12.
Школой служила большая изба с русской печью (в настоящей школе располагался госпиталь). Тетрадей не было, писали на оберточной бумаге; один учебник выдавали на троих; тем не менее, в желании учиться мы давали сто очков вперед теперешним ученикам, а на внеклассные занятия, когда делали подарки бойцами, шли как на трудовой фронт: девчонки шили кисеты, мальчишки сколачивали ящики для посылок.
После школы катались на "колбасе" трамваев, гоняли "мяч" - шапку-ушанку, набитую газетами, играли в "расшибалку" - переворачивали монеты битой, и в "махнушку" - подкидывали ногой кусок меха со свинцовым грузом. Но больше всего играли в "ножички". Очерчивали круг на земле, делили его пополам и поочередно кидали напильник во владения соперника. Воткнется напильник - отсекаешь кусок земли; потом еще кидаешь - и так, пока напильник не упадет. Когда у соперника остается совсем крохотный клочок, на котором нельзя устоять, завоеватель обязан выделить землю и отдать напильник, чтобы соперник попытался расширить свой надел. "Ножички" - самая благородная игра по отношению к сопернику и возможности отыграться.
Однажды, когда мы с Вовкой неистово резались в "ножички", к нам подошла моя мать.
- Рядом с заводом есть детдом, в нем детишки, у которых родители пропали без вести. Там скучно, и игрушек нет. Что если устроить им какое-нибудь представление? Подумайте! Вот радость-то была б малышам!
Пока мы с Вовкой ломали голову, как повеселить ребят, Настя придумала замечательную вещь - поставить спектакль "Золотой ключик". К спектаклю готовились основательно: вырезали из картона декорации, из тряпок и газет шили костюмы, а уж роли учили - усердней, чем уроки. Вовка взял себе роль Буратино, Настя - Мальвины, я репетировал кота Базилио и одновременно Карабаса-Барабаса.
Спектакль смотрел весь детдом и детвора из соседних домов. Во время действия малыши кричали, подсказывали Буратино (Вовке), где Карабас (я): "Он сзади!" или: "Он за деревом!". А когда я хриплым голосом объявил, что "поймаю негодного Буратино!", один шкет выстрелил в меня из рогатки.
После спектакля нас долго не отпускали, нахваливали. Но самую лучшую похвалу я услышал от Насти по пути к общежитию.
- Ты играл лучше всех. Ты был вылитый кровожадный Карабас. Видел, в тебя даже стреляли?!
До этого я часто влюблялся в девчонок; обычно моя любовь длилась день-два - как только замечал, что девчонка не желает мне подчиняться или не хочет играть в "ножички", мои сложные чувства моментально улетучивались. После того, как Настя похвалила меня, я влюбился в очередной раз.
13.
Кроме мальчишеских игр, вроде "расшибалки", у нас были "интеллигентные" игры с девчонками: "замри" и "колдунчики". От бедности мы спорили не на что-нибудь, а на "замри". То есть выигравший спор в любой момент мог крикнуть тебе: "Замри!". И ты должен был остановиться и не двигаться, пока он великодушно не скажет: "Отомри!".
В "Колдунчиках" выбирали "колдуна" и "волшебника", потом считали до трех и все разбегались в пределах двора. Догонит тебя "колдун", дотронется - ты заколдован. Стой с вытянутыми руками, жди пока "волшебник" не расколдует.
Когда мы играли в "колдунчики", я нарочно не расколдовывал Настю первой. "Вот еще! - думал. - Буду проявлять нежность. Она, конечно, мне нравится, но не настолько, чтобы это показывать перед всеми. Что ребята подумают?" Настя, наоборот, без всякого стеснения, открыто старалась расколдовать меня первым и ни разу не воспользовалась своим правом на "замри". Она явно выделяла меня из общего мальчишеского клана - правда, только во время игры. Но однажды, после школы, подошла и сказала заговорщическим голосом:
- Пойдем за общежитие, что-то тебе скажу!
Пришли мы на черный ход общежития, сели на холодные каменные ступени, и Настя торопливо проговорила:
- Давай ты будешь король, а я королева. А это все будет наше королевство, - она обвела рукой булыжники и кусты лебеды.
- А что мы будем делать? - спросил я и замер.
- Любить друг друга, - тихо произнесла Настя.
Я растерялся: меня охватили и трусость и любопытство. Я был не против любви - как можно быть против, когда уже во всю тянет к девчонкам? Эту самую любовь я представлял таинственной сверхдружбой. Думал, в любви девчонка должна во всем мне подчиняться, ловить каждое мое слово, восхищаться мной. Ну, и, само собой, принимать участие в моих делах - короче, быть приложением ко мне.
Пока я пребывал в растерянности, Настя приблизилась ко мне и прошептала:
- Ты согласен?
Я непроизвольно кивнул.
