на полпути к Сенчури я вижу, как на заднем сиденье поднимаются женские ноги, когда ноги опускаются, я сворачиваю в длинный темный переулок и прошу Люка перекурить, терпеть не могу быть вторым, но когда долго не бываешь первым, ты просто обязан становиться великим Художником и толкователем Жизни, вторым побывать просто НЕОБХОДИМО, к тому же многие говорят, что кое с кем вторым выступать даже лучше, все прошло отлично, высадив ее, я вернул ей пружинный нож, завернутый в десятку, глупо, конечно, но мне нравится быть глупцом. Люк живет в районе Восьмой и Айролы, а это недалеко от меня.
когда я открываю дверь, начинает трезвонить телефон, я откупориваю пиво, сажусь в кресло-качалку и слушаю, как он звонит, с меня хватит - и вечером, и ночью, и утром.
Буковски носит коричневое нижнее белье. Буковски боится самолетов. Буковски ненавидит Сайта-Клауса. Буковски вырезает из ластиков для пишущей машинки уродцев, когда капает вода, Буковски плачет, когда Буковски плачет, капает вода, о святилища фонтанов, о влагалище, о фонтанирующие влагалища, о повсеместная мерзость людская, подобная свежему собачьему дерьму, коего вновь не заметил утренний башмак; о всемогущая полиция, о всемогущее оружие, о всемогущие диктаторы, о всемогущие дураки везде и повсюду, о одинокий, одинокий осьминог, о тиканье часов, пронизывающее всех, даже самых ловких из нас, уравновешенных и неуравновешенных, святых и страдающих запором, о нищие бродяги, валяющиеся по переулкам горя в счастливом мире, о дети, коим суждено стать уродами, о уроды, коим суждено стать еще безобразней, о печаль и военная мощь и сомкнутые стены - ни Санта-Клауса, ни Киски, ни Волшебной Палочки, ни Золушки, ни Самых Великих Умов; ку-ку - лишь дерьмо да порка собак и детей, лишь дерьмо да утирание дерьма; лишь врачи без больных, лишь облака без дождя, лишь сутки без дней, о Боже, о Всемогущий - Ты ухитрился наделить нас верой во все.
когда мы ворвемся в твой огромный ЖИДОВСКИЙ дворец с пархатыми ангелами-хронометристами, я хочу лишь однажды услышать Твой голос:
ПРОЩЕНЬЕ
ПРОЩЕНЬЕ
ПРОЩЕНЬЕ
ТЕБЕ САМОМУ и нам, и тому, что мы с Тобой сделаем, я свернул с Айролы и прямиком добрался до Нормандии, вот что я сделал, а потом вошел, сел и начал слушать, как звонит телефон.
Дождь женщин
вчера, то есть в пятницу, было темно и дождливо, и я то и дело твердил себе: не пей, старина, не сорвись, я вышел на принадлежащую домовладельцу спортплощадку и едва успел увернуться от футбольного мяча, брошенного будущим центральным защитником южно-калифорнийской команды, 1975 - 1975?, и я подумал, господи, совсем немного осталось до 1984-го, помню, когда я читал эту книгу, мне казалось, что до Китая десять миллионов миль, и вот он уже почти рядом, а я уже почти умер, по крайней мере, готовлюсь - в который раз жую эту сентиментальную жвачку и готовлюсь вывернуть наизнанку душу, темно и дождливо - прибежище смерти: Лос-Анджелес, штат Калифорния, конец дня, пятница, восемь миль до Китая, рис с глазами, блюющие собаки скорби - темно и дождливо, черт подери! - и я вспомнил, что в детстве хотел дожить до двухтысячного года, рассчитывая при этом только на чудо, ведь мой старик каждый день бил меня смертным боем, а я мечтал дожить до восьмидесяти и встретить двухтысячный год; теперь, когда все бьет меня смертным боем, у меня пропало это желание - есть лишь нынешний день, ВОЙНА, темень и дождь, - не пей, старина, не сорвись, и я сел в машину, отслужившую свой срок, как и я, поехал и расплатился с пятью из двенадцати долгов, а потом направился на запад по Голливудскому бульвару, по самой безотрадной из улиц, тесной стеклянной пустоте из пустот, это была единственная улица, поистине приводившая меня в бешенство, и тут я вспомнил, что мне нужно на бульвар Сансет, который ничуть не лучше, и повернул на юг, у всех дворники протирали стекла, а за стеклами эти ЛИЦА! - гнусь! - я добрался до Сансет, проехал еще квартал на запад, нашел "М. С. Сламз", остановился рядом с красным "шевроле" с тусклой блондинкой, и мы с тусклой блондинкой равнодушно и с отвращением уставились друг на друга - я бы выеб ее, подумал я, в пустыне, где нет никого, а она смотрела на меня и думала: я поеблась бы с ним в жерле потухшего вулкана, где нет никого, - и я сказал: "ЧЕРТ ВОЗЬМИ!", завел мотор, включил задний ход и выехал оттуда, темно и дождливо, никакого сервиса, сиди хоть часами, и никто не спросит, что тебе нужно, лишь изредка виден жующий резинку механик, голова его неожиданно возникает из ямы, ах, какой замечательный человек! - но стоит его о чем-нибудь попросить, как он начинает беситься: вам подавай бригадира, но бригадир постоянно где-то скрывается - он тоже боится механика и не хочет загружать его липшей работой, короче, из всего этого следовал единственный вывод: НИКТО НИЧЕГО НЕ УМЕЕТ ДЕЛАТЬ - поэты не умеют писать стихи, механики не умеют ремонтировать машины, дантисты не умеют выдергивать зубы, парикмахеры не умеют стричь, хирурги не знают, как разъебаться с ножом, в прачечных рвут рубашки и простыни и теряют носки; в хлеб и фасоль попадают мелкие камушки, от которых ломаются зубы; футболисты - просто-напросто трусы, телефонные мастера - растлители малолетних; а мэры, губернаторы, генералы, президенты проявляют столько же здравого смысла, сколько попавшая в паутину личинка мухи, и так без конца, темень и дождь, не пей, не сорвись, я въехал на стоянку Байеровского гаража, и ко мне подбежал здоровенный черный ублюдок с сигарой:
- ЭЙ! ВЫ! ВЫ, ВЫ! ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ СТАВИТЬ МАШИНУ!
