- Кого?
- Дианы. Принцессы Дианы. Помните, она погибла в Париже в автокатастрофе? Примерно полтора года назад.
- Благодарю вас, Джон, помню, я тогда же был в курсе ее гибели. Хоть я и слеп, но не глух. Когда рыдает весь земной шар, даже я это волей-неволей замечаю. Но вы-то о чем толкуете? Неужели теперь на Трафальгарской площади установлена статуя Дианы?
- Вот именно.
- Но в это невозможно поверить. Как только допустили подобное безобразие?
- Провели небось какое-нибудь всенародное голосование… Как там оно называется?.. Референдум, и Диана намного обогнала других кандидатов.
- Ну и ну!
Знаете, Джон, эта новость меня глубоко поразила. Я уж начинаю думать, может, я и вправду создан жить отшельником.
- Это, видимо, произошло очень быстро. Даже я не знал.
- Ну и как она выглядит?
- Статуя? Довольно безобразно. Голова высоко задрана, волосы развеваются на ветру, юбка колоколом стоит вокруг ног. А на руках она держит ребенка.
- Одного из своих?
- Кого своих?
- Детей, милый мой, детей! Одного из своих отпрысков? Или какого-нибудь маленького африканца?
- А-а. Да пожалуй что африканца. Или индийца. В общем, изваяние призвано изобразить Диану как ангела милосердия. Мать Диана из Калькутты.
- Так-так-так. Выходит, моему маленькому изящному замыслу капут.
- А что за замысел?
- Да я рассчитывал использовать этот пустующий постамент для некоего символического литературного построения. Быть может, оно и к лучшему, что он уже не пустует. Не исключено ведь, что получилось бы невыносимо претенциозно.
* * *
- Послушайте, Пол…
- Да?
- М-м-м… В том случае, если мысль моя покажется вам глупой, раздолбайте ее сразу.
- Хорошо.
- А… гм… нельзя ли все же как-нибудь использовать символизм Дианиного изваяния?
- Что вы хотите сказать?
- Несчастный случай… автомобильная авария… Ведь и вы, и она…
- Ого, Джон, возможно, в этом что-то есть.
- Спасибо. Я опасался, что вы сочтете мое предложение…
- Думаете, это не покажется слишком диким? Да нет, отчего бы? Во всяком случае, я сумею это подать. Вообще-то образ может получиться яркий, незабываемый. И - ну да, конечно! - я наконец-то пристрою давным-давно написанную статью; она ведь так и не опубликована.
- Извините, какую статью?
- Заметки, которые я набросал несколько лет назад, обо всем этом культе Дианы. Остолоп редактор из "Санди таймс" отверг их из-за чрезмерной "литературности". Естественно, это литература! А если произведение изящной словесности вам ни к чему, помилуйте, зачем вообще заказывать мне статью?! Джон?
- Извините. Задумался кое о чем.
- Знаете, если вы находитесь в обществе слепца, остерегайтесь замолкать надолго слишком часто. Слепые относятся к молчанию очень серьезно. Каждую - каждую - такую паузу они толкуют точно так же, как вы, например, можете истолковать случайную фразу, брошенную в застольной беседе. "А что он под этим подразумевал?" - приметесь думать вы. И вопрос этот будет терзать вас весь вечер. Даже ночью, в постели, он тоже не даст вам покоя. Так вот, для слепца молчание столь же значимо. Порой - вернее, часто, слишком часто, черт возьми, - Чарльз, мой славный приятель Чарльз во время наших с ним прогулок ни с того ни с сего внезапно замолкал, и мы даже цапались, причем цапались всерьез, если я пробовал допытаться, что у него на уме.
- Готов рассказать вам, что у меня на уме.
- Слушаю.
- Вы подумываете о том, сказали вы, чтобы использовать кое-что из написанного ранее, и это меня неприятно поразило.
- Поразило? Господи, и чем же это вас поразило?
- Ну как же. Я ведь уже стал считать эту… то, над чем мы с вами работаем, произведением, построенным на сугубо личных переживаниях, для меня эта книга выросла из ваших страданий, одиночества, вашего…
- Да, да. Не тяните кота за хвост, молодой человек!
- И тут вдруг вы решаете вставить в нее нечто, написанное гораздо раньше. Знаете, при всем моем к вам уважении это мне почему-то представляется несколько циничным.
* * *
- Должен сказать, Джон, ваша наивность меня трогает.
- Вы считаете, я наивен?
- По-моему, очень мило, что у вас столь романтические, возвышенные воззрения на профессию литератора. И как мне ни тошно развеивать ваши иллюзии, придется тем не менее сказать, что мы, писатели, - самые большие радетели об окружающей среде, каких только можно вообразить. Мы постоянно ищем способы повторно использовать собственную продукцию.
- И в качестве новинки подаете нечто, состряпанное много лет назад? Разве это не надувательство читателей?
- Читатели? А кто это? Что они знают-то? Представление публики о рождении литературного детища в точности сравнимо, в точности сравнимо с представлением маленьких детей о рождении младенца. Большинство полагает, что книжки приносит аист.
