5
Заместитель директора института Николай Константинович Ануфриев, неоднократно намекал директору, что у него к нему имеется важный конфиденциальный разговор. "Какой еще разговор, – подумал Виктор Павлович. – Март месяц, работы на всех участках невпроворот, а он наверняка о своем будет, как вшивый о бане." То что Ануфриев ставленник "конторы" в институте знали немногие, но директор знал это точно. Он не хотел лишний раз встречаться с этим замаскированным гебешником, но разговор, тем не менее, состоялся.
Несмотря на то, что директор всем своим видом показывал, что его это всячески тяготит, Ануфриев, усевшись в "гостевое" кресло, сразу дал понять, что зашел "всерьез и надолго".
– Мне с вами, Виктор Павлович, необходимо решить всего один вопрос, – Ануфриев дружелюбно улыбался, словно не замечая пасмурного лица директора. – Поверьте, я бы не побеспокоил вас по пустякам, – при этих словах Ануфриев трансформировал лучезарную улыбку в серьезно-ответственную мину.
– Никак, что-то угрожает нашему выполнению госзаказа. Уж не диверсант ли пробрался в наши ряды? – иронически усмехнулся директор.
– Напрасно смеетесь, Виктор Павлович. Такая опасность существует всегда и в данный момент имеет место нечто в этом роде, – последние слова Ануфриев произнес чуть приглушенно, как бы придавая им особое значение.
– Да, ну… И кто же этот злодей, жаждущий выкрасть схемы и расчеты нашей ракеты? Что-то наши особисты ни о чем таком не докладывали. Неужто вы свое собственное расследование провели и лично выявили агента иностранных спецслужб? – тем не менее, продолжил ерничать с наисерьезнейшим выражением лица директор.
– Эх, Виктор Павлович, Виктор Павлович!.. Не любите вы меня, – с сожалением и осуждением отреагировал Ануфриев. А за что не любите? За то, что я бдительность проявляю? Да поймите вы, я это делаю не для того чтобы мешать научному процессу, и что я вам не враг, а друг. Вы, спору нет, умеете отлично организовать работу… Но во все мелочи вникнуть просто невозможно. Вот я, по мере сил и пытаюсь вам помочь, за людишками слежу, выявляю, кто чем дышит. То, что особый отдел за режим секретности отвечает, это понятно. Но за людей, за их умонастроения, к сожалению такой штатной единицы, ну вроде замполита в армии, в нашем штатном расписании не предусмотрено, а это дело, поверьте мне, ох какое нужное. Ведь случись чего, вам же первому отвечать. Понимаете? – вкрадчиво и в то же время доверительно говорил Ануфриев.
– Ну ладно, я все понял Николай Константинович. Давайте прекратим эти намеки и перейдем конкретно к делу. Что там у вас? – явно поторопил директор, не проявляя встречных чувств.
– И опять вы не понимаете. Я это по вашему тону чувствую. Вы считаете, что я перестраховываюсь.
На этот раз реплика Ануфриева повисла в домашней уютной ауре кабинета. Виктор Павлович в отличие от прочих руководителей такого ранга не терпел излишней казенщины и свой кабинет любил всячески одомашнивать. Для этого он часто делал всевозможные ремонты, передвигал мебель, приносил из дома некоторые обиходные вещи и цветы…
Директор молчал, явно не собирался втягиваться в дискуссию на тему: "ты меня уважаешь?", надеясь, что Ануфриев так скорее выговорится и уйдет. Зам это почувствовал и поняв, что его попытки перевести беседу в русло "разговора по душам", в очередной раз потерпел неудачу, был вынужден-таки и в самом деле перейти "к делу":
– До меня дошли сведения, что небезызвестный Карлинский, которого нам сплавили из Москвы, сейчас в лаборатории Глузмана занимается разработкой какого-то узла новой ракеты. Вы это санкционировали, Виктор Павлович?
– Да, санкционировал. Если вы беспокоитесь, что он может кому-то выдать наши секреты, то совершенно напрасно. Во-первых узел самоликвидации, который он разрабатывает, вернее будет сказать дорабатывает, как таковой крайне маловажен и представляет из себя простейшую схему. К тому же как специалист он исключительно малокомпетентен, и потому ни при каких условиях не сможет что-то понять в работе других разработчиков. Да, в общем, он и не проявляет к тому никакого интереса. Ну и потом… ну не шпион Карлинский, неужто вам это не ясно. И вообще, как мне кажется, его и к нам-то прислали потому, что не знали куда деть. Как специалист он нуль, но как говориться раз попал в систему, то теперь уже дешевле терпеть его некомпетентность, чем выпустить. Хотя по мне, лучше бы его выгнали. Даже если бы он и попал в поле зрения какой-нибудь разведки, ничего бы путного им сообщить не смог, – пренебрежительно резюмировал свои слова директор.
– Удивительное дело, еврей, после МВТУ и аспирантуры и ничего не смыслит в науке. Я, признаться, впервые такого встречаю, – недоуменно покачал головой Ануфриев.