- Все! - Настя встала. - Теперь у нас с тобой есть тайна. Теперь ты должен заботиться обо мне и защищать меня.
- Лучше я буду править, - неуверенно вставил я.
- Нет, - решительно сказала королева. - Править ты будешь потом, а сейчас должен выполнять все мои желания, ведь я королева. Ты должен построить замок и устроить в нем залы. И приносить мне разные подарки, и развлекать меня, и надевать мне туфли. Должен все время смотреть на меня и угадывать мои желания.
Я смутно понимал, что тараторила моя королева. Это было что-то неуловимое и загадочное, но королева говорила так настойчиво, что мне ничего не оставалось, как уступить ей. Я натаскал камней и огородил черный ход, обозначил "залы". Я рвал для королевы цветы, снимал и надевал ее сандалии, бегал домой за фантиками. С каждой минутой у меня появлялись новые обязанности. Все управление королевством властолюбивая королева взяла в свои руки. Я только ей помогал: подавал что-нибудь или держал. А требования королевы все возрастали.
Это было какое-то колдовство, я ничего не мог с собой поделать - совершенно потерял волю. Только к вечеру, когда то ли устал, то ли, наконец, взбунтовалось мое самолюбие, собрался с духом и объявил, что мне надоела эта дурацкая игра, и предложил королеве сразиться в "ножички". Но моя королева скорчила презрительную гримасу.
- Ну и не надо, не играй! - фыркнула и ушла, задрав нос.
В тот день я впервые понял, что каждая, даже самая маленькая, любовь - еще всегда и маленькое рабство.
14.
Через несколько дней мать послали на узловую станцию отправлять посылки на фронт. Ей предстояло работать трое суток.
- Собирайся! - сказала она. - Не оставлять же тебя одного.
В день отъезда мы с ней сидели на крыльце общежития, ждали заводскую "Эмку", которая должна была отвезти нас на станцию. Но машина не появлялась. Ребята у меня на глазах играли в "колдунчики", а я обнимал рюкзак. Правда, Настя тоже не играла - стояла в стороне и грызла жмых; несколько раз ребята звали ее, но она качала головой. Я повернулся к матери.
- Неизвестно когда придет машина, пойду пока поиграю.
- Иди, - сказала мать, - но далеко не убегай.
И надо же так случиться, что по жребию "колдуном" выпало быть Вовке, а "волшебником" - недотепе Витьке-Гусю. Вовка бегал быстрее всех и заколдовал нас за пять минут. Неожиданно подошла Настя и согласилась включиться в игру, но с условием - быть "волшебником". Ребята не возражали и началось соревнование "колдуна" с "волшебником". Настя бегала не хуже Вовки и начала расколдовывать ребят. Много раз она пробегала мимо меня и ей ничего не стоило дотронуться до моей руки, но она не дотрагивалась, и вообще делала вид, что меня не замечает. Постепенно она расколдовала всех ребят, и они уже бегали от "колдуна", поддразнивали его, и только я стоял, не двигаясь, с вытянутыми руками. Уже давно пришла машина и мать звала меня, и шофер грозил кулаком, а я все стоял посреди двора, заколдованный.
Обида и злость переполняли меня все три дня на узловой станции, но настоящий удар мне нанесла Настя по нашему возвращению - за общежитием в "королевстве", которое я построил, она играла с… Вовкой и его сестрой Катькой. Я сильно мучился от этого коварства и предательства. Теперь уже эта игра мне не казалась дурацкой, и я из кожи лез вон, чтобы Настя стала играть со мной, но она, вроде, меня и не замечала. Чем небрежней она относилась ко мне, тем больше меня тянуло к ней. Я даже унижался - предлагал свои услуги в качестве солдата-охранника их "королевства".
- У нас нечего охранять, мы еще не накопили драгоценностей, - безжалостно говорила Настя.
- Только копим, - пищала Катька.
- Я сам кого угодно отлуплю, - добавлял Вовка.
Его прямо распирало от счастья, он чувствовал себя всесильным.
И все же Настя сжалилась надо мной: через пару дней, когда я почти заболел от переживаний, она сказала, что не будет возражать, если я стану солдатом.
Они продолжали играть, а я ходил взад-вперед перед "королевством" - охранял его, и все прислушивался к "королевским" разговорам. И странное дело, наблюдая за этой игрой, я стал замечать, что Настя не такая уж королева, скорее - просто воображала. Мне даже стало жалко Вовку, который этого не замечал, и не видел себя со стороны. А со стороны он имел невзрачный вид - был не "король", а всего лишь "слуга"; Катька и вовсе выполняла роль кухарки. Как-то само собой я стал все меньше думать о Насте, она по-прежнему мне нравилась, но уже не так сильно, как раньше. Избавившись от любви, я испытал огромное облегчение, словно сбросил тяжелый груз, который долго тащил.