Ты так похожа на мою мать… даже слишком похожа. Только не говори мне, что, убивая женщин, я свожу счеты с собственной матерью. Я хорошо разбираюсь в психологии, и у меня нет комплекса Ореста. Это было бы слишком примитивно. Да и с чего мне мстить матери, которой, к слову, уже давно и на свете нет? Согласен, она была не самой умной и красивой женщиной и не слишком верной женой. Она даже мною мало интересовалась. Впрочем, многие женщины не интересуются своими детьми. Непонятно, зачем они вообще их рожают? Но, не задумываясь о последствиях, а может быть, просто случайно, она все же меня родила. Однако ты, моя милая, уже никого не родишь. И совсем не оттого, что, боясь испортить свою божественную фигуру, ты сознательно исключила из своей жизни деторождение. Даже если бы захотела, ты уже не успеешь. Счетчик включен, дорогая. Время идет, песочек пересыпается. И вверху его остается все меньше и меньше. А внизу вырастает забавный холмик, в котором сначала увязнут твои ноги, потом ты не сможешь шевелить руками, ну а затем он и вовсе засыплет тебя с головой. Красивая получилась аналогия с могилой, правда? Жаль, что и этих писем ты никогда не прочтешь – просто потому, что тоже не сможешь. Твое время заканчивается, утекает, его остается у тебя все меньше и меньше… но ты беспечна, как подёнка, ты сама легкомысленно летишь к огню. А я подхожу все ближе и ближе. Но я не спешу. Живи сколько успеешь и сколько я тебе разрешу – пока я в полной мере вкушу блаженство игры! Иногда, в толпе, я нахожусь так близко, что могу коснуться тебя рукой. Порой даже я провожу пальцами по твоей коже. Однако ты не замечаешь этого. У всех вас, жителей мегаполисов, притупляются чувства. Вы не знаете настоящей страсти, настоящей любви, вы не чувствуете всеми нервными окончаниями, каждой клеточкой, как это умею я. И полновесной ненависти от вас также не дождешься. Вам незнакома разъедающая душу ревность, разве что только зависть… Поэтому и опасность для вас, путающих настоящую жизнь во всей ее многогранности, с плохо прорисованными компьютерными играми, – просто пустой звук. Все вы, от мала до велика, выглядите и поступаете совсем как ожившие манекены, биороботы, не понимающие, что жизнь всего одна! Что нельзя начать все заново, и когда тебя убивают, ты не встаешь больше, как супергерой в тупой компьютерной стрелялке, которого только что размазали по стене. Зачастую мне кажется, что один лишь я по-настоящему жив в вашем испорченном мире, потому что этот мир первоначально предназначался для таких, как я, – реальных и одушевленных. Он был устроен совсем не так – но вы искалечили, испоганили, изуродовали его и подстроили под свои мелкие душонки все. Вы едете, как огромное стадо, впритирку, прижимаясь друг к другу телами. Вы стоите так плотно, что ощущаете незнакомцев практически всей поверхностью тела – но именно ощущаете, а вовсе не чувствуете. И в этом – главная и основная разница между нами. Потому что я – личность. И я ненавижу вашу тупую стадность! Но иногда это скопище манекенов так возбуждает меня, что я спускаюсь в метро в час пик, хотя мне абсолютно нечего там делать. И я еду с тобой рядом, незамеченный, потому что ты принимаешь меня за такого же робота, каким являешься сама, и вдыхаю твой запах. Запах твоего пота, твоей туго натянутой на каркас кожи, под которой движутся, поскрипывая, шестеренки. И пробивающийся наружу запах машинного масла от трущихся друг о дружку железяк не перебивается даже запахом твоих духов. У тебя не самые лучшие духи, дорогая. Должен заметить, что у тебя совсем нет вкуса. Ты пользуешься с утра тяжелыми и слишком пряными вечерними ароматами. Мне, например, больше по душе запахи травы и листьев, дерева и цветов. Как упоительно обонять листву в осеннем лесу! Как терпко и нежно благоухают последние хризантемы! Но тебе недоступны тонкие наслаждения. Ты бьешь тяжелой артиллерией. Ты душишься крепкими духами с мускусом и сандалом, совсем как проститутка, отправляющаяся на ночную охоту. И ты неотличима от них во всем – скажи, разве ты хоть раз занималась со мной любовью, ничего не прося взамен? Ты красишь волосы на голове в неестественный цвет и сбриваешь их на теле. Однако этот невинный льняной детский цвет совсем тебе не идет. Только дети выглядят с ним натурально. Ты же вульгарна. Но ты считаешь по-другому, моя глупая Чиччолина. Ты кажешься себе неотразимой, когда намазываешь глаза, губы и ногти и выходишь в ночь, вооруженная этим наивным арсеналом, который не защитил еще ни одну путану. Однако, несмотря на то, что мы с тобой очень далеко отстоим друг от друга – и по шкале образования, и по социальному статусу – ты все же нравишься мне. В основном своей примитивностью… такой, наверное, была первая женщина в мире, созданная еще до Евы – Лилит. Лилит, появившейся на свет еще в те времена, когда в мире не было ничего, кроме Мужчины, Женщины и Бога. Но Бог давно покинул эту пару, и теперь мы с тобой одни. Мужчина и женщина. Заметь, теперь я пишу слово "женщина" с маленькой буквы. Потому что все это время ты продолжала падать. Деградировать. Я же остался Мужчиной. Хотя бы потому, что развиваю свои мозги и совершенствую навыки, а не стараюсь бить по обонянию, осязанию и зрению и тупо продавать свое тело первому встречному, как это делаешь ты. Нет, моя глупая, примитивная Лилит, я мыслю и действую куда изощреннее. И заставляю мыслить и действовать еще и других. О, им придется трудно – потому что я не оставляю следов. И не делаю ошибок. Я подхожу незаметно. Но не бойся, моя глупышка, ты ничего не почувствуешь. Это будет очень быстро. И даже не слишком больно. И на нашем свидании я обязательно подарю тебе цветы. Такие, какие ты предпочитаешь. Красные розы с вульгарной позолотой по краю их умирающих лепестков.
