С быстротой и проворством обезьянки она поднялась на внушительную для такой мелкой особи высоту, а потом, ловко перебирая руками и ногами, стала карабкаться по выгнутой дугой конструкции, соединяющей две вертикальные лестницы. Он, встревоженный тем, чтобы девчушка действительно не упала, перемещался внизу, задрав голову, параллельно вектору ее движения, и, когда она достигла второй лестницы, облегченно вздохнул.
– Здорово? – спросила она, усаживаясь на верхней перекладине.
– Здорово! – согласился он.
– А ты так не умеешь! – Она вдруг повисла на лестнице вниз головой.
Он охнул и попытался ее ухватить. Она довольно рассмеялась и велела:
– Теперь снимай меня! Слезать неинтересно…
Он аккуратно подхватил и поставил эту егозу на землю. Весу в ней совсем не было – похоже, она вся состояла из свитерка, комбинезона, облачка волос и главной составляющей – независимого характера. Она стояла, рассматривая свои ладошки, которые от лазания стали совсем грязными.
– Руки помоем? – предложил он.
– Зачем? – пожала плечами его спутница. – Я их в рот тянуть не буду. Просто поцарапалась. Но это ничего, это не болит. А хочешь, мы сейчас пойдем песок копать?
– И зачем мы будем его копать? – честно говоря, от общения с этой смешной пигалицей он получал все больше и больше удовольствия.
– Мы будем строить подкоп. Знаешь, как строят подкоп? Ты будешь рыть с одной стороны, а я с другой. Ты не видел, где я оставила свой совок?
Он пожал плечами, а она, смешно выбрасывая коленки, побежала к той самой скамейке, на которой он сидел в самом начале их знакомства, и извлекла из-под нее синее пластмассовое ведерко со всеми полагающимися причиндалами: совком, грабельками и набором пасочек.
– Я буду здесь копать, а ты – с другой стороны. Понял?
Он с сомнением посмотрел на кучу песка, в которой уже возилось несколько малышей. Он был слишком стар и громоздок для игры в песочек. Да и орудий труда у него не было.
– Илюша, тебе совочек пока не нужен? – спросила та самая мамаша, которая ему симпатизировала. – Дай дяде!
Малыш молча сунул ему совок, и он сначала нерешительно, а потом все более и более увлеченно стал рыть в предложенном направлении.
– Стой, стой, збмок рушится! – закричала его юная соратница и деловито обхлопала кучу ладошками, укрепляя конус песка, который, наверное, и был замком. Затем она обошла песочницу и заглянула в тоннель, который он рыл сначала совком, а затем просто рукой. Песок внутри был сырым и прохладным, и работа спорилась. Правда, иногда подозрительно попахивало кошками, но… в целом ему все нравилось.
– Молодец! – похвалила она. – Сейчас мы встретимся!
Он сунул руку в прорытую нору и почувствовал какое-то движение. Тонкая песочная перегородка разрушилась, и в его ладонь ткнулась горячая детская лапка. Он слегка пожал крохотные пальчики, и она радостно взвизгнула.
– Ага, вот ты где! – сказал кто-то над головой смутно знакомым голосом, и он не без усилия, стараясь ничего не развалить, извлек свою перепачканную песком руку из прорытого ими обоими подкопа, потому что пальчики его напарницы оттуда исчезли. Песок прилип и к джинсам, и к свитеру, и, похоже, даже к волосам, но довольное выражение лица компенсировало его неряшливый внешний вид, когда он наконец покинул песочницу. Вернее, его оттуда вытащила все та же требовательная миниатюрная ручка.
– Сейчас отдадим Илюше совочек и пойдем кушать, – строго сказала забавная девчонка, забрала у него орудие, которое он все еще держал в руке, и вручила хозяину: – Скажи спасибо, – велела она при этом.
– Спасибо, Илюша, – послушно сказал он.
Толстячок Илюша важно кивнул, а его мама поощрительно улыбнулась. Белокурое создание тут же ревниво нахмурилось:
– Это мой папа!
– Кира! – укоризненно сказали за спиной тем же голосом, который уже раньше показался ему знакомым.
– А сейчас мы пойдем к себе домой. Кушать! Правда? – с вызовом сказала кроха и уцепилась за его палец.
Он пожал плечами, но покорно дал увести себя с площадки. Перепачканная песком растрепанная девчонка, носящая редкое, звучное и тут же понравившееся ему имя Кира, удовлетворенно шла между мужчиной и женщиной, ухватившись за их руки, и даже не думала их отпускать.
* * *
– Вы меня не узнаете? – спросила женщина после того, как накормила майора Лысенко и свою дочь Киру супом на крохотной кухоньке и отправила малышку спать.
Точнее сказать, отправить ее она просто не смогла, поэтому дочь сама уснула у нового знакомого на руках, перед этим категорически отказавшись покидать его колени.
– Он со мной играл, и у него красивая большая машина! – заявила она матери. – Я в ней еще не ездила! И он будет моим папой! Я так хочу!
– Хорошо, хорошо, – закивал майор, и она, прижавшись теплой спинкой с хрупкими крылышками лопаток к его груди, сначала просто притихла, а потом он обнаружил, что девочка спит. Вернее, обнаружила это ее мать.
