Мне исполнилось 25. 1933 год. В марте мне предстояло закончить университет. Куда там закончить, я и на экзаменах даже ни разу не был. Дома этого не знают. Они, видимо, считают, что я, по крайней мере, отучусь в университете и тем самым искуплю свои прежние выходки. Надеялись, что у меня хватит совести хотя бы на это.
А я их надежд совсем не оправдывал. У меня нет никакого желания заканчивать университет. Обманывать тех, кто тебе верит, это - ад, с ума можно сойти. Я жил в этом аду в течение двух лет. "В следующем году обязательно закончу, пожалуйста, прости меня, ну, еще один год…" - умолял я со слезами старшего брата, а потом предавал его. И в тот год было то же самое. И на следующий. Одолеваемый мыслями о собственной неполноценности, терзаемый чувством самоуничижения, страхом, желая, но не умея умереть, я увлеченно, повинуясь лишь собственному настроению, писал произведения, которые считал своим предсмертным посланием. Если бы только они получились… Возможно, они отдают напыщенной юношеской сентиментальностью. Но мне было не жалко отдать жизнь ради этой сентиментальности. Когда были готовы три-четыре рассказа, я стал складывать их в большой бумажный пакет. Постепенно количество вещей увеличивалось. На пакете я вывел кистью: "На закате дней". Так я решил назвать эту серию. В смысле, все, конец.
На пустующий дом в Сиба нашелся покупатель, и ранней весной того года мы вынуждены были оттуда съехать. Поскольку я не окончил университет, сумма денег, присылаемых из дома, соответственно уменьшилась. Придется еще больше экономить. Район Сугинами, третий квартал улицы Аманума. Мы сняли комнату в доме у своего знакомого и жили там. Хозяин дома работал в газете и был достойным гражданином. Мы жили у него два года и, по правде говоря, причинили ему много беспокойства. У меня по-прежнему не было желания заканчивать университет. Как дурак, я был полностью поглощен работой над завершением своего сборника произведений. Опасаясь попреков, я, ради хотя бы временного спокойствия, наврал и этому своему приятелю, и даже X., что в будущем году закончу университет. Примерно раз в неделю я надевал студенческую форму и выходил из дома. В университетской библиотеке наобум брал книги, разом их проглатывал, йотом то дремал, то набрасывал черновики для своих рассказов, а вечером, выйдя из библиотеки, возвращался в Аманума. Ни X., ни мой приятель никогда ни в чем меня не заподозрили. С виду я выглядел как обычно, но втайне нервничал. С каждым часом я все больше торопился. Хотелось закончить работу над рукописью, пока не прекратились денежные посылки из лома. Но я совсем выдохся. Мон демон был беспощаден, он готов был высосать из меня все соки.
Прошел год. Университет я так и не закончил. Братья были в ярости. Я опять унижался и плакал. Снова врал, уверяя их, что уж в следующем-то году закончу наверняка. Ничего другого я просто не мог придумать, чтобы получить от них деньги. О реальном положении дел я не решался никому сказать. Не хотелось никого впутывать. Пусть уж меня одного считают отбившимся от рук, блудным сыном. Я верил, что в этом случае сумею не навредить своим близким, они не окажутся замешанными в мои дела. Я был не настолько сумасброден, чтобы прямо сказать: "Мне нужен еще год, чтобы закончить свое предсмертное послание". Больше всего мне не хотелось, чтобы меня сочли эгоцентричным, так сказать, романтическим мечтателем. Даже братьям ничего не останется делать, как прекратить выплату денежных пособий, если я скажу, что деньги мне нужны для такой фантастической цели. Ведь если они станут присылать мне деньги, зная реальное положение дел, люди сочтут их моими соучастниками. Для меня это было невыносимо. Я совершенно серьезно - хотя в этом и было что-то от двойной морали жулика - думал, что должен, лукавя и раболепствуя, обманывать своих братьев. По-прежнему раз в неделю я, надев студенческую форму, отправлялся якобы на занятия. И X., и этот мой приятель из газеты искренне верили, что на следующий год я закончу университет. Я оказался в безвыходном положении. День за днем проходил, и - никакого просвета. А ведь я - не негодяй! Обманывать людей - это ад.
И вот, вскоре - первый квартал улицы Аманума. Приятель, которому от третьего квартала Аманума было неудобно добираться на работу, летом этого года переехал в другое место, находящееся за рынком в первом квартале. Это недалеко от станции Огикубо. Мы переехали вместе с ним и сияли комнату на втором этаже того же дома. Меня мучила бессонница. Я пил дешевое сакэ. На меня напал кашель с мокротой. Наверное, я был болен, но мне было не до этого.
