Я пустился в расспросы, она отвечала. Чем дольше мы говорили, тем загадочнее становились для меня это созданье. Леста жила одна. Отец погиб на войне. Мать несколько лет назад вышла замуж и уехала за границу, оставив дочь на бабушку. Бабушка в прошлом году умерла. Мать присылала деньги и обещала забрать дочь к себе после окончания школы.
- Но трудно одной! - воскликнул я, преисполнясь сочувствием. - Школа вам помогает?
- Зачем? Мне хорошо.
- А подруги?
- Я не могу дружить, - еле слышно сказала она.
- Почему?
- Я не умею. Они обижаются. И… и память плохая. Они говорят, а я забываю. И помню совсем ненужное…
- До чего же хорош ваш красный берет, - сказал я некстати. - Это бархат?
- Бабушкин, - тихо сказала она.
- Девушка в красном берете!
Она вздрогнула.
- Не знаю, как с вами и говорить!.. С Масловым знаю, с Гончаровой знаю. И очень мне по душе Камсков.
Она молчала.
- У нас был с ним разговор. Он сказал, что только два человека из класса могли бы ходить на пушкинский семинар. Мне кажется, он имел в виду вас.
На её лице появилось испуганное выраженье.
- Нет, нет. Он хороший. Но я не могу дружить. Я ничего не умею.
- Это только кажется, - сказал я, - у вас вся жизнь впереди.
- А если… - она быстро глянула на меня.
- Что если?
Но она замолчала.
- Что ж, Леста, мне надо идти. - Я натянул пиджак на влажную ещё рубашку.
- Николай Николаевич, - она встала и умоляюще посмотрела на меня.
- Не беспокойтесь, я отдам тетрадку и обещаю забыть об этом странном письме. Я вижу, вы совершили неожиданный для себя поступок. Будет охота, сами расскажете, я вас тревожить не стану. До свидания, Леста. Кстати, откуда такое странное имя?
- Бабушка назвала.
- Красиво. Итак, встретимся на уроке.
- Спасибо, - прошептала она.
Вера Петровна познакомила меня с Поэтом. Нет нужды называть его имя, сейчас оно слишком известно. Вскинув небольшую седую голову, Поэт сунул мне руку ладошкой и резко спросил:
- Пишем стихи?
- Н-нет… - я растерялся.
- Мне не совать! Сам не пишу и стихов не читаю. Всё сжёг!
Вера Петровна вступилась:
- Ну, Светик, - так она его называла, - это не протеже, это коллега и мой постоялец. Учитель литературы.
Лицо Поэта сделалось язвительным.
- Пушкина обожаете?
Я согласно кивнул.
- Все обожают Пушкина! Это проще пареной репы обожать Пушкина. А вы знаете, что он написал о Керн?
- Конечно.
- Да не "чудное мгновенье", а другое, в письме!
- Светик, ну что ты мучаешь юношу, - сказала Вера Петровна, чиркая спичкой.
- Вот все они обожают Пушкина, - продолжал Поэт, - икону нашли. А может, ещё Маяковского?
Я неопределённо пожал плечами.
- А сами в Пушкине ни черта не понимают.
Тут уж я был уязвлён и позволил себе заметить, что занимался в семинаре у замечательных пушкинистов.
- Это кого? - быстро спросил Поэт.
Я начал перечислять. Лицо Поэта приняло скучный вид, и он демонстративно зевнул.
- Между прочим, вот этот, - перебил он меня, - стряпал доносы. Тоже мне, пушкинист. Да и сам, - Поэт поднял палец, - сам ведь не брезговал, наш величайший! Кто Катерине Ушаковой представил донос на её жениха? Разве не Пушкин? А для чего? Сам добивался её руки!
- Но это личные дела, не политика! - воскликнул я.
- Донос есть донос, - пробормотал Поэт.
- Не сбивай юношу с толка. - Вера Петровна глубоко затянулась.
- А то они Пушкина любят. Сотворили икону.
- Любят его стихи, - сказала Вера Петровна. - У каждого человека есть слабости. Даже у гения.
- А у меня слабости есть? - на лице Поэта появилось наивное выраженье.
- Ты, Светик, не в меру задирист.
- Я им покажу! - Поэт вновь поднял палец. - Они у меня все попляшут!
- Испугались! - захохотала Вера Петровна. - И кому это им?
Поэт насупился.
- Вы, Коля, его не пугайтесь, - сказала Вера Петровна, - он добрый.
- Чушь! - сердито сказал Поэт. - У тебя, Вера, одни клише. Этот добрый, этот злой, этот трусливый, а этот храбрый. А что там, кстати, от Севы?
- Ждёт. Сейчас многие ждут.
- Только не я, - отрезал Поэт, - мне ничего не нужно. По крайней мере от них.
- Что ж, и в Москву не поедешь?
- Поеду! Только просить ничего не буду. И каждому, кто меня предал, плюну в лицо!
- Если бы это знать. - Вера Петровна вздохнула.
- Узнаем! Рано или поздно узнаем всё.
- Сомневаюсь, - сказала Вера Петровна.
