- Махра вся вышла! - бросил он через плечо, остановившись.
- Ты это серьезно не хочешь, чтобы мы пошли вечером на танцы?
- Ступайте, ступайте, - улыбнулся он. - До вечера небось управитесь. И я, как ворочусь, пособлю, - добавил многообещающе. - Ну а ежели убрать дровишки не успеете, придется уж на той неделе поднажать, - подчеркнул он примирительно. Парни обменялись взглядами, но не успели и слова вымолвить, как отца и след простыл.
Желу Матлохову Мартин нашел в саду. Он оперся на изгородь, сдвинул шляпу на затылок и начал издалека:
- Жела, голубка моя, все ли с тобою ладно?
Она подняла от цветов голову, уставилась на него оторопело и наконец выпрямилась. Потом двинулась к нему, но в двух шагах остановилась. Оглядела с ног до головы.
- Надрался! - обрушилась она на него. - Только и знаешь добрым людям зло чинить, обиды наносить.
- Да ты что! - смутился он, растерянно улыбаясь. - Просто спрашиваю, все ли у тебя в порядке?
- А что мне сделается? - изумилась Желка и саму себя оглядела с любопытством.
- Ну, стало быть, не сердись на то, что тебе скажу, - начал он в обход, - я только узнать хотел, Желка, уж не в том ли ты, черт дери, интересном положении…
- Я?! - вскинулась Жела и обронила на землю цветок.
- Видишь ли, снилось мне, значит, что ты от меня нагуляла, - выпалил Мартин, отбросив уже всякую робость.
- Ах ты старый осел, чурбан, брандахлыст, - набросилась она на него, как только опамятовалась. - Гнусный ты распутник, сам знаешь небось, сколько лет ты ко мне носа не кажешь! Разум у тебя, никак, повредился или ты его начисто потерял? Ух ты, географ! Болван! Гори-гори, глобус! Убирайся с глаз моих! А ну, живо!
- И уйду, дуреха ты, экая сквернавка! До самой смерти на тебя не взгляну!
Отвернувшись, он поспешно ретировался - а что было делать! Жела принялась бросать в него комки чернозема - ничего поувесистей под руку не попало. Злилась, из себя выходила. Только очутившись под прикрытием соседних домов, Мартин чуть успокоился. На душе было печально, будто он понес тяжелую утрату. Дома забился в свой уголок посреди географических книг и карт, напечатанных по-словацки, по-чешски, по-венгерски, по-немецки, по-польски, по-русски. Стал перебирать их, и вдруг ему так взгрустнулось, что навернулись слезы. Он громко завздыхал:
- Ах, Мадагаскар, Занзибар! Земля моя, до чего ты мне дорога! И ты, география моя, уж тебя-то из рук я не выпущу, только ты верной мне и осталась! Вместе со мной тебя похоронят! Эх, Цейлон, Ява, Австралия!
4
Местная пожарная команда любила устраивать не реже одного раза в год, обыкновенно на Петра и Павла, знаменитое на всю округу многолюдное гулянье. И в тот тысяча восемьсот девяносто первый год не было никакой причины отступать от сего доброго обычая. Одетые в форму пожарные уже после обеда украсили у Герша самое просторное помещение, в котором одновременно могло отплясывать по меньшей мере сто пар, еще сто человек на них любоваться, а тридцать других при желании распивать пиво у стойки.
Гибчане словно уже загодя знали, еще когда только ставили постоялый двор, сдаваемый теперь внаем Гершу, что в нем не раз придется вместиться почти всему селу. Поэтому кроме квартиры для корчмаря и неизбежного просторного шинка, выстроили на постоялом дворе еще и обширное помещение для общинных сходов, танцев и увеселений, и две другие комнаты - поменьше, где устраивались собрания разных кружков, а то и уединенные встречи. В сводчатых помещениях под кровлей могли провести ночь случайные путники, бродяги, возницы или купцы.
Корчмарь Герш то и дело заглядывал в самую большую залу, и его добрая, хоть и прижимистая еврейская душа, наконец пересилив себя, раскрылась в избытке доброты и расщедрилась на угощение.
- Только осторожно, друзья, осторожно, - упреждал он веселых пожарников, поднося им по изрядному шкалику палинки, - окна, глядите, не побейте!
- Не бойтесь, пан Герш, - поручился молодой Надер, - я лично за всем присмотрю!
Корчмарь вопрошающе взглянул на него. В самом деле, молодой Надер любил за всем присматривать, а пуще всего за младшей, несказанно красивой дочерью Герша - Мартой. Да и сама Марта, пожалуй, была тому рада: встретившись ненароком, они останавливались и - средь бела дня и посреди дороги - глядели друг на дружку, глаз не могли отвести. То пальцами коснутся легонько один другого, по лицу погладят, как-то даже коротко поцеловались - вот и все. А однажды и перемолвились словечком в мимолетном объятии.
- Быть бы мне евреем, - сказал Йозеф Надер. - Ах, как бы я хотел, моя Марта, быть евреем!
Она судорожно обняла его.
- Быть бы мне христианкой, - шептала и она на груди у него. - Ах, как бы я хотела быть христианкой!
И еще долго после того, как они разомкнули объятия, била их дрожь. Йозеф Надер не выдержал - кинулся к корчмарю Гершу.
