- Вот и прикинь, могла ли твоя мать в сорок шесть, работая на нелёгкой работе, выглядеть так, чтобы вызвать сексуальное влечение у мальчишки? И у многих из нашего поколения такая ситуация. Я могу сказать то же, что и ты. Понял? - психолог разлил коньяк и отправил свой в рот. - Это до революции у господ такое вполне могло происходить, влечение мальчишек к взрослым бабам, потому что те выглядели соответствующе. Я у кого‑то из классиков читал, не помню уж у кого, молодой парень в собственную тётку, на двадцать лет себя старше, втрескался и пока с ней не переспал не успокоился. Но та тётка, конечно, не ткачихой работала и не коров доила, она барыней была, на всём готовом жила, да прислугу гоняла…
Сурин глубоко задумался.
- Погоди… Лёша… А чего это ты вдруг всем этим заинтересовался? У тебя случайно в семье ничего такого? - Фирсов смотрел с подозрением.
- Не знаю пока… Может мне просто кажется? - коньяк подвиг Сурина на откровенность.
- Ну что ж, Лена твоя… Сколько ей лет?
- Тридцать три.
- Ого, так она много моложе тебя?
- Да, на восемь лет. Я ведь за ней, когда она ещё в десятый класс ходила ухаживать стал. Наша часть шефствовала над их школой. Меня, тогда ещё старлея, откомандировали к ним выступить перед выпускными классами, а они к нам потом приехали с концертом. Она выступала с номером по аэробике. В общем, познакомились, - пояснил Сурин
- Понятно. А сыну твоему сколько?
- Четырнадцать.
- Сам прикинь, и мать ещё молодая, здоровая, и сын почти созрел. Возможно, что его тянет к ней, подсознательно. А ты что‑то конкретно заметил? - вновь попытался вызвать Сурина на откровенность психолог.
- Да нет, вроде ничего особенного… Ну ладно, вот ты говоришь его тянет. Он пацан зелёный, не соображает, но она‑то пресекать должна.
- Да брось ты Лёшь… Помнишь, когда вы все кинулись жён своих устраивать на фиктивные должности, чтобы стаж им шёл, а они дома сидели. Помнишь, что я тогда говорил? Что баба без дела сидеть не должна. А раз ей делать нечего… Вон у Федотова, полгода так посидела и любовника от безделья завела. Как Анна Каренина, та ведь тоже просто с жиру бесилась, делать ей было нечего, а если бы пахала где‑нибудь на фабрике, не до Вронского было бы. Баба ведь, прежде всего инстинкту подчиняется, а не разуму. Но если у тебя что‑то серьёзно, говори начистоту, посоветую как быть.
- Да нет… вроде ничего особенного. Просто Лена моя стала сына часто лупить, не всерьёз, а как бы в шутку. А тот на это реагирует как‑то с шуточками, улыбками и сам, то за руку её схватит, то за шею обнимет. А он‑то лось, выше её вымахал. Вижу ей больно, но она не жалуется, будто так и надо, и мне ничего не говорит, - чуть приоткрыл действительную картину Сурин, допивая коньяк.
6
Всю дорогу до посёлка в электричке Исмаил и Ваха просидели молча. Во‑первых, оба не хотели привлекать к себе внимание, во‑вторых… Во‑вторых им не о чем было говорить друг с другом. Ваха уже столько раз упрекал Исмаила, за "не чеченскую" мягкость характера, скромность, что и сам устал это говорить. День выдался пасмурный, моросил мелкий дождь, на улице почти никого и это позволило родственникам без помех добраться до дома, где жил азербайджанец, о котором говорил Ваха. Им открыла женщина средних лет с лицом алкоголички.
- Ой! Вам кого?… Тофик это к тебе… земляки твои, - видимо азербайджанец успел предупредить свою "подругу".
Тофик, потасканный, небритый, лет тридцати пяти, был явно не в восторге, что вчерашний чеченец вновь пожаловал так скоро, да ещё с собой одного привёз. В его глазах читался страх, сродни страху собаки чуявшей волков. Радушие он изобразил через силу:
- А это вы… проходите. Эй, Фая, у нас там покушать что‑нибудь осталось?
Однако еды в доме оказалось немного, отварная картошка, да плохо заваренный чай… Потом Тофик повёл их на чердак. Старая лестница, ходила ходуном…
- Ты что ишак хочешь, чтобы мы тут себе ноги переломали!? - негромко, но зло высказал своё недовольство Ваха.
- Где я вам другую лестницу найду? Здесь же всё гнилое, а мне оно зачем, я же на чердак не лазаю.
Исмаил молча оглядывал чердак, заваленный всяким хламом, где воздух, казалось, состоял на девяносто процентов из пыли. Его неприятно удивило, что этот азербайджанец не только не кстати подвернулся Вахе, но и "зацепил" себе бабу не в отдельном доме, а в, так называемом, совместном, на две семьи. Половина дома принадлежала "подруге" Тофика, а во второй жили уже другие люди. Это "открытие", на что вчера и внимания не обратил, не понравилось и Вахе:
- А что разве у тебя тут соседи есть?
- Да, там алкашь, инвалид хромой с женой и двумя мальчишками живёт, пренебрежительно махнул рукой Тофик.
- А он как, любопытный? - продолжал допытываться Ваха.
