- Да ладно тебе, Ви! Я уверена, что это никому не было выгодно. Обычный несчастный случай. Нельзя же кругом видеть теорию заговора! Да и вон представители компании сказали, что потерпели из-за аварии огромные убытки.
- Такое ощущение, что колониализм вызывают на бис, - добавила Ви. - Причем уже в который раз. А люди все продолжают аплодировать.
- Дорогая, извини, но даже я уже потерял нить, - вмешался Фрэнк. - Ведь спутник мог упасть куда угодно, правда?
- Может быть. Но тебе не кажется, что есть нечто страшно поэтическое в том, что нация без историй уничтожается "героическими" историями другой нации? Ни один житель этого острова ни разу в жизни никуда не выбирался и ничего не завоевывал. А в XVIII веке туда вдруг является путешественник, который решает дать острову имя, потому что ему, видите ли, кажется, что он похож на соляной столп из истории, которую он как-то читал, а теперь еще и это - Жена Лота погребена под мыльными операми и драматическими сериалами американцев.
- Разве может быть нация "без историй"? - удивилась я.
Ви вздохнула.
- Ну хорошо. Так и быть. Нация не может быть "без историй". Без историй могут быть только истории. На этом острове тоже существовали свои предания. Правда, в последнее время это были по большей части буддийские притчи, которые сами по себе являются историями без историй, потому что созданы для того, чтобы помочь человеку отрешиться от жизненных драм, надежд и желаний. Некоторые из этих притч довольно забавные. Но все они непредсказуемые. Это не трагедии, не комедии и не народный эпос. Это даже не модернистские истории с антигероем и не экспериментальные нарративы или метапроза. Я уже сбилась со счета, сколько раз мне говорили "вот послушай-ка одну историю" и рассказывали что-то вроде абсурдистского стихотворения, в котором нет ни конфликта, ни развязки. Одна из таких "историй" была про буддийского монаха, который перед смертью разослал всем открытки со словами: "Я отправляюсь в иной мир. Это моя последняя новость". И умер.
- Так ведь, наверное, весь вопрос лишь в том, как это называть? - спросила Клавдия. - Они же рассказывали тебе нечто другое, а не те "истории", которые мы считаем историями. Если определять историю как нечто такое, у чего есть начало, середина и конец, где события детерминированно связаны между собой и непременно есть как минимум один главный персонаж, то не может же кто-то вдруг прийти и заявить, что история - это вообще-то "все, что кто-нибудь когда-нибудь рассказывает".
- Ну а что если дать "истории" очередное новое определение? - включился Фрэнк. - Что если история - это всего лишь описание действий неких деятелей? Что если только это и важно для истории, а все остальное - форма повествования, детерминизм, "хорошие" и "плохие" персонажи и все такое прочее - обусловлено культурным контекстом?
- Вот именно, - подхватила Ви. - Спасибо тебе, любовь моя! Все эти структуралисты, которые без конца говорят о том, что путешествия главного героя имеют универсальный смысл, любят упоминать историю про Будду - как тот увидел три жуткие сцены и отправился в путь, в конце которого обрел просветление. А вот о другой буддийской притче - китайской сказке про обезьяну - они почти никогда не вспоминают. Там главный герой - пройдоха, который все делает не так и постоянно задает глупые вопросы, но в итоге он тоже просветляется! Или еще история о плуте Мауи, который жил где-то в Тихом океане и, если верить легендам, выудил из воды как минимум часть Новой Зеландии. Он в конце концов умирает, когда пытается забраться в богиню смерти Хине-Нуи-Те-По через ее влагалище, которое оказывается зубастым! Этот Мауи тоже вроде как герой: он проникает в сокровенную пещеру - ха-ха! - и надеется таким образом обеспечить всем бессмертие. С собой в путешествие он берет птиц, и одна из них, веерохвостка, смеется над ним и будит своим смехом богиню, и та превращает его в лепешку, крепко сжав ноги. Все это истории без историй, потому что они не Аристотелевы и даже не Клавдиевы, - Ви улыбнулась сестре так, будто теперь сама обнаружила ошибки в связанном ею покрывале. - Если принять определение Фрэнка, то это все равно истории, просто они не удовлетворяют требованиям, которые предъявляют к историям на Западе. Между тем они заставляют нас пересмотреть свое представление о том, что для нас значит слово "история".
- А может, это обыкновенная трагедия? - предположила я. - Ни одному герою не преуспеть в поисках бессмертия. Замахнуться на такое - верх высокомерия.
