Сплёвывает она постоянно. Не грубо харкает, а почти незаметно избавляется от слюны - таким движением, словно соринку с губы сдувает. Но всё-таки сплёвывает. Пока мамочка работала, она строжайше соблюдала официальность во всём, в том числе и в медицине, не признавая никаких отклонений "от рекомендаций профессуры", но, уйдя на пенсию, стала впадать в медицинские ереси, читать гуляющие по рукам шарлатанские рукописи и вот где-то вычитала, что "со слюной выделяются из организма грязные шлаки" и потому слюну ни в коем случае нельзя проглатывать, но нужно "выделять естественным путём" - попросту говоря, непрерывно плеваться. Что она и делает. Потому что очень заботится о своём здоровье и хочет прожить ещё долго. Про то, звонила ли сегодня любимая дочка, - не помнит, но, что нужно "выделять слюну естественным путём", не забывает ни на минуту!
Впрочем, полбеды, если бы только сплёвывала. Жить бы и радоваться, если бы только сплёвывала! Нет, каждую минуту может произойти и худшее. Точно, не прошло и получаса, как снова открылась дверь, но на этот раз заглянула Варя.
- Пойди, полюбуйся: опять мыть после неё!
"Она", "неё" - в этой семье понятно, о ком речь. И почему надо мыть пол, надо застирывать бельё - тоже понятно без дальнейших объяснений. У совсем ещё маленьких детей и совсем уж маразматических стариков "конечные продукты обмена", как иронически формулирует Павлик, выделяются беспорядочно. Ну, стирка пелёнок хотя и утомительная работа, но всё же и милая - о пелёнках легко говорят с друзьями, о пелёнках острят юмористы. И запахи детских выделений - совсем другие запахи. Смешно вспоминать, но пока Павлик пачкал пелёнки, запах его младенческого кала Владимиру Антоновичу даже нравился: что-то чудилось свежее, здоровое. Совсем не то - старческие недержания. Войдёшь в квартиру со свежего воздуха - сразу поражает застоявшийся запах. Потом, правда, когда посидишь, перестаёшь ощущать. Но всё равно неудобно позвать людей в гости - ну кроме самых близких. Уже года три почти никто и не приходит. К Павлику девочки не заглядывают - тоже небось стесняется, гуляет где-то на стороне. Когда Сашка в качестве любимой внучки явится раз в месяц, всегда капризно выговаривает двоюродному брату: "Ну, Павка, живёшь как медведь! Всё бы у тебя здесь перетрясла!"
Ещё счастье, что квартира у них трёхкомнатная: у Павлика своя комната, у Владимира Антоновича с Варей большая семнадцатиметровая и у мамочки своя. А если бы не было у мамочки отдельной комнаты, кто бы выдержал с нею вместе? К ней и войти-то страшно: всё разбросано, куча каких-то тряпок преет в углу, любимые мамины пластинки (вторая её страсть после телевизора - проигрыватель) валяются прямо на вечно не прибранной кровати. Сколько Варя пыталась наводить порядок - бесполезно. Ольга, бывает, зайдёт, нашумит, по своему обыкновению, чего-то повыкидывает - через два дня та же куча тряпья на том же месте. А прямо сверху кучи, опасно накренившись, - громадный чемодан, каких теперь не купишь: картонный, оклеенный сверху коленкором, не то дерматином, с прибитыми уголками. Мамочка постоянно роется в своём знаменитом чемодане, а когда он окончательно съезжает на пол, зовёт Владимира Антоновича поднять его и взгромоздить на тумбочку, с которой этот монстр непостижимым образом снова перекочёвывает на кучу тряпья.
Обо всём этом неудобно говорить с посторонними - да, наверное, и не нужно, - но это есть, это каждодневная жизнь, никуда от такого бедствия не спрячешься. Судьба. Как раньше выражались: крест.
Кстати, крест этот имеет дополнительную перекладину: пачкает не только мамочка, но и её любимая кошка Зоська. Зоське не то четырнадцать, не то шестнадцать лет, она тоже уже выжила из ума - и часто забывает дойти до уборной, где в углу и её поднос с рваными бумажками. Давно надо было бы усыпить впавшую в маразм кошку, но мамочка не даёт, мамочка повторяет, что её Зосенька необыкновенно умная. И мамочка же за Зоську прячется: если Варя не выдерживает и тычет мамочку носом в очередную лужу (фигурально, разумеется!), мамочка всегда кричит: "Это не я, это Зоська!" Сколько Владимир Антонович ни повторял, что бесполезно ей говорить, всё-таки раз в месяц примерно Варя не выдерживает.
