, оторвав голову от бумаг, - все у нас в сборе? - Он обвёл взглядом учительскую. - А где же Константин Витальевич? - Помедлив, добавил: - Лия Аркадьевна?
- А почему я? - встрепенулась Лилечка. - Я не знаю. Наверное, придёт.
- Так… - протянул Рагулькин и поглядел на часы. - Что же, начнём. Товарищи…
Полилась длинная вступительная речь. О том, что мы живём в особый период. Ответственный и решающий. О судьбах страны. О тружениках и пятилетках. О надвигающемся съезде. О молодой смене. О роли учителей. Об успехах школы. Но и о недостатках.
- О них мы не можем молчать. - Наполеон поправил бордовый галстук. - Недостатки имеются. За первую четверть успеваемость в старших классах упала… - Наполеон глянул в блокнот, - на ноль целых семь десятых процента. Посещаемость также…
- Но это из-за болезни, - робко возразил кто-то, - был грипп.
- Товарищи! - Наполеон повысил голос. - Комиссия нас не спросит! Цифры есть цифры. А кроме того, много случаев поведения. В школу проникает чуждая идеология. Я знаю, что в десятых классах кое-кто стал одеваться вызывающе. Появились причёски с коками. Мало нам иллюстраций в "Крокодиле"? Мы хотим иметь у себя? На вечера проникают какие-то типы. Были дебоши и драки. Нет, товарищи, надо пресекать строжайше. Вплоть до исключения!
Наполеон снова посмотрел на часы.
- Есть и назревшие вопросы…
В этот момент приотворилась дверь, и появилась физиономия Котика.
- А, Константин Витальевич! - воскликнул Наполеон. - Проходите. Занимайте места.
- Угу, - буркнул Котик, проскользнул в дверь, споткнулся о туфельку Лилечки, чуть не упал и как-то неловко плюхнулся рядом на стул.
- Разные есть вопросы, - продолжил завуч, - вопросы тревожные… - он заворошил бумажки, - требующие безотлагательного…
Розалия трагически вздохнула и уткнулась в платок.
- Например, драка в девятом "А", - сказал Наполеон.
В учительской установилась особая тишина.
- Представьте себе, товарищи, настоящая драка, прямо в классе. Кстати, кто у нас классный? - Наполеон поднял задумчивый взгляд в потолок.
- Я, - тихо сказал Конышев.
- Что же у вас приключилось, Павел Андреевич? - мягко вопросил завуч.
- Не знаю, я не был. Не присутствовал, - испуганно ответил Конышев.
- Болели? - участливо спросил Наполеон.
- Недомогал…
- Так, так… И может, присутствовал кто-то из учителей?
Розалия всхлипнула.
- Вы что-то хотели сказать? - спросил завуч.
- Да, я была, я видела. - Розалия сморкнулась в свой голубой платочек. - Это было ужасно, ужасно…
- Что же там происходило? - мягко настаивал завуч.
- Побоище. Ужас, ужас. Мальчики подрались.
- Из-за чего? - тревога в голосе Наполеона росла.
- Если б я знала! - всхлипнула Розалия. - Но разве школа место для таких нехороших вещей?
- Может быть, кто-то знает? - спросил Наполеон.
- Причины выясняются! - неожиданно бодро выкрикнул Котик. Наполеон подозрительно посмотрел на него.
- Может быть, вы, Эмилия Германовна? - Завуч вперился в Леммерман.
- Я? Но я… - опешила старушка.
- Ах да. Вы преподаёте в другом классе, - недовольно признал Наполеон.
На меня он намеренно не глядел. Как на охоте, он аккуратно расставлял вокруг красные флажки и ждал, когда я ринусь в прорыв. Но я помалкивал.
Наполеон обратился к Химозе:
- Анна Григорьевна, что вы могли бы сказать?
- На моих уроках всегда порядок, - твёрдо и строго ответила та, - на моих уроках драк не бывает.
- А вы, Лия Аркадьевна?
- Я там не веду, - живо парировала Лилечка.
- Хм… - Наполеон нахмурился. - Нас вообще беспокоит положение в этом классе. Фадей Поликанович подтвердит. Что случилось? Передовой в прошлом класс скатился до массовой драки. Драк просто так не бывает. Если в коллективе присутствует дружба, коллектив не дерётся. А в девятом "А" всегда была дружба. Это мы знаем! Класс до сих пор удерживает переходящее знамя. Но я сомневаюсь… - Наполеон помолчал и повторил с нажимом: - Я сомневаюсь, чтобы после всего знамя осталось у них. На положение в классе мы должны посмотреть серьёзно. Там творятся необъяснимые вещи…
Тут Наполеон пустил в ход свой коронный номер с графином. Если директор Фадей Поликапович хватался за стакан, так сказать, вполне "искренне", то завуч Иван Иванович поглощал кипячёную воду с мастерством актёра. Паузу он умел держать. Буль-буль. Стакан пуст. Взгляд Рагулькина ясен, и речь тверда.
- Ученики посещают церковь, незаконно проникают в ряды комсомола. И мы смотрим на это сквозь пальцы! Более того, стараемся скрыть от общественности, попустительствуем, защищаем неправое дело!
Новая пауза. Голос Розалии:
- Но не все же так делают!
Рагулькин строго:
- Не все. Опытный педагог понимает, как надо вести. Только неопытный, молодой способен допустить ошибку.
Последний флажок поставлен. Сейчас назовут моё имя. Сейчас закричат "ату!". Но Рагулькин тянет, смакует.
- Товарищи, вспомним. Ещё в прошлом году это был замечательный класс. Ему присудили переходящее знамя. Что же случилось с начала года?
- Повзрослели! - снова бодро и довольно некстати выкрикнул Котик.
Я посмотрел на него. На щеках румянец, глаза блестят. Вид беспечный и бравый. Да не иначе, как Котик прямиком из "метро"! Вот так штука!