– Что скажете, Евгений Петрович? – спросил Банников.
Штатный психолог был грузен, неспешен и так долго перебирал свои бумаги, что нетерпеливая Сорокина начала цыкать зубом. Бросив индифферентный взгляд в ее сторону, он неторопливо начал:
– Писавший письма, несомненно, мужчина…
– Значит, убийца мужчина? – тут же уточнила Сорокина.
Евгений Петрович послал ей еще один отстраненный и такой же медлительный, как и его речь, взгляд и пояснил:
– Я не сказал – убийца, я сказал – писавший письма.
– Один черт! – прокомментировала Сорокина.
– Рита, не мешай, – предупредил коллегу Банников. – Продолжайте, Евгений Петрович.
– Человек, писавший письма, весьма выдержан, прекрасно владеет собой…
– Так владеет собой, что уже шестерых положил!
– Рита!
– Хорошо, хорошо…
– В быту он, скорее всего, очень аккуратен. Себя и свои личные вещи, то есть одежду и квартиру, содержит в исключительной чистоте. Достаток выше среднего, но одевается, скорее всего, скромно, не выделяясь из толпы. Ничего экстравагантного. Большинство серийных убийц были рождены в неблагополучных семьях, – заметил психолог, – но человек, писавший эти письма, по-видимому, из вполне успешной среды. Он контактен, обаятелен, производит хорошее впечатление на окружающих. Гетеросексуал. Вполне возможно, имеет семью и детей. Также имеет весьма четкий образ жертвы. Предпочитает молодых женщин от двадцати до тридцати лет, блондинок, обязательно крашеных, а не натуральных, и пользующихся ярким макияжем, длинноволосых, нормального телосложения, хорошо одетых. Целью нападения на жертву сразу ставит ее убийство.
– Ну, это… – начала было Соркина, но Банников так на нее взглянул, что она, наверное, в первый раз в жизни смолчала.
– От совершения самого акта убийства получает удовольствие. После убийства некоторое время чувствует психологическую удовлетворенность, а во время убийства, скорее всего, получает и сексуальную разрядку. Однако обходится без сексуальных манипуляций с телом жертвы, что сходится с его характеристикой как крайне чистоплотного человека. Вместе все это прекрасно вписывается в общую, так сказать, клиническую картину. Также характерной чертой данного типа, который я бы без колебаний причислил к организованному несоциальному, является и то, что он предпринимает активные действия по устранению улик.
– Вообще ничего не оставляет! – горько бросила следователь.
– Да, весьма прискорбно, я вас понимаю, Маргарита Павловна, – посетовал психолог так же неспешно, как и зачитывал свои выводы. – Теперь давайте поговорим о его образовании. По отдельным выражениям, применению устойчивых фразеологизмов, приводимым в письмах историческим фактам и способу построения фраз можно сделать вывод о том, что образование у него, скорее всего, высшее. Он весьма грамотен, дружит с грамматикой, что говорит о его начитанности. Возможно, окончил университет и даже имеет ученую степень.
– Хорошенькое дело! – присвистнул Лысенко. – Если обобщить в человеческих выражениях, пардон! – Он покосился в сторону эксперта, но тот, кажется, не возражал. – Так вот, что мы имеем? Прилично, но не вызывающе одетый, семейный человек, общительный, совершенно нормальный с виду, с высшим образованием. Ну не по высшему же образованию его вычислять!
– Возраст от 30 до 40 лет, скорее всего – без особых примет, – добавил специалист.
– То, что без особых, радует еще больше, – Лысенко выразительно поднял брови.
– А он может внезапно прекратить убивать? – спросила старлей Скрипковская.
– Хороший вопрос, девушка, – поощрил ее психолог. – Данному типу присущ ярко выраженный самоконтроль. Если он сочтет, что его положение становится слишком опасным, он может даже прекратить убивать.
– На время?