– Я удивляюсь не тому, что он не смыслит, а тому, что его в Москве в нашу систему взяли, неужто не видели, что он из себя представляет, – высказал свое мнение Скворцов.
– Ну, это-то как раз объяснить можно. Сейчас по блату и в аспирантуру, и в те же НИИ устраиваются… Да-да, в Москве таких немало, ведь места-то теплые, престижные, спецснабжение и заработки хорошие. Ну а то, что голова не всегда хорошо варит, так это ерунда, для таких всегда какая-нибудь попутная халявная работа найдется. Главное у такого блатного товарища будет стаж работы в научном учреждении, и при кормушке хорошей, и из Москвы никуда уезжать не надо, тот же диплом отрабатывать. Но такие ребята, как правило, не из евреев бывают, а из детей каких-нибудь шишек, руководителей ВУЗов, при которых их потом и в аспирантурах оставляют. А евреи, те обычно в науке тянут. А здесь, все с точностью до наоборот, просто чудеса… Ну ладно, Виктор Павлович, мы несколько отвлеклись. Я, собственно, вот что хотел вам сказать-то. Вы, конечно, в курсе, за что конкретно к нам сослали Карлинского? Вовсе не за его профнепригодность. Так вот, довожу до вашего сведения, здесь он тоже начал заниматься тем же, чем в Москве, – заговорщецки понизил голос Ануфриев.
– Не может быть! Это невозможно! В институте он находится под постоянным контролем. И потом, кого он может подбивать эмигрировать в Израиль, если рядом с ним нет ни одного еврея. Во всей лаборатории там один еврей, но это заведующий Глузман, а я ручаюсь, что подобного разговора меж ними просто не может быть, – явно заволновался директор, отчего его речь стала напоминать скороговорку, с проглатыванием окончаний.
Данное обстоятельство не укрылось от внимания Ануфриева. Более того, по всему он рассчитывал на такую болезненную реакцию директора.
– Я вас понимаю Виктор Павлович, Глузман ваш однокашник, но… – Ануфриев замолчал, испытующе глядя на собеседника… – но в данном случае вы конечно правы, однако я имею в виду другое. Да в стенах института Карлинский таких разговоров не ведет. Он действует не напрямую, а, как бы, в обход. Он сумел за это время познакомиться с членами семей ряда наших сотрудников, и сотрудников других размещенных в Наукограде НИИ. Он же большой знаток богемной московской жизни и этим привлек в первую очередь жен многих научных сотрудников. Он налево и направо хвастает своими знакомствами в театральной, писательской и кинематографической среде, обещает помощь в поступлении детей в ГИТИС, ВГИК, Гнесинку и прочие московские богемные ВУЗы. Это он в нашей науке ничего не смыслит, а во всем остальном очень даже сведущ. Ну, а провинциальные дамы они всегда любили слушать брехню столичных хлюстов. Вспомните гоголевского "Ревизора". Вот и у нас тут в городке есть своего рода "салоны", где собираются на соответствующие "посиделки" скучающие бабенки. А Карлинский там в последнее время самый модный персонаж. Это он у себя в лаборатории последний человек, а в салоне госпожи Верпаковской, есть такая жена начальника отдела соседнего с нами НИИ… Так вот там он едва ли не первый, стишки почитывает, шуточки-каламбуры и все другое, и его слушают с открытыми ртами. Ну а потом, само-собой, те бабенки идут по домам и проводят соответствующую работу со своими мужьями.
– Вы хотите сказать, что там же он встречается с еврейками и призывает их воздействовать на мужей, чтобы склонить их к выезду в Израиль? – прямо, без обиняков спросил директор.
– Не только с еврейками, но и с русскими и прочими, у которых мужья евреи. А в нашем институте таковые есть, а если брать целиком весь наш городок, то потенциальная аудитория у Карлинского получается немаленькая. А запудрить мозги какой-нибудь недалекой бабенке возможностью выехать за границу не так уж сложно. Они же почти все уверены, что за бугром везде лучше, чем у нас. Вон сколько их еще девчонками за студентов-иностранцев замуж выходят. И за кого? За негров и арабов из самых нищих стран. Каждая надеется, что там она жить лучше будет чем здесь. Ну, а что касается Глузмана… он сам, конечно, ни сном ни духом, он весь в работе. А вот супруга его, она одна из тех, кто регулярно общается именно с этим Карлинским. Сведения вполне достоверные, – пресек возможные возражения насчет неправдоподобности сказанного Ануфриев.
– Ну и что с того? – директор пока не переварил то, что услышал и был несколько растерян.
Ануфриев, по всему, хороший физиономист с удовлетворением отметил этот факт. Тем временем Скворцов несколько успокоился, выпив воды из стоящего на тумбочке рядом со столом сифона.
– Даже если и ваши сведения верны… у нас сейчас слава Богу не сталинские времена, и если Карлинского не арестовали до сих пор, значит не за что, а то что он говорит… Как известно, у нас в Конституции отдельной строкой прописана свобода слова, и каждый волен излагать свое личное мнение, – не очень уверенно произнес Виктор Павлович.