* * *
Долго оставалась я под тяжким впечатлением, произведенным этим письмом.
- Знаете, какое горе, - говорила я знакомым. - Ведь брат-то нашего Ивана Андреича сошел с ума. Называет Ивана Андреича дочуркой и пишет такое несуразное, что даже передать стесняюсь.
Очень жалела я беднягу. Хороший был человек.
Наконец узнаю - какой-то француз предлагает отвезти письмо прямо в Петроград.
Иван Андреич обрадовался. Я тоже собралась приписать несколько слов - может быть, и не совсем спятил, может, что-нибудь и поймет.
Решили с Иваном Андреичем составить письмо вместе. Чтобы было просто и ясно и для потускневшего разума понятно.
Написали:
"Дорогой Володя!
Письмо твое получили. Как жаль, что у вас все так скверно. Неужели правда, будто у вас едят человеческое мясо? Этакий-то ужас! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент смертности. Все это безумно нас тревожит. Мне живется хорошо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем чудесно. Я женился на француженке и очень счастлив.
Твой брат Ваня".
В конце письма я приписала:
"Всем вам сердечный привет.
Тэффи".
Послание было готово, когда зашел к нам общий наш друг адвокат, человек бывалый и опытный.
Узнав, чем мы занимались, он призадумался и сказал серьезно:
- А вы правильно письмо написали?
- То есть… что значит "правильно"?
- А то, что вы можете поручиться, что вашего корреспондента за это ваше письмо не арестуют и не расстреляют?
- Господь с вами! Самые простые вещи - за что же тут!
- А вот разрешите взглянуть.
- Извольте. Секретов нет.
Он взял письмо. Прочел. Вздохнул.
- Так я и знал. Расстрел в двадцать четыре часа.
- Ради Бога! В чем дело?
- Во всем. В каждой фразе. Прежде всего - вы должны писать в женском роде, иначе вашего брата расстреляют, как брата человека, сбежавшего от призыва. Во-вторых, не должны писать, что получили от него письмо, ибо переписка запрещена. Потом - не должны показывать, что знаете, как у них скверно.
- Но как же тогда быть? Что же тогда писать?
- А вот разрешите, и я вам это самое письмо приведу в надлежащий вид. Не беспокойтесь - они поймут.
- Ну, Бог с вами. Приводите.
Адвокат пописал, почиркал и прочел нам следующее:
"Дорогой Володя!
Письма твоего не получал. Очень хорошо, что у вас так хорошо. Неужели правда, что у вас уже не едят человеческого мяса? Этакую-то прелесть! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент рождаемости. Все это безумно нас успокаивает. Мне живется плохо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем скверно… Я вышла замуж за француза и в ужасе.
Твоя Иван-сестра".
Приписка:
"Всех вас к черту. Тэффи".
- Ну вот, - сказал адвокат, мрачно полюбовавшись своим произведением и проставив, где следует, запятые. - Вот в таком виде можете посылать без всякого риска. И вы целы, и получатель жив останется. И все же письмо будет получено. Так сказать - налаженная корреспонденция.
- Боюсь только насчет приписки, - робко заметила я, - как-то уж очень грубо.
- Именно так и нужно. Не расстреливаться же людям из-за ваших нежностей.
- Все это чудесно, - вздохнул Иван Андреич. - И письмо, и все. А вот только, что они о нас подумают? Ведь письмо-то, извините, идиотское.
- Не идиотское, а тонкое. А если даже и подумают: вы обыдиотились, - велика беда. Главное, что живы. Не все по нынешним временам могут живыми родственниками похвастаться.
- А вдруг они… испугаются?
- Ну, волков бояться - в лес не ходить. Хотят письма получать, так пусть не пугаются.
* * *
Письмо послано.
Господи! Господи! Спаси и сохрани.
Дети
Маленький фельетон
Мелькают дни, бегут месяцы, проходят годы.
А там в России растут наши дети - наше русское будущее.
О них доходят странные вести: у годовалых еще нет зубов, двухлетние не ходят, трехлетние не говорят.
Растут без молока, без хлеба, без сахара, без игрушек и без песен.
Вместо сказок слушают страшную быль - о расстрелянных, о повешенных, о замученных…
Учатся ли они, те, которые постарше?
В советских газетах было объявлено: "Те из учеников и учителей, которые приходят в школу исключительно для того, чтобы поесть, будут лишены своего пайка".