- слушайте, я знаю, что здесь нельзя ставить машину! мне только нужно поговорить с бригадиром, вы и есть бригадир?
- НЕТ! НЕТ, СТАРИНА! Я НЕ БРИГАДИР! СТАРИНА, ЗДЕСЬ НЕЛЬЗЯ СТАВИТЬ МАШИНУ!
- где же тогда бригадир? наяривает своей ручонкой в сортире?
- ВЫ ДОЛЖНЫ ВЫЕХАТЬ ОТСЮДА И ПОСТАВИТЬ МАШИНУ НА ТУ СТОЯНКУ!
я выехал оттуда и поставил машину на ту стоянку, вылез и подошел к маленькой будочке с табличкой "Бригадир бригады обслуживания", подъехала женщина, слегка с придурью, новая большая машина, приоткрытая дверца, заглох двигатель, видок у женщины был безумный, она вылезла, машина задергалась, короткая-короткая юбка, длинные серые чулки, юбка задралась до бедер, показавшихся из-за двери, я уставился на эти ноги, бестолковая сука, что за ноги, гм, она встала там, бестолковая, с придурью, и тогда бригадир ВЫШЕЛ из сортира: "ЧЕМ МОГУ БЫТЬ ПОЛЕЗЕН, МЭМ? ЧТО СТРЯСЛОСЬ? АККУМУЛЯТОР СЕЛ?" он побежал за проводом, прибежал обратно с аккумулятором на тележке и спросил ее, как открывается капот, а я стоял, пока они возились с капотом, и смотрел на ее ноги и жопу, думая о том, что глупые бабы особенно хороши в койке, поскольку ты их ненавидишь, - наделив их плотью, природа наделила их мушиными мозгами.
наконец им удалось поднять капот, он подсоединил ее аккумулятор к своему и велел ей заводить мотор, с третьей или четвертой попытки она его завела, потом включила передачу и попыталась сбить бригадира, пока тот отсоединял провода, ей это едва не удалось, но у него оказались быстрые ноги.
- ПОСТАВЬТЕ НА ТОРМОЗ! ПЕРЕВЕДИТЕ РЫЧАГ НА НЕЙТРАЛКУ!
воистину глупая баба, подумал я, интересно, сколько она убила мужчин? огромные серьги, губы красные, как марки для авиапочты, кишки, битком набитые дерьмом.
- ОТЛИЧНО, ТЕПЕРЬ ЗАДНИМ ХОДОМ ПОДГОНИТЕ МАШИНУ К ЗДАНИЮ! МЫ ВАМ ЕЕ ЗАРЯДИМ!
пока она двигалась задним ходом, он бежал рядом, сунув голову в окошко и глазея на ее ноги.
- ХОРОШО, ХОРОШО, ЕЩЕ, ЕЩЕ!
глазея, глазея, она свернула за угол, и там он отстал.
у нас с бригадиром у обоих встали болты, я отошел от стенки, которую подпирал.
- эй!
- ЧЕГО? - сказал он.
- МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ! - сказал я, подойдя к нему со стоячим болтом.
- А ИМЕННО?
- вращение, баланс и центровка.
- ЭЙ! ХЕРИТИТО!
подбежал маленький японец.
- вращение, баланс и центровка, - сказал я Херитито.
- дайте ключи.
я дал Херитито ключи, меня это не волновало, я всегда имел при себе два или три набора ключей, я был неврастеником.
- "комета шестьдесят второго года выпуска", - сказал я ему.
Херитито направился к "комете шестьдесят второго года выпуска", а бригадир - в сортир, я вернулся к стене и стал смотреть на проезжающий транспорт; тесно, скучно и страшно было в темном Лос-Анджелесе, шипел моросящий дождь, темень, 1984 год уже двадцать лет назад миновал, все больное свежее общество окончательно обезумело и сделалось черствым, как именинный пирог, брошенный на съедение тараканам и муравьям, темный дерьмовый дождь, Херитито завел мою голубую "комету", с пятью из двенадцати долгов с грехом пополам покончено, а болт мой снова поник.
я увидел, как он откручивает колеса, и пошел прогуляться, дважды обойдя квартал, я миновал двести прохожих и не увидел ни одного живого человека, я заглядывал в витрины и не видел в витринах ничего из того, в чем нуждался, и все же на каждой вещи был ценник, гитара, ну и что, черт возьми, стал бы я делать с гитарой? я мог бы ее сжечь, проигрыватель, телевизор, приемник, никчемность, никчемность, хлам для кишок, дрянь, засоряющая кишки рассудка, вышибающая мозги, точно красная шестиунцевая боксерская перчатка, с треском, осточертело.
Херитито оказался ловким малым, через полчаса он вынул из-под машины домкрат, отогнал ее на стоянку.
- ну! отлично, где тут расплатиться?
- да нет, пока только балансировка колеса и вращение, придется еще ставить ее на домкрат для центровки, в очереди перед вами только одна машина.
- а-а.