Но он, словно успев добраться до той же черты в моем сознании на долю секунды раньше, перехватил инициативу: вскочил с кровати, заголосил какую-то песню и стал сдергивать с себя всю одежду сразу. Он стоял передо мной совершенно голый и, распевая во всю глотку, натягивал плавки - и я прекрасно сознавал, что теперь снова не найду в себе сил сказать то, что должен.
Всю вторую половину дня он провел дома, то внутри, то снаружи: иногда читал у себя в комнате, но в основном загорал на доске у воды. Поведение для него совсем не типичное - знать бы, что у него на уме. Чем ближе вечер, тем большим наваждением становилась моя проблема. Я ходил взад-вперед по комнате, всякий раз задерживаясь в одном ее конце - выглянуть в окно на море, и в другом - посмотреть на свое лицо в зеркале. Толку-то… Потом я выпил. И еще раз. Может, за ужином наконец соберусь с силами, виски укрепит меня. Но нет. Уже скоро он отправится спать. Я вовсе не собираюсь предъявлять ему обвинения. Этого я сделать не смогу ни за что. Но ведь надо как-то удержать его от шатаний по округе, для этого нужна веская причина, чтобы он не заподозрил, будто мне что-то известно.
Мы боимся за будущее наших отпрысков. Смешно, однако смех этот немногим очевиднее всего остального в жизни. Миновало много времени; я рад, что мне довелось прожить эти дни, пусть они уже и в прошлом. Думаю, то было время, которого я втайне ждал всегда, вознаграждение, о котором бессознательно, и все же неотступно мечтал, - за то, что долгие годы я был зажат в твердом кулаке существования.
Тот вечер кажется таким далеким только потому, что я вспоминал все его подробности так часто, что они мало-помалу стали походить на легенду. Как оказалось, мою проблему уже решили за меня, только я этого еще не знал. Всего расклада я постичь не мог и по глупости воображал, что мне надо напрячь мозги и подыскать какие-то правильные слова для Рэки. Но это он первым пришел ко мне. В тот вечер, когда я собирался побродить в одиночестве, рассчитывая невзначай отыскать какую-то удачную фразу, он вдруг сам возник у меня на пороге.
- Идешь гулять? - спросил он, увидев у меня в руке трость.
Выйду сразу же после разговора с ним - казалось, так гораздо проще.
- Да, - сказал я, - но сначала давай поговорим.
- Давай. О чем?
Я не смотрел на него - не хотел видеть, как в его глазах наверняка мечутся искорки настороженности. Заговорив, я принялся тихонько постукивать тростью по узорам плиток на полу.
- Рэки, тебе хотелось бы вернуться в школу?
- Ты шутишь? Я же школу терпеть не могу!
Тут я взглянул на него.
- Нет, не шучу. Не смотри на меня с таким ужасом. Может, тебе понравится в компании сверстников. - (Я отнюдь не собирался пользоваться этим доводом.)
- Может, мне и понравится со сверстниками, но я совсем не хочу ради этого ходить в школу.
Уже направляясь к двери, я беспомощно произнес;
- Я просто хотел узнать твое мнение.
Он рассмеялся:
- Спасибо, не хочется!
- Это не значит, что ты не поедешь, - бросил я через плечо и вышел.
На прогулке я постукивал тростью по асфальту шоссе, потом немного постоял на мосту, рисуя себе всякие ужасы: в конце концов, нам придется вернуться в Штаты, Рэки разобьется на велосипеде и его на много месяцев парализует, а если я пущу все на самотек, мне без сомнения придется ходить к нему на свидания в правительственную тюрьму и носить передачи с едой, и это еще не самый трагический и жестокий исход. "Но ведь ничего не случится", - сказал я себе, понимая, что теряю драгоценное время; завтра его в Апельсиновую Аллею пускать нельзя.
Назад к мысу я тащился черепашьим шагом. Луны не было, даже ветер почти стих. Подходя к дому и стараясь ступать по гаревой дорожке как можно легче, чтобы не разбудить бдительного Эрнеста и не объяснять потом, что это всего лишь я, света в комнате Рэки я не увидел. В доме темно, если не считать тусклой лампы на моем ночном столике. Но внутрь вошел я не сразу, а обогнул все здание, натыкаясь на кусты и влипая лицом в клейкую паутину, посидел на террасе, где, похоже, было все же не так душно. Вдали у рифов шумело море, вздыхали валы. А здесь внизу вода лишь фыркала и булькала. Необычно большой отлив. Я механически выкурил три сигареты, перестав даже думать, а затем, с горечью дыма во рту пошел в дом.
В комнате дышать было нечем. Я сбросил одежду на стул и глянул на ночной столик: на месте ли графин с водой. И туту меня отпала челюсть. На моей кровати верхняя простыня была сбита к изножью. У дальнего края, темным силуэтом на белой нижней простыне спал на боку Рэки, голый.
Я долго стоял и смотрел на него, вероятно, не дыша, поскольку в какой-то момент, как я сейчас припоминаю, у меня закружилась голова. Я шептал себе, скользя взглядом по изгибу его руки, по плечу, спине, бедру, ноге:
- Дитя. Дитя.