Следовательно, приходили поесть.
Учебников нет. Старая система обучения отвергнута, новой нет. Года полтора тому назад довелось мне повидать близко устроенное в Петрограде заведение для воспитания солдатских детей.
Заведение было большое, человек на 800 и при нем "роскошная библиотека".
Так как в "роскошную библиотеку" попали книги частного лица, очень об этом горевавшего, то вот мне и пришлось пойти за справками к "самому начальнику".
Дом, отведенный под заведение, был огромный, новый, строившийся под какое-то управление. Отдельных квартир в нем не было, и внутренняя лестница соединяла все пять этажей в одно целое.
Когда я пришла, - было часов десять утра.
Мальчики разного возраста - от 4 до 16 лет, с тупым скучающим видом сидели на подоконниках и висели на перилах лестницы, лениво сплевывая вниз.
Начальник оказался эстонцем, с маленьким, красненьким носиком и сантиментально голубыми глазками.
Одет, согласно большевистской моде, во френч, высоченные кожаные сапоги со шпорами, широкий кожаный кушак, - словом, приведен в полную боевую готовность.
Принял он меня с какой-то болезненной восторженностью.
- Видели вы наших детей? Дети - это цветы человечества.
- Видела. Что это у них, рекреационный час? Перерыв в занятиях?
- Почему вы так думаете? - удивился он.
- Да мне показалось, что они все там, на лестнице…
- Ну да! Наши дети свободны. И прежде всего мы предоставляем им возможность отвыкнуть от рутины старого воспитания, чтобы они почувствовали себя свободными, как луч солнца.
Так как дело происходило вскоре после знаменитого признания Троцкого: "с нами работают только дураки и мошенники", то я невольно призадумалась.
- Мошенник или дурак? И тут же решила - дурак!
- К тому же, - продолжал начальник, - у нас еще не выработана новая система обучения, а старая, конечно, никуда не годится. Пока что мы реквизировали - 600 роялей.
- ?
- Ребенок - это цветок, который должен взращиваться музыкой. Ребенок должен засыпать и просыпаться под музыку…
- Им бы носовых платков, Адольф Иванович, - вдруг раздался голос из-за угла между шкапами. - Сколько раз я вам доклад писала. Дети прямо в стены сморкаются. Хоть бы портянки какие-нибудь…
Говорила сестра милосердия с усталым лицом, с отекшими глазами.
- Ах, товарищ! Разве в этом дело, - задергался вдруг начальник. - Теперь, когда мы вырабатываем систему, детали только сбивают с толку.
- А уж не мошенник ли?.. - вдруг усомнилась я.
- У младшего возраста одна смена. Сегодня двенадцать голых в постелях осталось, - продолжала сестра.
Сантиментальные глазки начальника беспокойно забегали. Он хотел что-то ответить, но в комнату вошел мальчик-воспитанник с пакетом.
- Ребенок! - воскликнул, обращаясь к нему, начальник. - Ребенок! Как ты не пластичен! Руки должны падать округло вдоль стана. А голова должна быть поднята гордо к солнцу и к звездам.
- Дурак! - решила я бесповоротно.
Снизу донесся грохот и вопли.
- Дерутся? - шепнул начальник сестре. - Может быть, их лучше вывести во двор.
- Вчера они сестру Воздвиженскую избили, кто же их поведет. Нужно еще сначала произвести дознание насчет сегодняшних покраж и виновных лишить прогулки. Эти кражи становятся невыносимы!
Начальник прервал ее.
- Итак у нас теперь в наличности шестьсот роялей… На днях будет утверждена полуторамиллионная ассигновка и тогда - прежде всего детский оркестр. Дети - это цветы человечества.
Когда я уходила, маленькие серые фигурки, гроздьями висевшие на перилах, провожали меня тупо тоскующими глазами и, свесив стриженные головы, плевали вдоль по лестнице.
А наверху дурак говорил напутственное слово.
- К звездам и к солнцу! - доносилось до меня. - К солнцу и звездам!
Но он надул меня! Он оказался не дураком, а мошенником.
Через несколько дней я прочла в газетах, что он, получив на руки полуторамиллионную ассигновку, удрал с нею. Так и разыскать не удалось.
Очевидно, прямо к солнцу и звездам.
Растут наши русские дети.
Больные, голодные, обманутые, обкраденные. Наше темное страшное русское будущее.
Кто ответит за них?
И как ответят они за Россию?