Несколько секунд спустя расцепляемся.
- Ко мне?
Поездка на метро выдалась пылкая. На станции "Ланкастер-гейт" мы снова целуемся. На следующей я чуть не расстегиваю ей лифчик. Когда мы наконец добираемся до моей квартиры, все наши желания сводятся к бессловесной похоти. Я включаю музыку. Стягиваю с нее джинсы. Издав чувственный вздох, она гасит свет. В комнате темно, окна открыты, лунный свет заливает крыши Блумсбери. Просто фантастика…
И тут что-то происходит. Буквально за секунду до сакраментального момента Джун меня отталкивает. Она смущена, встревожена и расстроена. Хуже того, она наотрез отказывается говорить, в чем дело, что не так. Джун просто… хочет пообниматься. И мы обнимаемся. Может, утром все наладится?
Не тут-то было. И это здорово меня беспокоит.
Ладно, повременим. Наверное, мы слишком поторопились, и на третьем свидании она не будет так нервничать.
Однако на третьем свидании Джун хочет секса еще меньше. Странно, ведь неделю назад она буквально сгорала от желания. Надо спросить ее, что стряслось, да только при малейшем намеке на серьезный разговор моя китаянка делает грустное лицо и рассказывает о мопеде, который был у ее родителей в Гуандуне.
К четвертому свиданию мы просто… целуемся. На пятом даже поцелуи ее смущают. Такими темпами мы скоро начнем махать друг другу из разъезжающихся автобусов.
В общем, не надо быть Карлом Юнгом, чтобы понять: между нами что-то неладно. У Джун, по всей видимости, есть какой-то сексуальный барьер, подсознательное "нет", засевшее глубоко в мозгу. И если это так… что ж, сочувствую.
С тех пор как меня бросила Бриони, я порой страдаю импотенцией. Надо сказать, что с появлением виагры я практически (нет, полностью) избавился от этих досадных приступов, но в восьмидесятых, во времена шахтерских забастовок. Берлинской стены, кампаний против "першингов" и за выпрямление Пизанской башни, импотенция была для меня настоящим кошмаром.
Масла в огонь подливало то, что после разрыва с Бриони, когда я сбрил нелепые усики и классно постригся (ну, почти), женщины стали проявлять ко мне повышенное внимание. Например, именно в период "постбрионного" возрождения я отправил ту цыпочку на автобус. Были и другие. Не то чтобы толпы, но все-таки немало. Я почему-то стал их притягивать. По крайней мере, не отталкивать. И в какую бы грязную лондонскую квартиру я ни приводил очередную подружку, со мной всякий раз случалось одно и то же. Снова и снова.
Поначалу все шло хорошо. Мы раздевались, как следует сминали простыни… А в самый ответственный момент я вспоминал, как прокололся в прошлый раз, и моя эрекция таяла, подобно ледяной скульптуре в Египте. Я дико нервничал, и оттого все мои попытки были заведомо обречены на провал. Оставалось только обниматься.
Когда это началось? Трудно сказать. Помню, однажды я напился в дым и ничего не смог. Может, тогда во мне и поселились сомнения. Знаю одно: после расставания с Бриони бедствие постигло меня семь или восемь раз за год. И я понятия не имел, как с этим бороться. Дошло до того, что я стал избегать секса и даже малейших намеков на секс. Знакомился с девушкой, увлеченно болтал, но едва она проявляла первые признаки влечения, как я тут же думал: "Она - не Бриони и поэтому не может мне нравиться". Эти слова помогали отшить любую, забыть о ней, хотя на самом деле я уже давно мечтал о сексе. Я боялся, что снова потерплю неудачу, снова разволнуюсь и стану бормотать жалкие оправдания ("Мы можем просто пообниматься?")… Гадость.
Словом, я запутался. Смущенный, напуганный и несчастный, я решил навести справки. И выяснил, что Фрейд называл это "оперантной тревогой", неспособностью мужчины произвести самую простую и естественную операцию. Как ни парадоксально, чаще всего такое происходит с теми, у кого в жизни бывает много секса. Сперва меня это успокоило. Я говорил себе: "Эй, да ты просто утомился, повремени чуток!" Но и потом ничего не изменилось. Мне стукнуло двадцать один, девушки так и вились возле меня. Сам Бог словно бы наставлял: "Это Твои Лучшие Годы, Не Упусти Их!" Увы, Он забыл дать мне самое главное. Я вел себя как последний идиот. Растрачивал молодость, проматывал драгоценные деньки.
Так продолжалось бы еще очень долго, если бы в один прекрасный день события не приняли неожиданный оборот. Спустя двадцать месяцев после разрыва с Бриони я чудесным образом и совершенно внезапно влюбился. Это была настоящая любовь: страстная и необузданная.
Она порядком отличалась от первой. Если мои отношения с Бриони были романтическими, юношески идеализированными, то эти - насквозь плотскими и взрослыми. Неудивительно. Кажется, Пушкин однажды сказал: "Первая любовь всегда является делом чувствительности. Вторая - делом чувственности". Беда в том, что я еще не скоро прочел эти строки. Мне было куда важнее тусоваться с друзьями в грязных барах, чем искать пророчества в русской классике.