Судьба, когда вдруг ясно воспринимаешь ее, подступив чуть ли не вплотную, лишена свойств. Ее понимание и осознание ясности этого видения не оставляют на горизонте разума места для чего-либо еще. В конце концов, я выключил свет и тихонько лег. Ночь была абсолютно черна.
До рассвета он лежал очень тихо. Я никогда не узнаю, в самом ли деле он спал все это время. Конечно, вряд ли, но лежал он так бездвижно. Теплый, упругий, но покойный, как смерть. Тьма и тишина тяжело обволакивали нас. Когда запели первые птицы, я провалился в мягкое забытье; а когда проснулся позже, уже светило солнце, и его рядом не было.
Я нашел его внизу, у воды - в одиночестве он выделывал курбеты на доске; впервые он сбросил плавки без моих понуканий. Весь день мы провели вместе, то на террасе, то на прибрежных камнях - разговаривали, плавали, читали и просто валялись под жарким солнцем. И когда настала ночь, он не ушел к себе. Дождавшись, когда слуги уснут, мы принесли три бутылки шампанского и пристроили ведерко со льдом на ночной столик.
Так и вышло, что я смог наконец затронуть щекотливую тему, по-прежнему не дававшую мне покоя, и, пользуясь новым взаимопониманием между нами, я облек свою просьбу в самую простую и естественную форму.
- Рэки, могу я попросить об одном громадном одолжении?
Он лежал на спине, заложив руки за голову. В его внимании мне почудилась настороженность, а искренности не хватало.
- Наверное, - сказал он. - А что?
- Ты не мог бы не отлучаться из дома несколько дней - скажем, неделю? Ради меня? Можем покататься на великах вместе, куда захочешь. Пойдешь мне навстречу?
- Запросто, - улыбнулся он.
Я тянул время, но другого выхода не было.
Спустя примерно неделю (лишь когда ты не вполне счастлив, знаешь точный счет времени, так что дней могло пройти и больше, и меньше) мы завтракали. Исайя стоял рядом в тени, готовый подлить нам кофе.
- Я заметил, ты на днях получил письмо от дяди Чарли. - сказал Рэки. - Тебе не кажется, нам нужно пригласить его к нам?
Сердце в груди у меня застучало с неимоверной силой.
- Сюда? Ему тут очень не понравится, - сказал я как бы мимоходом. - К тому же у нас нет места. Где мы его положим? - И уже сам слыша свой голос, я понимал, что говорю что-то не то, - в действительности я как-то выпал из разговора. Вновь меня заворожило полное бессилие - такое охватывает, когда внезапно осознаешь, что на твоих глазах обретает законченную форму твоя судьба.
- В моей комнате, - сказал Рэки. - Она свободна.
В тот момент мне приоткрылись такие детали узорчатого замысла, о существовании которых я даже не подозревал.
- Глупости, - сказал я. - Это неподходящее место для дяди Чарли.
Рэки оживился, словно его вдруг осенило:
- А может, мне самому написать и пригласить его… - предложил он, жестом подзывая Исайю с кофе.
- Глупости, - повторил я, увидев, как проступают еще какие то подробности узора - в точности как на фотоснимке, который с каждой секундой становится все отчетливее в ванночке с проявителем.
Исайя наполнил чашку Рэки и снова отошел в тень. Рэки пил не спеша, будто кофе ему очень нравится.
- А что, не повредит. Он оценит приглашение, - раздумчиво произнес он.
В этот миг почему-то я уже знал, что сказать, а сказав, знал, что так и поступлю.
- Я подумал, а не слетать ли нам на следующей неделе в Гавану на несколько дней?
Похоже, это его как-то осторожно заинтересовало, и вдруг он расплылся в широкой улыбке.
- Здорово! - крикнул он. - А зачем ждать следующей недели?
Наутро под крики слуг "до свидания" мы отъехали от дома в машине Маккоя. Тем же вечером в шесть часов мы вылетели. Настроение у Рэки было превосходное; до самого Камагуэя он болтал со стюардессой.
От Гаваны он тоже пришел в восторг. В баре отеля "Насьональ" мы снова принялись обсуждать, стоит приглашать Ч. на остров или нет. Не без труда, но все-таки удалось убедить Рэки что писать моему брату нежелательно.
Мы решили подыскать жилье для Рэки здесь же, в Ведадо. Он похоже, вовсе не стремился вернуться на Холодный Мыс. Еще мы решили, что для жизни в Гаване средств ему понадобится больше, чем мне. Я уже перевожу большую часть наследства Хоуп на его имя, основав попечительский фонд, который останется в моем ведении до его совершеннолетия. В конце концов, это деньги его матери.
Мы купили новую машину с откидным верхом, и Рэки отвез меня к Ранчо-Бойерос, откуда мне предстояло улетать. Белозубый кубинец по имени Клаудио, с которым Рэки утром познакомился в бассейне, сидел между нами.
Мы ждали посадки у выхода на поле. Наконец служитель отстегнул цепочку и начал пропускать пассажиров.
- Если тебе там надоест, приезжай в Гавану, - сказал Рэки, ущипнув меня за руку.