Я хотел скорее закончить свою серию рассказов, которую складывал в тот бумажный пакет. Возможно, я был слишком эгоистичен и самонадеян, но я хотел оставить ее всем в качестве извинения. Это - самое большее, на что я способен. Поздней осенью того года я с трудом закончил писать. Из двадцати рассказов я выбрал только четырнадцать, а остальные сжег вместе с черновиками. Набрался полный дорожный сундук. Я вынес его в сад и красиво зажег. Вечером X. вдруг спросила меня: "Послушай, зачем ты сжег?" "Потому, что это уже не нужно", - ответил я с улыбкой. "Зачем ты сжег?" - повторила она тот же вопрос. Она плакала.
Я стал приводить все вокруг в порядок. Вернул книги, которые брал у друзей, письма и тетради продал старьевщику. В пакет с надписью "На закате дней" украдкой вложил два отдельных письма. Ну, вот, готово.
Каждый вечер я уходил куда-нибудь выпить. Я боялся оставаться наедине с X. В то время один однокашник предложил мне и еще нескольким приятелям издавать журнал, и я согласился. Возможно, это было и необдуманно с моей стороны. Сказал: "Если назовете "Синий цветок", то я - не против". Неожиданно наш несерьезный замысел стал воплощаться в жизнь. Многие вызвались участвовать в нашем журнале. С двумя энтузиастами я быстро сблизился. Я, если можно так выразиться, пылал последней страстью молодости. Пляска накануне смерти. Мы вместе напивались и били тупых студентов. Любили скверных женщин, как родных, Шкафчик X. совсем опустел, а она и не заметила. Журнал "Синий цветок", посвященный чистой литературе, был готов в декабре. Но вышел только один номер, после чего наша компания распалась. Всех отпугивал этот бесцельный, граничащий с помешательством энтузиазм. Остались только мы втроем. Нас называли "тремя дураками". Но эти трое стали друзьями на всю жизнь. Меня эти два друга очень многому научили.
Приблизился март, а с ним и пора выпускных экзаменов. Я старался поступить на работу в одну газету. Приятелю, у которого мы жили, а также X. я всячески демонстрировал, что поглощен приближающимся окончанием университета. Я очень веселил домашних, говоря, что стану репортером и заживу самой заурядной жизнью, как простой смертный. Конечно, лучше было бы признаться во всем, но мне хотелось хоть на день, хоть на час продлить мир в нашем доме, я так боялся испугать своих близких, вот и врал, пока мок Я всегда был таким. К тому же, оказываясь в безвыходном положении, неизменно думаю о смерти. Я никому не мог открыть страшной правды своего истинного положения, понимая, что она всех только невероятно поразит и возмутит, поэтому я тянул, думая: "еще немного, вот, еще немного, и…" - а сам все больше погружался в преисподнюю лжи. У меня не было серьезного желания устраиваться на работу в газету и не было никакой надежды сдать экзамены. Мои укрепления, построенные на столь совершенном обмане, готовы были пасть. Я понял, что пришло время умереть. В середине марта я один поехал в Камакуру. Эго был 1935 год. В горах Камакура я попытался повеситься.
Да… Вот уже пять лет прошло с тех пор, как мы устроили весь этот переполох в Камакура, бросившись в море. Я хорошо плаваю, и умереть в море для меня оказалось непросто. Теперь я решил повеситься, потому что как-то слышал, что это наверняка. Но я снова опозорился, так и не сумев умереть - дыхание восстановилось.
Может быть, у меня шея толще, чем у других. Так или иначе, я вернулся домой в Аманума совершенно потерянный с красной, распухшей шеей.
Я потерпел неудачу, потому что хотел сам определять свою судьбу. Когда, не помня себя, я вернулся домой, то попал в доселе незнакомый, странный мир. На пороге X. украдкой погладила меня по спине. Все остальные тоже были добры ко мне. Все жалели меня, говоря: ну, вот и ладно, хорошо, что так закончилось. Я был поражен тем, что жизнь может быть так благосклонна. Старший брат примчался из деревни. Он меня отругал, но я соскучился но нему и был счастлив его видеть. Ничего подобного мне не приходилось испытывать никогда.
Моя жизнь сразу стала развиваться непредсказуемо. Через несколько дней у меня ужасно заболел живот. Я не спал сутки, положил на живот грелку. Потерял сознание, вызвали врача. Меня прямо в одеяле положили на носилки и отвезли в хирургическую больницу Асагая. Сразу сделали операцию. Это был аппендицит. Из-за того, что поздно обратился к врачу, да к тому же лечился теплом, состояние было тяжелым. Гной разлился в брюшную полость, и операция была очень сложной. На второй день после операции я стал харкать кровью. Вдруг дала о себе знать застарелая грудная болезнь. Я едва дышал. Врачи уже махнули на меня рукой, но я, несмотря на всю свою греховность, выздоровел. Прошел месяц, и у меня остался только рубец на животе.