А Владимир Антонович каждый раз старается быть справедливым. И сейчас он переспросил в ответ на Варин рапорт:
- А это действительно она? Не кошка?
- Что я - отличить не могу?! Могу пойти лаборанткой: любой анализ мочи на глаз сделаю! И говна!
Варю словно утешают грубые слова: да, возится она каждый день с говном и не желает как-то смягчать картину! Варя - филолог, она знает цену словам.
У Вари мать умерла пять лет назад. Умерла легко, заснула и не проснулась, и была до самой смерти в достаточной памяти - во всяком случае, в чистоте сама себя содержала. И Варя теперь словно бы гордится лёгкой смертью своей матери, вслух не говорит, но подразумевает: моя мать не была обузой, а твоя… Словно бы Владимир Антонович виноват.
- Ты ж знаешь, не пойду я любоваться, - со вздохом сказал он. - Могла и не докладывать.
- А мне, думаешь, приятно без конца за ней убирать? Не убирала б всю жизнь, стала бы кандидатом не хуже тебя!
- Хорошо, я уберу. Но просто так любоваться - ни к чему. Не Эрмитаж.
- У нас не Эрмитаж - это точно! Сиди уж. Ты уберёшь - только размажешь.
Называется - высказалась, отвела душу.
И не осудишь её: кому действительно достаётся, так ей. Недавно нечаянно подслушал, как она выплакалась какой-то подруге:
- …ты ж знаешь, как я живу. Постарела за эти три года - лет на десять. Она уже давно не в себе, но последние три года: стирка и уборка, стирка и уборка - вот и вся жизнь. Я теперь если на улице вижу старуху, у меня одна мысль: доносит она до уборной или не доносит? Главная характеристика человека…
Владимир Антонович тихо отошёл и постарался плотнее закрыть дверь. А потом всматривался Варе в лицо: и правда, до чего же постарела! Каждый день видишь - не замечаешь…
Только-только Владимир Антонович немного поработал спокойно, послышался звонок в дверь. Кого это принесло? Слышно было, как Варя открывает, неразборчиво разговаривает - и тут же заглянула снова. Ну невозможно же так!
- Пожалуйста, там этот несчастный Жених заявился. Как всегда - в дугу. Прикажешь пускать?
Нижний сосед, интеллигентный алкоголик лет пятидесяти. Инженер. Мамочка с ним познакомилась в лифте года два назад, и с тех пор он регулярно является к ней с визитами - всегда под градусом. Вот Варя и объявила однажды: "Жених у твоей мамочки завёлся!" Прозвище прилипло, и никто теперь иначе соседа не зовёт. Ольга с Сашкой приходят, тоже спрашивают: "Как Жених - ходит исправно?" А на самом деле Жених является, чтобы читать стихи. Он их производит в несметных количествах, а мамочка - чуть ли не единственная во всём свете, кто соглашается их послушать. И сама в ответ читает - Пушкина. Она со школы знает наизусть несколько стихотворений и обожает их повторять в доказательство своей идеальной памяти.
- Да пусти, конечно. Чего каждый раз спрашивать?
- Твоя мать - ты и должен решать, нужно ли ей общаться с пьяницей. Тихий-тихий, а когда-нибудь померещится ему - и стукнет её по голове. Тем же Пушкиным.
У мамочки среди тряпья валяется огромный однотомник Пушкина послевоенного издания - тогда печатали такие книжищи на газетной бумаге. Вот уж кирпич так кирпич!
- Я же не могу её ограничивать. С кем хочет, с тем и водится. Взрослый же человек!
Мамочка в своё время очень даже мешала ему водиться, с кем он хочет. "Потому что я отвечаю как мать и старший товарищ!" Ну, а Владимир Антонович мстит ей теперь великодушием: мог бы держать немощную старуху как бы под домашним арестом, не пускать знакомых, тем более таких, - но он уважает её свободу.
- Ну смотри. Я предупредила.
Жених прошаркал по коридору, и через минуту послышалось монотонное завывание - это стихи свободно потекли, а закрывать дверь в свою комнату мамочка ужасно не любит.
Всё-таки забавно, что она познакомилась с этим Женихом, что общается с ним - хотя бы и на поэтической почве. Как старость меняет людей! Прежде и помыслить невозможно было, чтобы она познакомилась в лифте: "Я с незнакомыми не знакомлюсь!" И вообще она всегда казалась почти что бесполой.