– Давайте я ее отнесу.
– Нет, я сам.
Он тихонько переложил сонную, сытую и умаявшуюся девчушку в кроватку и вернулся в кухню.
– Я, наверное, пойду. Я к родителям приехал, – зачем-то объяснил он матери Киры. – А их до сих пор нет. Кстати, мы не познакомились. Игорь.
Вот тут она и спросила:
– Вы меня не узнаете?
Он смутился. Честно говоря, у него в жизни было столько женщин, что какая-то вполне могла пройти незамеченной. У той, которая сейчас сидела напротив, была яркая, запоминающаяся внешность, но… иногда, особенно после бурных корпоративных вечеринок, с ним бывали выпадения из реальности. Кроме того, женщины любят меняться: стричься, краситься, худеть или, наоборот, полнеть до полной неузнаваемости. Что ж, если у него уже была с ней мимолетная интрижка… как жаль. Что же он за человек такой?! Права, наверное, мать – он неразборчивая, бессердечная скотина. Он разбивает женские сердца, не замечая ничего вокруг… и не давая взамен ни капли даже такой простой радости, какую чувствовал сегодня от общения с ее ребенком! А в результате – она его узнала, а он – ничего не помнит…
Игорь боялся поднять глаза на мать Киры, чтобы она не выгнала его сразу и безоговорочно. И как можно было ее забыть?! Дурак, какой же он дурак… ведь даже имени ее он не может припомнить!..
Лысенко покосился в сторону сидящей напротив женщины и вздохнул. "Нет… не буду гадать. И так выгляжу идиотом". Проведя полтора часа у матери Киры в доме, он успел рассмотреть эту женщину во всех подробностях. Высокая, стройная брюнетка. Глаза очень темные, но не недобрые, как это бывает у многих брюнеток – недаром черные глаза в народе считают насылающими сглаз, – а искрящиеся, излучающие тепло. В их уголках уже наметились морщинки, впрочем, заметные лишь тогда, когда она улыбается… Наверное, она любит улыбаться: и хотя со своей дочерью при постороннем она хотела казаться строгой, однако он сразу ее раскусил – она не из тех, кто достает детей излишними нотациями. Как бы в ответ на его мысли хозяйка дома снова улыбнулась – и улыбка ей удивительно шла; хороши были даже ее первые морщинки, лучиками собирающиеся у глаз. Она была не слишком молода, но выглядела на удивление свежо. "Лет тридцати двух, – подумал он. – Наверное, мы когда-то невзначай пересеклись… и, может, ребенка у нее тогда еще не было?"
– А между тем мы с вами встречались, – иронически заметила женщина, видимо, читая его смятение, как раскрытую книгу. – Кофе пить будете? Или чай?
– Лучше чай.
– Сейчас заварю. Вы какой любите – черный или зеленый?
– Черный.
Обычно он был весьма разговорчив и даже, можно сказать, болтлив, но сегодня ему не хотелось пустого трепа. Так хорошо было просто наблюдать, как эта женщина ловко управляется с посудой. И еще – за тонкой стеной спала маленькая девочка, покою которой он не хотел мешать.
– Булочку хотите? – с неуловимой насмешкой в глазах и голосе спросила мать Киры, и он как будто почувствовал удар током. И тут его накрыло дежавю: он знал голос… знал эту женщину… и уже был… был здесь… нет, не здесь… Но он точно знал, что с ним это уже было!
Она наслаждалась его растерянностью не меньше минуты, а потом наконец сжалилась:
– Мы с вами ехали в одном трамвае. Когда-то очень давно.
И он вспомнил! Именно она предложила ему, голодному, булочку, которую он и съел. А она вышла так быстро, что он не успел ничего… ничего не успел! И слава богу!
– Я вас искал по этому маршруту еще целую неделю! – с жаром воскликнул он.
Она довольно засмеялась. Смех у нее был негромкий, музыкальный и очень волнующий.
– Я ездила к одной нашей старенькой корректорше, она болела. Везла передачу. А вообще я там и не бываю никогда.
– Но самое смешное – что вы живете в одном доме с моими родителями!
– А я здесь живу всего чуть больше трех месяцев. Тетка умерла и оставила мне эту квартиру.
– Я тоже наследство недавно получил, – зачем-то сообщил он. – От дяди. Вы не поверите что!
– Что? – тут же заинтересовалась она.
– Индюков. Ну, кроме всего прочего.
Она снова засмеялась:
– И что вы с ними делаете? Дрессируете?
– Пока выращиваю… а там видно будет.
– В квартире?
Теперь уже засмеялся он. У его собеседницы было чувство юмора.
– Нет. Они живут в таком… сарае? Хлеву? О, на ферме! Или в ферме? Черт, не знаю, как правильно. У меня нелады с грамматикой.
– Нелады с грамматикой обычно у врачей. А вы, наверное, биолог?
– Нет. Совсем не биолог, – признался он. – Даже рядом не сидел никогда. Я, как бы это выразиться поделикатнее… опер.
– Так вы в милиции работаете?