- слушай, равви, я пытаюсь рассмотреть этот вопрос со всех точек зрения, а не только с моей стороны, правящая верхушка действует весьма хладнокровно, надо отдать должное, к правящей верхушке я могу в любой момент обратиться, и уверен, что буду иметь дело с крутыми ребятами, посмотри, что они сделали со Споком, с обоими Кеннеди, с Кингом, с Малкольмом Иксом, список можно продолжить, он длинный, крупных воротил нахрапом не возьмешь - мигом окажешься в "Форест-Лоне" и будешь до конца своих дней выкрикивать всякую революционную чушь в картонку от туалетной бумаги, но все меняется, молодые посообразительнее старых, и старые вымирают, еще есть шанс обойтись без массовых убийств.
- тебя заставили пойти на попятный, а для меня одно из двух: "Победа или Смерть".
- вот и Гитлер говорил то же самое, ему досталась смерть.
- а что плохого в смерти?
- сегодня мы обсуждаем другой вопрос: что плохого в жизни?
- ты написал такую книгу, как "УЛИЦА СТРАХА", и после этого готов сидеть и пожимать руки убийцам?
- я что, с тобой за руку поздоровался, равви?
- тебе бы все шутки шутить, а в этот самый момент творятся жестокости.
- ты о пауке с мухой или о кошке с мышкой?
- я о жестокости человека по отношению к человеку, а ведь человек способен соображать, что к чему.
- в твоих словах что-то есть.
- конечно, черт возьми! не у одного тебя язык хорошо подвешен.
- ну и что ты предлагаешь? поджечь город?
- нет, поджечь страну.
- я же говорил, из тебя выйдет шикарный раввин.
- спасибо.
- ну хорошо, спалим мы страну, а чем мы ее заменим?
- скажешь, не удалась американская революция, французская революция не удалась, русская революция не удалась?
- не совсем, целей своих они явно не достигли.
- это была лишь попытка.
- скольких людей надо убить, чтобы продвинуться на дюйм вперед?
- а скольких убивают, вообще оставаясь на месте?
- иногда мне кажется, что я говорю с Платоном.
- так и есть: с Платоном, отрастившим иудейскую бороду.
воцаряется тишина, и проблема повисает в воздухе, тем временем вонючие притоны заполняются разочарованными и отверженными; бедняки умирают в богадельнях от нехватки врачей; тюрьмы так переполнены оступившимися и заблудшими, что не хватает коек, и заключенные вынуждены спать на полу, приносить утешение - значит совершать милосердный поступок, действие коего длится недолго, и сумасшедшие дома набиты битком, потому что общество играет людьми, как пешками…
чертовски приятно быть интеллектуалом или писателем и наблюдать за всеми этими мелочами, пока САМОГО не прихватит за жопу, вся беда интеллектуалов и писателей в том, что они ни черта не чувствуют, кроме собственного комфорта или собственной боли, что, в общем-то, нормально, но гнусно.
- а в Конгрессе, - говорит мой приятель, - полагают, что можно решить какие-то проблемы с помощью закона об ограничении продажи оружия.
- ага. тем более нам известно, кто стреляет из большей части этих пистолетов, правда, мы не столь уверены в том, кто стреляет из остальных, армия ли это, полиция, государство или какие-то другие безумцы? боюсь предположить, не то еще, чего доброго, окажусь следующей жертвой, а мне надо успеть закончить несколько сонетов.
- не думаю, что ты такая уж важная птица.
- и слава богу, равви.
- хотя, по-моему, в глубине души у тебя засел маленький трус.
- правильно, трус - это человек, который способен предвидеть будущее, храбрец почти всегда лишен воображения.
- иногда мне кажется, что из ТЕБЯ получился бы хороший раввин.
- вряд ли. у Платона не было иудейской бороды.
- отрасти.
- выпей пивка.
- спасибо.
и вот мы умолкли, это еще один странный вечер, люди приходят ко мне, они разговаривают, они заполняют меня собой: будущие раввины, революционеры со своими винтовками, ФБР, шлюхи, поэтессы, молодые поэты из Калифорнийского государственного колледжа, профессор из Лойолы, направляющийся в Мичиган, профессор из университета в Беркли, еще один, который живет в Риверсайде, трое или четверо ребят, путешествующих автостопом, явные бродяги с мозгами, забитыми книгами Буковски… одно время я думал, что вся эта банда посягает на мои прекрасные, драгоценные мгновения и погубит их, но пока мне везет, везет, потому что каждый мужчина, каждая женщина что-то приносят и что-то мне оставляют, и я больше не должен чувствовать себя отгородившимся каменной стеной, как Джефферс, к тому же мне везет и в другом отношении, ведь слава моя не столь уж и велика, и я едва ли когда-нибудь превращусь в Генри Миллера с поклонниками, разбившими лагерь на лужайке перед домом, боги ко мне весьма благосклонны, они сохранили мне жизнь и рассудок и до сих пор дают возможность бузить, наблюдать, делать заметки, ощущать доброту со стороны добрых людей, ощущать, как это чудо проносится вверх по моей руке, точно сумасшедшая мышка, такова жизнь, данная мне в сорок восемь лет, и даже при том, что завтрашний день в потемках, она слаще всех сладких снов.