С Поэтом я скоро сошёлся ближе. Несмотря на воинственные заявления, он оказался мягким незлобивым человеком. По сравнению с другими судьба его в тридцатых годах сложилась относительно благополучно. Он не попал на Колыму, где вряд ли бы выжил, а с партией таких же "счастливчиков" угодил на строительство Сталинодольска, где и осел, получив освобожденье в начале пятидесятых. Теперь он работал в местной газетёнке корректором, а заодно собирал материалы по истории забытых Богом Бобров. Собственно, на этом мы с ним и сблизились, ибо, как я уже говорил, дед мой когда-то учительствовал в здешних местах.
Краеведческого музея в Бобрах не было, его только предполагали открыть, а все экспонаты состояли из раскопанных черепков древнего поселения, костей животных и ржавых обломков оружия. Поэт, однако, собрал кое-какие книги, рукописи и несколько документов, самым старым из которых была грамота екатерининских времён, дарующая эти земли небезызвестному путешественнику и этнографу Колотову. После смерти Колотова земли перекупил богатый граф Бобровницкнй, внук его оставался хозяином до наступления новейших времён, а потом сгинул где-то бесследно.
Фамилии своего деда я ни в одном источнике не встречал, но незримое его присутствие и некоторая надежда встретить превращали чтение в удовольствие.
- Здесь ничего не осталось, - сказал Поэт. - Как после нашествия варваров. А ведь стояли храмы, дворцы. Бобровницкий возвёл две усадьбы, в Бобрах и Колотове. Колотова нынче не существует, там только остатки церкви, а вот в Бобрах сохранилось место, где ещё можно представить, как раньше живали.
Об этом месте я уже знал. Называлось оно Барский сад. И попал я туда впервые вместе с Поэтом.
Барский сад раскинулся километрах в двух от Потёмкина на другой окраине города. Тут сохранилось основанье массивной ограды, а кое-где меж круглыми столбами остались кованые решётки. Такие решётки я встречал в оградах частных домов и даже на одном участке городского бульвара. Там они были покрыты чёрной масляной краской и выглядели довольно нелепо, так как соединяли уже не стройные круглые, а кургузые столбики из красного кирпича.
Барский сад удивил меня буйством зелени и относительной чистотой. По сравнению с берегами Сталинки и даже городскими скверами это было прямо-таки девственное место. Ни ржавых банок, ни разбитых бутылок, ни пепелищ я здесь не заметил.
- Боятся, - пояснил Поэт. - Заклятое место. Тут собирались санаторий построить, под фундамент начали рыть, так вся бригада землекопов бесследно исчезла. Я лично держусь того мненья, что они прихватили кассу и сыпанули в другое место. Во всяком случае, не нашли. Начальник лагеря подполковник Козельский, дай бог ему памяти, именье трогать не стал. Говорят, набожный был. Вот чудо. Пришёл осматривать место, привиделось ему что-то, больше сюда ни ногой. Кто-то пробовал устроить пикник, так их несколько дней крючило и ломало, еле оправились. Ходят, конечно, глядят, по задерживаться опасаются. Особенно ночью. Хоть я из любопытства бывал. Ничего не случилось.
- Как вы к этому относитесь?
- Да что сказать? Мало ли странных мест. Вот вы бывали на кладбище ночью?
- Не приходилось.
- Тут, кстати, небольшое кладбище есть. В разорении, правда. Как и всё поместье. Но часовенка уцелела.
Мы подошли к руинам главного зданья.
- Прекрасный был особняк. Просто дворец! Фотографий не сохранилось, но есть описанье. Постройка середины прошлого века. Эклектика с элементами готики и северного ренессанса. Все видевшие восхищались. Причём строили крепостные, и архитектор был крепостной. Крепостной-то крепостной, но обучался в Европе и жалованье получал от графа солидное.
- А сам Бобровницкий откуда? Фамилия будто польская.
- Нещадная смесь. Предок из Голландии, приехавший ещё при Петре. Женился на русской. Потом в роду появились немецкие, польские крови. Плавильный котёл.
Мы обошли руины. Выглядели они таинственно и величественно. Кое-где проглядывал контур внутренней планировки или появлялась деталь, как, например, треснувший мраморный столб, державший, видимо, свод какого-то зала.
- По бокам были два крыла. От них ничего не осталось. Там графский флигель. Приезжая, он останавливался в нём. Хозяйственные постройки. По камешку, по брёвнышку растащили.
Поражали размеры сада и обилие вычурных пород. То гнутые красные стволы, горевшие точно медные трубы, то гигантские яблони с двойными и тройными стволами, то непроходимые кусты, плескавшие почти белой серебристой листвой, то трава, выросшая по пояс. Несмотря на поздний сентябрь, здесь царили свежие, сочные краски.
- Много лет растили, - пояснил Поэт. - Садовников-чудодеев везли. Тут надо гербарии собирать, описывать растенья, есть редкие виды. Но в этом я не силён.
У маленького кладбища, где нашёл себе вечный приют кто-то из графского рода, стояла часовня. Каменных плит на могилах не было, их растащили давно. Торчали два-три железных креста да невесть как попавший сюда конус с бесцветной фанерной звездой.