Ее звали Элеонор, наполовину швейцарка, наполовину еврейка. Шикарная девушка. Уроки скрипки, прислуга в доме, современное искусство… ну, вы понимаете. Мы познакомились с Элеонор, Элли, Эл, когда мой сосед привел ее в нашу убогую, забитую пивными банками и окурками квартиру. Среди коробок из-под пиццы и бильярдных киев эта белокурая, образованная, фантастически богатая девушка с превосходным маникюром и знанием трех языков слегка выбивалась из общей картины. Единорог среди троллей, павлин среди скворцов, пай-девочка в компании дрянных мальчишек. Мне было двадцать два года, я вел дикую, бесцельную и развеселую послеуниверситетскую жизнь. Элли недавно исполнилось семнадцать. Она была умна и богата, поэтому легко поступила в университет.
Что удивительно, в тот день она мне не понравилась. Я не обратил на нее внимания, потому что хотел побыстрее напиться и оторваться на полную катушку. (Несколько месяцев спустя Элли сказала, что это ее и зацепило. Парни обычно из кожи вон лезли, чтобы заполучить ее внимание, а я даже пальцем не пошевелил. Ох уж эти женщины!)
На второй или третий раз Элеонор сама пригласила меня на праздники в Прованс. Вот это да! До меня вдруг дошло очевидное: эта белокурая девочка не просто хороша. Она красивая и умная. И богатая. И зовет меня на собственную виллу.
В Провансе мы влюбились друг в друга. По уши. Бесповоротно. И я бы рад сказать, как это было романтично: мол, мы обсуждали работы Сезанна или любовались звездным небом, вдыхая ароматы полевых цветов… Не тут-то было. Для меня решающий миг настал, когда Элеонор успешно сделала мне минет. Это произошло в последний вечер наших идеальных французских выходных.
Прежде я никогда так не кончал. Прежде я кончал только с Бриони (собственно я и сексом-то занимался только с ней). Но Элли, искушенное дитя Лондона, привела меня в ночной сад, где пели цикады, ласково взяла за руку и решила мою проблему. Я до сих пор помню тот миг: ее мягкие светлые волосы на моем животе, луна в небе, точно сошедшая с картин Ван Гога…
Я влюбился.
И не просто влюбился, а полюбил всем сердцем. Еще никогда я не встречал такой девушки, как Элли. Меня завораживало и удивляло ее умение сочетать серьезность и беспечность, острый ум и детское простодушие… Еще она отлично играла в покер: прикидывалась дурочкой, а потом забирала себе все деньги.
Как ни странно, Элеонор была неряшлива, хотя даже этот недостаток приводил меня в восторг. Она была неряшлива потому, что за ней всегда убирала прислуга. Принц Чарльз в юбке. И с грудью. Я же походил на влюбленного провинциального чурбана.
Ну и разумеется, Элли превосходно делала минет.
И все-таки это не решило моих проблем. Как показали праздники в Провансе, я до сих пор не мог войти. Это меня не на шутку огорчало, ведь я ТАК хотел войти в Элеонор. Взять ее. Отдаться ей. Любить по-настоящему.
В Лондоне, спустя пять недель - пять пылких и головокружительных недель, точно мы выпрыгнули из самолета с одним парашютом - я решил покаяться. Я все рассказал Элеонор. А она… ну, она поняла. И страшно обрадовалась. Потому что все это время не понимала, в чем дело. Даже сменила духи, подумав, будто прежние мне не по душе. Господи, благослови ее спортивный "мерседес"!
Да, терпение и понимание сделали свое дело. Через пару недель все получилось. Однажды ночью, чудесной ночью, любовь Элеонор и кварта виски настроили меня на нужный лад: я смог заняться сексом с любимой. О, как я был счастлив! Почти до слез. Я снова стал мужчиной.
Может, с Джун произошла та же история? Хорошо, если так. И все-таки нужно выяснить настоящую причину, пока у меня нет ни малейшей зацепки. Поэтому я звоню бывшим подругам. От консультаций мало проку - диагнозы "фригидность", "вагинизм" и "ей не нравится твой уродский член" меня не устраивают. Зато теперь я понимаю: необходимо поговорить с Джун. Сложность в том, что при первом намеке на такой разговор она умолкает. Хуже того, ее поведение мало-помалу начинает меня пугать.
Однажды Джун приезжает ко мне без предупреждения. Я пытаюсь втолковать ей, что так не пойдет, надо было позвонить (хотя, признаться, я рад нашей встрече). Но она щебечет как ни в чем не бывало. А на следующий день присылает любовное письмо. Гм. Потом - поздравительную открытку на день рождения. Хотя до моего дня рождения еще далеко.
Я разглядываю открытку, и по спине у меня бегут мурашки. Это уже чересчур. В конце концов я решаю, что надо сделать… передышку. Нет, не разойтись, просто хорошенько поразмыслить. Я сажусь за стол и отправляю ей письмо, очень тактичное (надеюсь) и мягкое, в котором намекаю, что нам лучше поостыть, понаблюдать за своими чувствами, подумать о наших отношениях, а через пару недель встретиться и все обсудить.
На следующий день она присылает мне вторую открытку, цветы и лоскут китайского льна в рамке.