А почему бы не отпраздновать день рождения здесь, в "Пивном дворике"? Когда она еще была замужем, они с мужем иногда приезжали сюда, гуляли, потом заходили в этот ресторанчик выпить кофе. Отрывались на время, он - от работы, она - от детей, чтобы спокойно поговорить о таких вещах, которые не обсудишь в повседневной суете. Ну а потом он привез ее сюда, чтобы признаться: вот уже два года, как у него роман с секретаршей-ассистенткой.
С того времени тут все что-то пристраивали, надстраивали, улучшали, украшали, и внутри теперь ничто уже не напоминает, конечно, тот бедноватый зальчик, где сидела она, а напротив - муж, и он все вилял, а сам-то, конечно, надеялся, что пожалеют его, - как же у него ведь такое пылкое сердце, что хватает любви сразу на двух женщин. Эти воспоминания долго ее мучили, но теперь уже все отболело. И жалости не было, нет, не пробудилась у нее жалость, на которую рассчитывал муж, - лишь унылое равнодушие она чувствовала к этому человеку, который всегда находил в жизни легкие пути, хотя и был глубоко убежден, что вечно одолевает трудности, борется с трудностями, побеждает трудности. Последние годы их супружеской жизни… лучше бы их вовсе не было. Он все-таки упросил ее не разводиться, пока младший из детей не окончит школу. А в последний год он даже расстался со своей секретаршей. Однако, не получив от жены должной награды за таковое самопожертвование, немедленно завел новую интрижку - с новой секретаршей.
Отдохнув, она пустилась в обратный путь. Да, жизнь продолжается. Как будто ничего и не случилось. Если бы можно было перестать жить ради других и зажить наконец своей собственной жизнью! Нет, для этого она уже слишком стара. Да и не только в этом дело, - ведь что такое ее собственная жизнь? Она не знает. Делать наконец то, что ей самой в радость? Но единственной радостью в ее жизни была любовь во имя исполнения долга и обязанностей в семье. Ну и природа, конечно, - это тоже радость. Но природа теперь не та - не стало у природы запахов.
3
В день рождения она с утра принарядилась. Лиловый трикотажный костюмчик, белая блузка с белым бантом и вышивкой, лиловые туфли. Парикмахерша, к которой она обычно ходила, сама к ней пришла, красиво завила и уложила седые локоны. "Будь я пожилым мужчиной, я бы за вами приударила. А если бы я была вашей внучкой, я бы с гордостью показывала своим подружкам такую бабушку".
Все как есть приехали. Четверо детей, да четверо их, детей, супругов, да тринадцать внучат. Когда пошли в "Пивной дворик", сыновья и зятья оказались в одной группе, а дочери и невестки - в другой. Старшие внучки и внуки в своей компании обсуждали экзамены в школе и университете, младшие - современную музыку и компьютерные игры. С каждой из этих компаний она прошла часть дороги, и в каждой ее сначала добродушно приветствовали, а потом так же добродушно о ней забывали, возобновляя болтовню с того места, на котором она своим появлением помешала разговору. Она не чувствовала себя задетой. Но если раньше она была бы на седьмом небе при виде того, что все ее родные - все дети, их жены и мужья и все внуки так хорошо понимают друг друга, то сегодня она лишь холодно подумала: о чем это они? Поп-музыка? Компьютерные игры? Какой факультет выгоднее в смысле дальнейшей обеспеченной жизни? И стоит ли проходить курс инъекций ботокса? И как исхитриться, чтобы дешево и сердито отдохнуть на Сейшелах?
Аперитив подали на террасе, обед же проходил за длинным столом в зале, примыкавшем к террасе. После супа старший сын произнес тост. Напомнил о временах, когда они, дети, были еще маленькие, выразил восхищение тем, как успешно и увлеченно она, уже после того, как дети выросли и покинули дом, занималась делами в местной администрации, поговорил о том, как все они благодарны ей за любовь, которой она одаривала и продолжает одаривать своих детей и внуков. Суховато у него получилось, ну ладно, он хотел как лучше, да и говорил красиво. И ей представилось, как он ведет какое-нибудь заседание или совещание. Ее муж, ее брак и развод в речи сына не были упомянуты - тут ей вспомнилось, что она слышала о судьбе некоторых фотографий, сделанных в России в первые революционные годы: по указанию Сталина снимки так отретушировали, что с них бесследно исчез Троцкий. Как будто никогда его и не было.
- Вы что, думаете, я не переживу, если вы тут скажете что-нибудь о вашем отце? Думаете, я не знаю, что вы встречаетесь с ним и его женой? И что вы отмечали его восьмидесятилетие? В газете же была фотография, а на ней и вы все!
