Блюда, которые продаются со скидкой, выставлены на стеклянных полках тут же у входа. Красные креветки отдыхают под сенью петрушки, рядом красуются разрезанные пополам вареные яйца, на которых кусочками красного желе выложены стилизованные иероглифы "долголетие". Заглядываю в столовую: в черной чаще студентов, угощающихся дешевыми блюдами, ловко лавируя, порхают официантки в белых передниках. Смотри-ка, под потолком - флаги всех стран!
А вот и голубые цветы университетских подвалов, смущенные торговки желудочными таблетками! Что за счастливая встреча! Отпразднуем вместе! Отпразднуем вместе!
Вор медленно, словно опавший сухой листок, вымелся из столовой, выпорхнув на улицу, ввинтился в хвое г змеи и на глазах сгинул.
Дуэль
Я вовсе не собирался подражать Западу. Я и вправду хотел его убить, говорю это без всяких преувеличений. И имел вполне определенный мотив, который не так уж трудно понять. Причем я возненавидел его вовсе не потому, что он оказался вдруг копией меня самого, а в мире нет места для двух одинаковых людей, и не потому, что он когда-то в прошлом был любовником моей жены и теперь постоянно шлялся по соседям, в натуралистических подробностях расписывая разные эпизоды из ее прошлой жизни. Он был ни тем, ни другим. Самый обычный крестьянин в куртке из собачьего меха, с которым я однажды вечером познакомился в кафе. Я украл его сакэ. Вот вам и мотив.
Я учился тогда в лицее в северном городе Дзёкамати. Очень любил покутить. Но был при этом довольно прижимист. Старался стрелять сигареты у приятелей, не стригся, отказывал себя во всем, скопив же йен пять, потихоньку ехал в город и спускал там все до последнего сэна. За ночь я никогда не тратил больше пяти йен, но меньше пяти тоже не тратил. При этом мне всегда удавалось использовать эти пять йен с максимальной отдачей. Сначала я обменивал скопленные монетки у кого-нибудь из приятелей на пятийеновую банкноту. Как сильно билось мое сердце, когда мне удавалось получить новенькую, приятно хрустящую купюру! Небрежно сунув ее в карман, шел в город. Собственно, в этих вылазках в город раз или два в месяц я видел тогда основной смысл своего существования. В то время я постоянно хандрил, сам не зная почему. Абсолютное одиночество и абсолютный скептицизм. Говорить об этом вслух- непристойно! Ницше, Пиррону и Харуо я предпочитал Мопассана, Мериме и Огая**, мне они казались более подлинными. В эти пятийеновые кутежи я вкладывал всю душу. Я входил в кафе, ничем не выдавая своего возбуждения. Наоборот, старался выглядеть усталым и пресыщенным. Если было лето, я бросал: "Холодного пива!" Если была зима, говорил: "Горячего сакэ!" Мне хотелось продемонстрировать, что я никогда, даже когда пью, не забываю о времени года. Брезгливо потягивал спиртное, не удостаивая вниманием красоток-официанток. У меня в чести были исключительно пожилые особы, с годами утратившие соблазнительность, но сохранившие похотливость, - в каждом кафе всегда найдется хоть одна такая. Я беседовал с ними, как правило, о погоде и о ценах. Я умел с фантастической скоростью подсчитывать стоимость выпитого. Как только число выстроившихся передо мной на столе бутылок из-под пива достигало шести, а кувшинчиков из-под сакэ - десяти, я резко поднимался, будто что-то вдруг вспомнив, и сиплым голосом бросал: "Счет!" Не было ни одного случая, чтобы счет оказывался больше пяти йен. Получив счет, начинал шарить по карманам. Будто забыл, куда спрятал деньги. Потом вдруг вспоминал про карман в брюках. Некоторое время неуверенно шарил там рукой, словно перебирая купюры. В конце концов извлекал из кармана пятийеновую банкноту и, удостоверившись, что это именно пять йен, а не, скажем, десять, протягивал официантке. "Сдачи не нужно", - говорил я, не глядя на деньги. Затем, сутулясь, широко шагая, выходил из кафе и, не оглядываясь, шел к общежитию. Со следующего дня я снова начинал копить монетки.
В ночь дуэли я зашел в кафе, которое называлось "Подсолнух". На мне было длинное синее пальто и ярко-белые лайковые перчатки. Я никогда не заходил в одно и то же кафе два раза подряд. Боялся, что кому-нибудь может показаться странным постоянство, с которым я извлекал из кармана непременно банкноту в пять йен. В этом "Подсолнухе" я был в последний раз месяца два назад.
В те годы был очень популярен один молодой иностранный киноактер, на которого я был немного похож, поэтому я часто ловил на себе женские взгляды. Вот и в тот раз, стоило мне войти в кафе и устроиться за столиком в углу, все четыре тамошние официантки, облаченные в разноцветные кимоно, выстроились перед мной. Дело было зимой. Я заказал горячее сакэ. И зябко поежился. Я научился извлекать выгоду из своего сходства с актером в самом прямом смысле этого слова. Одна из молодых официанток принесла мне сигарету, хотя я вовсе не просил ее об этом.