малыш встает, слегка перебрав пива, - будущий раввин, громогласно проповедующий на воскресных завтраках.
- мне пора, завтра занятия.
- конечно, малыш, как самочувствие?
- нормально, тебе привет от папы.
- скажи Сэму, пускай держится молодцом, мы все должны своего добиться.
- у тебя есть мой телефон?
- ага. я держу его над левым соском.
я смотрю, как он уходит, спускается по лестнице, слегка растолстел, но это ему даже к лицу. сила, избыток силы, он сверкает и грохочет, из него выйдет прекрасный раввин, потом он исчезает, пропадает из виду, а я сажусь писать вам вот это. машинка вся в сигаретном пепле, чтобы сообщить вам, как все проходит и что будет дальше, рядом с машинкой лежат два маленьких кукольных башмачка размером примерно с полдюйма, моя дочка Марина бросила меня одного, она в Аризоне, где-то, как раз сейчас, с мамашей-революционеркой, нынче июль 1968 года, я стучу на машинке и жду, что дверь слетит с петель и я увижу двоих мужчин с болезненным цветом лица и глазами оттенка протухшего студня, увижу ручные пулеметы с воздушным охлаждением, я надеюсь, что они не появятся, это был чудесный вечер, и лишь немногие одинокие куропатки запомнят этот счастливый жребий и то, как им улыбались стены, доброй ночи.
Пиво, поэты и разговоры
это был кошмарный вечер, накануне Уилли ночевал в траве на окраине Бейкерсфилда, были еще Датч с приятелем, пиво ставил я. я приготовил бутерброды. Датч непрерывно говорил о литературе, о поэзии, я пытался сбить его с этой темы, но он упорно гнул свое. Датч держит книжный магазин в районе Пасадены, или Глендейла, или где-то еще. потом заговорили о беспорядках, они спросили меня, что я думаю о беспорядках, и я сказал им, что хочу подождать - что мысли должны прийти сами собой, было приятно иметь возможность ждать. Уилли взял одну из моих сигар, развернул, закурил, кто-то сказал:
- как вышло, что ты стал вести газетную рубрику? сам же когда-то смеялся над Липтоном, который вел рубрику, а теперь занимаешься тем же самым.
- Липтон пишет что-то левацкое, в духе Уолтера Уинчелла. я творю Искусство, есть разница.
- эй, старина, у тебя есть еще зеленый лук? - спросил Уилли.
я пошел на кухню за зеленым луком и пивом. Уилли сошел прямиком со страниц книги - книги, которая еще не была написана, он сплошь состоял из волос, головы и бороды, джинсы в заплатах, неделю он проводил во Фриско. две недели спустя он оказывался в Альбукерке, потом где-то еще. он таскал с собой пачку стихов, которые отобрал для своего журнала, оставалось только гадать, материализовался ли хоть раз этот сумасшедший журнал. Уилли "Трос", стройный, рослый, бессмертный, он отлично писал, даже когда он кого-нибудь резко критиковал, это была критика без неприязни, он попросту высказывал свое твердое мнение, а остальное уже зависело от вас. этакая изящная беспечность, я откупорил несколько новых бутылок. Датч все еще талдычил о литературе, он только что опубликовал "Египетский автомобильный бум времен восемнадцатой династии" Д. Р. Вагнера, причем издание было выполнено со вкусом, юный приятель Датча только слушал - он принадлежал к новому поколению: молчаливому, но весьма восприимчивому.
Уилли занимался луком.
- я разговаривал с Нилом Кэссади. он окончательно спятил.
- ага, сам лезет в лапы полиции, это же идиотизм, поддерживает искусственно созданный миф. у него мозги набекрень из-за того, что он попал в книгу Керуака.
- старина, - сказал я, - нет ничего лучше, чем грязные литературные сплетни, верно?
- конечно, - сказал Датч, - давайте на профессиональные темы, все говорят только о литературе.
- слушай, Буковски, как по-твоему, нынче пишут поэзию? хоть кто-нибудь? времена Лоуэлла уже прошли, сам знаешь.