- Ты никогда не упоминала о нем с тех пор, как он ушел. Вот мы и подумали…
- Подумали! Почему не спросили? Меня! - Она посмотрела в лицо каждому из детей по очереди, и дети сконфуженно ежились под ее взглядом. - Спросить надо было! Подумали! Подумали: раз я не упоминаю о нем, так, значит, не переживу, если вы о нем заговорите. Подумали, что я в обморок упаду, так, что ли? Расхнычусь, или раскричусь, или начну буйствовать? И запрещу вам видеться с ним? Заставлю выбирать: или он, или я? - Она покачала головой.
И опять первой нарушила молчание ее младшая дочь:
- Мы боялись, а вдруг ты…
- Боялись? Они за меня боялись! Выходит, у меня столько силы, что меня боятся, а в то же время я такая слабенькая, что другие боятся: вдруг не переживу, если дети заговорят о своем отце! Где тут логика? - Она и сама заметила, что повысила голос и тон стал резким.
Теперь уже и внуки уставились на нее, сбитые с толку.
Вмешался старший сын:
- Всему свое время. У каждого из нас свой сюжет с отцом, каждый из нас когда-нибудь, в спокойной обстановке, с удовольствием поговорит с тобой об отце. А сейчас давайте не будем заставлять наших милых официанток подогревать горячее, не то мы нарушим их план…
- План… официанток! - Она перехватила умоляющий взгляд младшей дочери и замолкла.
Молчать, пока ели салат, жаркое с капустой и шоколадный мусс, ей было ничуть не тягостно. А они-то все разговорились, и она старалась расслышать, что, обращаясь к ней, говорят сидящие рядом или напротив. Теперь всегда так, если рядом с ней говорят несколько человек. У врача и на этот случай нашелся термин - приступы тугоухости в условиях многоголосья, и еще кое-что он сообщил: что средства от этой пакости не изобрели. Ну она и приучилась приветливо смотреть на собеседника, время от времени сочувственно улыбаться или кивать, а сама меж тем преспокойно думала о своем. Собеседники обычно ни о чем не догадывались.
Когда подали кофе, встала Шарлотта, младшая из внучат, и звякнула ложечкой по бокалу, призывая к вниманию. Ее дядя произнес тост за здоровье своей мамы, а она хочет поднять бокал за свою бабушку. Всех собравшихся сегодня за этим столом она, бабушка, научила читать. Но читать не слова или фразы - этому их научили в школе, - а читать книги. Когда они приезжали к бабушке на каникулах, она читала им книжки. За время каникул они никогда не успевали дочитать книгу до конца, но было так интересно, что потом они дочитывали ее самостоятельно. А вскоре после начала занятий в школе от бабушки обычно приходила посылка с новой книгой того же автора, и, конечно, невозможно было ее не прочесть.
- Это было так здорово, что мы и дедусю с Анюсей упросили читать нам вслух. Спасибо тебе, бабушка, за то, что ты научила нас читать, привила нам любовь к чтению!
Все захлопали. Шарлотта, с бокалом в руке, обогнула стол.
- Долгих-долгих лет тебе, бабушка! - Внучка чокнулась с ней и поцеловала в щеку.
В тишине, наставшей, когда Шарлотта возвращалась на свое место, она, не дожидаясь, пока снова загудит рой голосов, громко спросила:
- Анюся? Это кто же? - Спросила, хотя прекрасно знала, что это нынешняя жена ее бывшего мужа, и понимала, что вопрос вызовет у всех оторопь.
- Анна, жена отца. Дедушку внуки прозвали дедусей, Анну - Анюсей. - Старший сын сообщил об этом деловито и спокойно.
- Жена отца? Но ты не меня имеешь в виду? Ты о второй жене говоришь? Или он успел обзавестись третьей?
Она понимала, что ведет себя просто несносно. Она и сама уже была этому не рада, но остановиться не могла.
- Нет-нет, Анюся - вторая жена отца.
- Аню-юся, - она насмешливо растянула это "ю", - Аню-юся. По-видимому, я должна быть благодарна за то, что вы не прозвали ее бабусей и не считаете своей второй бабушкой. А может, вы таки называете ее бабусей? - Никто не ответил, и она опять принялась за свое: - Скажи-ка, Шарлотта, ты ведь иногда называешь эту Анюсю бабусей?
- Нет, бабушка, Анюсю мы всегда зовем Анюсей.
- Какая же она, эта Анюся, которую вы не называете бабусей?
Тут вмешалась младшая дочь:
- Может быть, пора уже нам поставить на этом точку?
- Нам? Нет, не вы это начали, не вам и точку ставить. Начала я. - Она встала. - И я, пожалуй, поставлю на этом точку. Пойду теперь прилягу. Через два часа отвезете меня пить чай?