Кафе "Подсолнух" было маленьким, да к тому же еще и грязным. На одной стене висел плакат, с которого, устало опустив подбородок на руку и обнажая в улыбке зубы, каждый размером с грецкий орех, смотрела на меня крупнолицая женщина. По низу плаката шла надпись "Пиво Кабуто". На противоположной стороне висело огромное зеркало в золоченой раме. Входную дверь отделяла грязная штора из красно-черного полосатого муслина, над ней булавками была прикреплена фотография европейской женщины, которая широко улыбалась, раскинувшись на берегу озера. К стене напротив входа был прикреплен бумажный шарик. Он находился прямо у меня над головой. Все это раздражало меня своей полной безвкусицей. В кафе было три стола и с десяток стульев. В центре комнаты стоял калорифер. Я знал, что в этом кафе мне не удастся обрести душевный рокой. Но освещение в нем было тусклым, и я чувствовал себя более или менее сносно.
В тот вечер мне был оказан необычный прием. Я как раз осушил первый кувшинчик сакэ - мне его подливала здешняя пожилая официантка, - и тут та молодая, которая угостила меня сигареткой, внезапно поднесла ладонь к самому моему носу. Сохраняя полную невозмутимость, я поднял голову и заглянул в ее глаза. "Погадайте мне" - вот что означал ее жест. Я моментально это понял. Во мне было что-то такое, что заставляло окружающих тут же почуять во мне предсказателя судьбы, даже если я не произносил ни слова. Лишь мельком взглянув на ее ладонь, я пробормотал: "Вчера вы потеряли возлюбленного". Попал. Тут-то вокруг меня и забегали. Одна толстая официантка даже стала величать меня "сэнсэем". Я погадал всем. "Вам девятнадцать лет". "Вы родились в год Тигра". "Вы страдаете из-за человека, который вам не ровня". "Вы любите розы". "Ваша собака только что ощенилась. Щенков было шесть". Я не ошибся ни разу. Прислуживавшая мне пожилая официантка, худощавая и ясноглазая, смушенно потупилась, когда я сказал ей, что она потеряла уже двух покровителей. Эти странные попадания в цель взволновали меня самого куда больше, чем всех остальных. Я осушил подряд шесть кувшинчиков сакэ. И тут в дверях появился молодой крестьянский парень в куртке из собачьего меха.
Он сел за соседний столик, повернувшись ко мне своей меховой спиной, и потребовал виски. Собачий мех был пестрым. Появление парня моментально спустило меня с небес на землю. Я пожалел, что до этого так налегал на сакэ. Мне хотелось пить еще и еще. Чтобы сделать как можно более острым блаженство, которое я испытал в тот вечер. Между тем денег у меня оставалось только на четыре кувшинчика. А этого было слишком мало. Слишком мало. Украду. Украду виски у этого типа. Официантки наверняка отнесутся к этому как к сумасбродной шутке чудака-предсказателя, а не как к обычной краже, они не осудят меня, наоборот, станут мне рукоплескать. Да и у этого парня моя скверная проделка скорее всего вызовет лишь кривую ухмылку - что взять с пьяного дурака. Итак, вперед! Протянув руку, я схватил стакан виски с соседнего столика и преспокойно осушил его. Рукоплесканий не последовало. Все притихли. Парень встал и повернулся ко мне. "Выйдем-ка!" С этими словами он двинулся к двери. Я усмехаясь пошел за ним. По дороге мельком заглянул в зеркало с позолоченной рамой. Спокойный, красивый мужчина. На заднем плане в зеркальном омуте тонуло огромное улыбающееся женское лицо. Ко мне вернулось самообладание. Уверенным резким движением я отдернул муслиновую штору.
Мы остановились под прямоугольным фонарем, на котором желтыми латинскими буквами было написано: "PODSOLNUH". В темноватом дверном пролете белело четыре женских лица.
Мы начали препираться:
- Нечего делать из меня дурака!
- Никто и не делал. Я с тобой заигрывал. Что, нельзя?
- Я простой крестьянин. И ненавижу всякие ваши штучки.
Я еще раз всмотрелся в его лицо. Небольшая коротко стриженая голова, тонкие брови, выкаченные глаза с тяжелыми веками, смуглая кожа. Ростом он был мне по плечо. Я подумал, что хорошо бы перевести все в шутку.
- Мне просто захотелось виски. Очень уж ты аппетитно его пил.
- Я тоже хотел виски. И не собирался ни с кем делиться. Вот и все.
- Очень откровенно сказано! Ты славный парень!
- А ты наглец! Небось, просто студент-недоучка. Ишь, напудрил рожу-то!
- Вовсе нет, я гадальщик. Предсказатель судьбы. Не ожидал?
- Перестань разыгрывать пьяного. Немедленно проси прощения!
- Для того чтобы меня понять, нужно мужество. Хорошо сказано, правда? Я - Фридрих Ницше.