- Пан Герш, я люблю вашу Марту, - настойчиво твердил он. - Перейду в иудейскую веру, талмуд вызубрю, по-древнееврейски научусь, идиш выучу…
Корчмарь Герш поглядел на него в изумлении.
- Йозеф, Йозеф! - покачал он головой. - Да сознаешь ли ты, что говоришь! Уж оставайся христианином, раз им народился. Что бы сделал со мной твой отец, если бы ты перешел в иудейскую веру? Что бы с тобой сделал? Обоих пристрелил бы, а?!
Йозеф ушел опечаленный.
Старый Герш и старый Надер не раз встречались потом и втихомолку беседовали, словно братья родные. Мудрили, судили-рядили, как бы похитрей оторвать молодых друг от друга, за какого еврея выдать поскорее красавицу Марту и с какой христианкой поскорей окрутить молодого Йозефа Надера. Но Марта и Йозеф наотрез отказались покориться, и их упорство росло день ото дня. Когда же молодой Йозеф Надер, отозвавшись на просьбу Герша, пообещал за всем присматривать, корчмарь, хоть и верил парню, вопрошающе взглянул на него и, внезапно погрустнев, без слова удалился. Вошел он к себе в квартиру задумчивый, но в кругу семьи словно бы забыл обо всем. Радовался, что они опять все вместе. Ведь ради этого увеселенья он уже загодя позвал домой с чужедальней стороны сыновей, Павола и Даниэля, и старшую дочь Марию - подсобить ему, матери и Марте в корчме. Он собрался было потолковать с женой и детьми, кое-какие советы подать, но понял, что нет в том нужды: за долгие годы все свыклись со своими обязанностями. Жена готовила, дочери мыли рюмки, сыновья разливали палинку по бутылкам. Он поглядел на Марту, и сердце его сжалось в печали - чуял, что она единственная способна отречься от веры отцов. Он тихо подошел к ней, ласково коснулся плеча. Она повернула к отцу прекрасное свое лицо и в глазах у него увидала слезы.
- Почему ты плачешь? - спросила Марта.
- Придется с тобой расстаться! - сказал Герш,
- Со мной, отец?
- Поедешь с сестрой в Жилину к моему брату. Тяжело мне, но ничего не поделаешь. Годков тебе прибавляется, скоро, верно, и замуж захочешь идти, а ведь до той поры тебе надо многому научиться. В Жилине есть школа для молодых девушек, я уж и деньги брату послал…
- Когда туда надо?.. - вырвался у нее вопрос.
- Как лето кончится…
- А надолго?
- На год, на два… Не знаю!
- Отец!
Она прижалась к нему, и теперь уже у нее глаза подернулись слезой.
- Не горюй! - шепнул он ей в ухо. - Еще, глядишь, и понравится!
Герш гладил дочь по влажной щеке, а она лишь горько улыбалась. Он хотел подбодрить ее добрым словом, и уж было начал, да тут вдруг донеслись до него звуки цыганского оркестра. Корчмарь припустил во двор и еле протиснулся сквозь толпу детворы к музыкантам. Цыгане, завидев корчмаря, перестали играть, и все пятеро расплылись в улыбке до ушей.
- Желаем здравствовать, пан Герш! Вот мы и пришли, как вы изволили пожелать, - сказал примаш Дежо Мренки из Брезно, а его товарищи учтиво поклонились.
- Добро пожаловать, коль пришли! - приветил их Герш. - Знаю, вы очень проголодались!
- Проголодались! Да еще как! - схватился за живот примаш. - Как поднялись на Боцу - воды напились, а до этого тоже маковой росинки во рту не было.
- Но еду и выпивку вычту из платы!
- Пан Герш, - снова отозвался примаш. - А мы ведь еще не столковались!
- Нет разве?! - улыбнулся Герш и погрозил ему пальцем. - Плачу так, как договаривались в прошлом и позапрошлом году.
- Неужто ничего не надбавите? - прощупал корчмаря примаш Мренки. - Пятеро нас, и с прошлого года у нас у всех скопом десяток ребятишек прибавилось. Есть надо, а денег ни шиша. Не хотите же вы, пан корчмарь, чтобы мы воровали?!
- Чего плетешь? - подивился Герш. - Десяток ребятишек прибавилось?! У вас что, по две, по три жены?!
- Зачем же так, пан Герш? Да моя Эрика мне бы глаза выцарапала! - рассмеялся Мренки. - У каждого
жена родила по двойне! Так вот!
- Ох, надуть меня хочешь!
- Как бог свят! - поклялся примаш и осенил себя крестным знамением.
- Так ли уж свят?! - улыбнулся Герш и недоверчиво покачал головой.
- Чтобы нам провалиться на месте, чтоб у нас легкие повысохли, чтоб у нас скрппки порастрескались, - наперебой божились, крестились все пятеро.
- Ну ладно! - махнул наконец корчмарь рукой. - Накормлю бесплатно, но ни гроша не прибавлю!
Цыгане поклонились и вместо того, чтобы рассмеяться, заметно посерьезнели. Лишь краем глаза покосились друг на дружку и заиграли. Тихо и тоскливо. Корчмарь кивнул им, и они последовали за ним. Шли и играли, пока звуки не проглотила корчма.