- Это правда, - кивнула Ви. - Я понимаю, о чем ты. Но эта история - насмешка над трагедией, потому что она забавна и абсурдна, а трагедии такими быть не должны. Для меня это и есть ключевой момент "истории без истории": все структуры в ней должны содержать в себе возможность собственного отсутствия - какую-то застежку-молнию, которая в любой момент может расстегнуться.
Она улыбнулась.
- История без истории - это зубастое влагалище.
Утром в понедельник на реке было спокойно, и ничто не напоминало о машине Либби. Времени, чтобы все внимательно осмотреть, у меня было предостаточно, потому что я полчаса простояла в очереди на паром. Я, как обычно, ехала в библиотеку - собиралась дописать там рецензию на "Искусство жить вечно" и потом попробовать поработать над романом. Мне очень хотелось спать, зато в новом бирюзовом шарфе было очень тепло. Я проснулась вместе с Кристофером в пять утра, и до тех пор, пока он не ушел из дома, у меня получилось только немного вздремнуть. Я вдруг поняла, что во сне мне снова и снова слышались слова Келси Ньюмана "Вы умерли" и еще снилось, как за мной гоняется точка Омега, превратившаяся в синего мультяшного злодея, который зловеще хохотал и крутил усы. Мне снились и другие слова - проснувшись, я все еще их помнила и, казалось, видела между ними связь: "Ты никогда не закончишь начатого. Ты никогда не одолеешь чудовище. И в конце так ни к чему и не придешь". Быстро приняв душ, я пошла гулять с Бешей на пляж. Зимой я водила ее туда каждое утро, и иногда мне приходилось из-за этого вставать раньше обычного - но чаще все-таки нет. Сегодня я смотрела на стайки морских желудей, облепивших утесы, и мне вспомнилось, что писал Дарвин об их эволюции, в частности о самках морских желудей, у которых на определенном этапе развития было по "мужу в каждом кармане" - прямо как у Либби, подумала я и улыбнулась. А если мы живем в каком-то там Втором Мире, то в чем смысл эволюции? Думаю, Ньюман ответил бы на это, что в Первом Мире весь смысл эволюции сводился к тому, чтобы в конечном итоге появились правильные ученые, которые, в свою очередь, создали бы точку Омега. Интересно, как бы отреагировали креационисты на мысль о том, что конечной целью эволюции было создание Бога!
Пока я разглядывала морские желуди, Беша бегала за камнем, который я снова и снова бросала в море. Каждый раз она приносила мне камень с таким важным видом, будто выполняла крайне ответственную работу. В жизни после смерти, как описывал ее Ньюман, животные, кажется, совсем не фигурировали. А вот у Платона, насколько я помнила, они были. Если тебе до смерти надоело быть человеком, можно было спросить у Веретена Судьбы, нельзя ли тебе возродиться в образе собаки, или лошади, или ласточки и жить без забот и хлопот. У Платона даже Одиссей решил в следующей жизни стать обыкновенным горожанином, потому что страшно устал от своих подвигов. Но Ньюман, похоже, вообще не был поклонником спокойной жизни. Что плохого в том, чтобы сидеть перед телевизором и есть пиццу, если это доставляет тебе удовольствие и не мешает никому другому? Чем это хуже, к примеру, победы над драконом или освобождения прекрасной девы? Мысль о том, чтобы провести тысячу лет в бесконечных приключениях, приводила меня в страшное уныние.
Постояв еще немного в очереди на паром, я поняла, что сейчас усну, и стала делать "водяное колесо" - дыхательное упражнение, которому научилась много лет назад. Начать нужно с вдоха через нос, представляя при этом, что воздух поднимается откуда-то снизу со спины, проходит по всему позвоночнику, на секунду задерживается в основании горла, а потом обрушивается где-то спереди и выходит наружу в области пупка. Когда делаешь "водяное колесо", создается ощущение, будто ты вдыхаешь и выдыхаешь одновременно, будто воздух - это вода, которая беспрестанно тебя омывает. Такое дыхание и расслабляет, и придает энергии.
Я научилась "водяному колесу", когда мне исполнилось восемь лет. Это было в начале октября 1978 года, и нашу школу закрыли из-за забастовок. В то лето мы никуда не ездили на каникулы, потому что родился мой брат Тоби, но однажды отец вдруг ни с того ни с сего сказал, обращаясь не то к матери, не то ко мне:
- Мег, наверное, не отказалась бы от каникул, а?