- Откуда я знаю. Я сам тут только с прошлой осени, когда наши на местном рынке места застолбили. Помнишь, я же тебе говорил вчера, я тут за сторожа. Если товар остаётся, чтобы назад в Москву не везти, вот тут в сарае у неё прячем, а зимой в доме. А так бы я никогда в такую дыру не заехал, - с явным сожалением отвечал Тофик и на его щетинистом лице застыло горестное выражение, в котором отобразилось недовольство тем, что земляки не держат его за равного, и тем, что приходится довольствоваться брошенной мужем испитой бабой, и что вот теперь ему в дополнение ко всем несчастьям на голову свалились эти страшные чеченцы. - Ей я сказал, чтобы не болтала. Ну а вы, я думаю, на улице светится не будете, а то если узнают, что вы тут живёте, шум может подняться. Вы ребята лучше здесь тихо сидите. Раз вам надо живите, еду я вам приносить буду, только по улицам не ходите… пожалуйста.
- Ладно… Всё, иди, нам тут осмотреться надо… Подожди, ещё насчёт соседей. Про тех, что рядом ты сказал, а напротив кто? - вроде бы так, между прочим, спросил Ваха.
- Ааа… Там москвичи живут. Богатые, "Тойота" у мужика. Они здесь только летом живут, семья его. Баба во, - Тофик восхищённо обрисовал объём грудей и бёдер соседки, - Я б ради такой здоровья своего не пожалел…
- А сам он, что не живёт здесь, - перебил Ваха.
- Приезжает по выходным.
- Ладно, всё… свободен…
Исмаила Ваха инструктировал долго:
- Твоя задача - следить за домом, вызнать всё что можно. Когда приезжает, когда уезжает, чем его баба и щенки занимаются, когда спать ложатся.
- Как же я это сделаю, если с этого чердака сходить нельзя, и потом, как отсюда в сортир ходить?
- Ты никуда и не выходи… Сортир это сложнее, что‑то вроде параши придумать надо. Знаешь как в тюряге? А наблюдать через дырку в крыше будешь. Я тут за тебя грамотея уже подумал. Дырку продолбишь в шифере и вот, на, - Ваха протягивал маленький театральный бинокль. - Тут рядом, ты сверху всё хорошо разглядишь. А я пока в Москву смотаюсь, там всё подготовлю. Скоро ребята с гор должны подъехать, банкиров тут некоторых пугнуть. Я их знаю, договорюсь, заодно и нам помогут.
- Так ты, где это сделать хочешь… здесь, или в Москве? - с тревогой спросил Исмаил.
- Если бы в Москве, я бы тебя здесь не оставлял. Здесь конечно, я ж говорил тебе, сразу со всем выводком. Ты все их повадки должен узнать и как тут ночью, тихо, много ли народу по улицам шляется…
Ваха уехал, а Исмаил остался на чердаке и, скорее против воли, стал делать то, что приказал шурин. Проделать дыру в шифере оказалось непросто. Провозившись часа два, Исмаил просто отодвинул часть шиферного листа и в вечерней хмари увидел дом того, кого согласно закону кровной мести обязан был убить. Дом небольшой, окружённый частично глухим забором, частично штакетником. Глядя в бинокль, Исмаил понял, что там, где забор был сплошным, он выполнял задачу скрыть от посторонних глаз внутренний двор, куда выходила задняя дверь дома. Во внутреннем дворе сразу за домом располагалась ещё одна бревенчатая постройка неизвестного предназначения и довольно большая баня. Исмаил мысленно похвалил своего врага за именно такой забор. Он не мог понять, почему другие русские в сельской местности ставят заборы из штакетника. Зачем нужен забор сквозь который всё видно? Как можно жить на глазах всех кто идёт мимо? То ли дело на Кавказе. Там заборы сплошные, высокие, ворота из железа. С высоты крыши да ещё в бинокль ему было видно абсолютно всё. Уже в сумерках по скрипучей лестнице поднялся Тофик со старым ведром в руках.
- Во, друг твой сказал принести… сюда ходи, а выноси ночью, когда никто не увидит, вон там сортир, туда выливай…
В первый вечер Исмаил увидел в бинокль немного. Когда тучи, наконец, разошлись, дождь кончился, во двор вышла женщина лет тридцати с небольшим, в туго обтянувшем её халате, и вообще, вся тугая, круглая… очень привлекательная. Потом с улицы пришёл худой, но плечистый мальчишка. Женщина, видимо, за что‑то его ругала. Потом из дома выбежала девочка, лицом похожая на мать, но относительно худенька, голенастая. Потом солнце вновь скрылось за наплывавшими с Запада на горизонт новыми тучами… С утра следующего дня Исмаил пребывал в плохом настроении, ибо ощущал голод. На завтрак он поел то, что принесла ему эта неприятная баба - опять картошка и банка дешёвой рыбной консервы. Он хоть и сам никогда не был богатым, но, тем не менее, не мог понять, как эти нищие русские могут обходиться без мяса. Ему картошка опротивела уже на второй день. Неприятные ощущения сгладились после того, как он принялся наблюдать за домом напротив. Это оказалось очень увлекательным делом, из‑под тишка подглядывать за чужой жизнью. Здесь всё оказалось не так как в чеченских семьях, удивительно и… интересно.