- Уж вы меня простите, Пол, но сдается мне, сам не знаю почему, что вы уже это говорили, а?
- Ей-богу, Джон, это уж слишком. Насколько я помню, в моем объявлении насчет помощника ни слова не говорилось о том, что от него требуется давать советы, как мне писать мою книгу.
- Извините, я совсем не хотел вас обидеть. Однако же несколько моих предложений вы сочли полезными.
- Так вам нужно письменное выражение признательности? Хотите, чтобы я сделал сноску, указав, что именно вы подали мне мысль насчет Дианы? А мысль эта - мне все больше, честно говоря, кажется - и есть как раз та овчинка, что не стоит выделки.
- Ладно, Пол, больше не пророню ни слова. Просто буду писать под диктовку, как секретарь, - вы ведь затем меня и наняли.
- Только, пожалуйста, не надо на меня дуться. Я уже говорил и только что повторил, Джон, что я в восторге от нашего сотрудничества, поистине в восторге. Однако в данном случае меня не покидает ощущение, что вы преступили некую черту - грань между тем, что вы вольны говорить, а чего говорить не стоит.
- Заверяю вас, это больше не повторится.
- Ох, умоляю. Умоляю. Только без обид. Я этого не выношу. Давайте просто забудем данный эпизод. Вдобавок на самом деле, Джон, на самом-то деле я вынужден по зрелом размышлении признать, что вы правы. Вот. Каюсь.
- Прав в чем?
- В такой книге, как эта, мне не следует использовать ничего, бывшего в употреблении. Это и впрямь отдает цинизмом. И не только цинизмом, но еще и капитулянтством. Да и по тону статья совершенно не подходит. Слишком уж она журналистская, слишком "актуальная". Вы совершенно правы. Если я не могу сказать ничего нового, незачем и браться за такую книгу. Ну-с, принимаете мои извинения? Еще раз?
- Конечно, принимаю.
- Прекрасно. Так. Кажется, на днях я уже обмолвился, что хотел бы позвонить литагенту и тут мне нужна ваша помощь. Я не разговаривал с Эндрю целую вечность. И естественно, ничего ему еще не говорил о новой книге. Да и о вас. Мы с ним несколько потеряли друг друга из виду.
- Ясно. Значит, сами вы звонить не можете?
- Обычно за меня звонит миссис Килбрайд. Не то чтобы теперь приходилось это делать очень часто. Будьте добры, наберите номер.
- Пожалуйста.
- Телефон такой: 631–3341. Зовут его Эндрю Боулз. Да, Джон, прежде чем набирать…
- Да?
- Я буду говорить только с самим Эндрю. Пожалуйста, никаких секретарш. Если его на месте нет, просто повесьте трубку.
- Ладно.
- И еще одно. Не говорите ему, что это я звоню.
- Не говорить, что это вы? А что же прикажете мне сказать?
- Мы так давно не разговаривали, что он, полагаю, напрочь обо мне позабыл. И мне бы хотелось, чтобы звонок оказался для него сюрпризом. А уж приятным или нет, это другой вопрос.
- А-а, понял. Ладно. Извините, какой, вы сказали, номер?
- 6–3-1.
- И дальше?
- 3–3-4–1.
- Свободно.
Здравствуйте. Нельзя ли поговорить с Эндрю Боулзом?
Алло? Я хотел бы поговорить с Эндрю Боулзом.
А-а, понятно. Не скажете ли, надолго?
Ясно, ясно.
Нет. Нет, я перезвоню, когда он вернется. Спасибо.
Всего доброго.
- Он вышел?
- Уехал.
- Уехал? Куда?
- На Дальний Восток. Гонконг, Австралия, потом домой через Сан-Франциско и Нью-Йорк. Будет в отъезде еще самое меньшее полмесяца.
- Вон оно как. Ну что ж. По крайней мере к тому времени, когда мы с ним сможем наконец поговорить, книга уже приобретет реальные очертания. А все-таки жаль. Было бы славно поболтать с Эндрю о том о сем - ведь сколько воды утекло… Прошло-то почти четыре года. Господи боже мой, целых четыре!
- Гм, Пол, ну что, начнем?
- Скажу вам без обиняков, Джон. Я устал. Очень, очень устал. По правде говоря, чем больше думаю о той работе, которую предстоит сегодня сделать, тем меньше чувствую в себе для этого сил. Я плохо спал ночь. Вы, естественно, мало что могли заметить из типичных признаков большого утомления. Ведь самый характерный из них - воспаленные глаза. Словом, хотелось бы сегодня утром отдохнуть. Отдохнуть и подумать. Не возражаете?
- Конечно нет. Могу я тем временем заняться чем-нибудь полезным?
- Безусловно. Расскажите мне, например, про Рембрандта. Я о нем как раз и буду думать. Не могу же я с бухты-барахты, не поразмыслив хорошенько, браться за книгу.
- Согласен.
- А потом, пока я буду отдыхать, вы, может, попытаетесь собрать картинку-головоломку? Как вы на это смотрите?